Татьяна ПИЛЕЦКАЯ: «Я до сих пор хожу на каблуках — мне кажется, они придают женщине статность»

Она была одной из самых красивых актрис советского кинематографа — красивая, статная, с огромными лучистыми серыми глазами и копной вьющихся каштановых волос. Снималась в «Княжне Мери», «Разных судьбах», «Зеленой карете», «Прощании с Петербургом», «Сильве». В нее были влюблены Александр Вертинский, Григорий Козинцев, Виталий Соломин. Впрочем, Татьяна Львовна и сейчас даст фору многим молодым актрисам — она в прекрасной физической форме, а уж оптимизму, с которым она смотрит в будущее, можно только позавидовать. Воистину женщине столько лет, на сколько она выглядит.

«НЕЛЬЗЯ ДУМАТЬ О ВОЗРАСТЕ И ЖИТЬ ВОСПОМИНАНИЯМИ. МЕМУАРЫ — ЭТО НАФТАЛИН»

— Татьяна Львовна, как вы отпраздновали юбилей?

— Довольно тихо, в семейно-дружественном кругу. Будет какой-то вечер в театре «Балтийский дом», в котором я работаю уже четвертый десяток лет, но позже, в октябре, — директор так решил. Оно и понятно: сейчас лето, все в отпуске. Пока не знаю, как все это будет организовано, но времени для раздумий у меня достаточно.

— Вообще-то, с женщинами не принято говорить о возрасте...

— И не надо! Сейчас ко мне зачастили журналисты: все берут интервью, везде написали, сколько мне исполнилось. А я, хоть убейте, не могу эту дату к себе приклеить. Нельзя думать о возрасте, нельзя жить воспоминаниями... Я даже книги свои не стала называть мемуарами, потому что мемуары — это нафталин. Жить надо сегодняшним днем, что я всегда и делала. Но иногда вспомню о событиях, которые мне пришлось пережить, о людях, с которыми довелось встречаться... «Господи, — думаю, — неужели все это со мной было?!».

— Вы ведь коренная петербурженка?

— Да, родилась в центре Ленинграда — у нашей семьи была тогда огромная квартира на Таврической, неподалеку от Таврического сада. Меня и крестили дома, а моим крестным отцом был художник Кузьма Петров-Водкин. Они с отцом познакомились в электричке и дружили до самой смерти Петрова-Водкина.

У Кузьмы Сергеевича были больные легкие, он часто уезжал с семьей на юг и просил маму, чтобы, пока они отсутствуют, мы пожили у них дома — в помещении пушкинского Лицея. Там, кстати, была написана знаменитая картина «Тревога». Кузьма Сергеевич ставил папу у окна, надевал на него свою тужурку и шлепанцы и рисовал его спину. Когда я вижу эту картину, всегда вспоминаю отца...

Рисовал он и меня, эта картина называлась «Татуля, или Девочка с куклой». Мне тогда было лет семь, мама нарядила меня в кружевное платье, дала мне в руки куклу и усадила в кресло. Позировать нужно было долго, и я, чтобы не скучать, рассматривала цветные стеклышки, которые были вставлены в окна на веранде у Петрова-Водкина.

После войны в Русском музее была организована выставка картин Кузьмы Сергеевича, мы с папой на нее пошли. И каково же было наше удивление, когда под моим портретом обнаружилась надпись: «Портрет дочери рыбака».

— Как такое могло случиться?

— Чистой воды недоразумение! Папа тут же пошел в администрацию музея, объяснил, что он — инженер-химик, никогда не был рыбаком, а на картине изображена его дочь. И надпись практически сразу заменили.

— Рыбаков среди ваших предков действительно не водилось, зато родовитых дворян сколько угодно...

— Моя прапрабабушка с маминой стороны Луиза Кессених была незаурядной личностью. Разыскивая мужа, она пошла служить в немецкую армию, воевала, была женщиной-уланом, за что ее прозвали «второй Дуровой». Мужа она так и не нашла (очевидно, он погиб), перенесла несколько ранений, потеряла руку, получала пенсион по инвалидности.

Казалось бы, жизнь кончена: ну кому нужна немолодая женщина, да еще и без руки? Но Луиза снова всех удивила — она второй раз вышла замуж и переехала в Санкт-Петербург. Рожала детей, воспитывала их, а потом, уже в довольно преклонном возрасте, стала хозяйкой увеселительных заведений города, в том числе и знаменитого «Красного кабачка» (название говорит само за себя), о котором писали Пушкин, Лермонтов и Тынянов. Авантюристическая жилка прапрабабушки передалась и мне...

— Интересно, какие смелые поступки вы совершали?

— Судите сами, в свое время я надолго рассталась с кинематографом и перешла на работу в театр. Много ли вы знаете таких случаев? Обычно все происходит наоборот — театральные актеры уходят в кино. Да и от ролей я отказывалась сама. Сыграв за 15 лет в «Сирано де Бержераке» Роксану 604 раза, я пришла к директору театра и сказала, что в этом спектакле выхожу на сцену в последний раз. И не потому, что плохо выглядела, — просто внутренний голос подсказал мне, что уже хватит.

Точно так же я отказалась и от роли Анны Андреевны в «Ревизоре»... Не каждая актриса способна на это, обычно в кабинет к директору или главному режиссеру приходят с другими словами: «Дайте роль!». Уж не говорю о том, что я, как и моя прапрабабушка Луиза, обожаю верховую езду и в картинах часто снималась в седле. Правда, мой первый опыт наездницы оказался плачевным: проскакав 40 километров перед съемками, я потом два дня буквально не могла ходить. Так что гены прапрабабушки дают о себе знать.

«ПАПУ АРЕСТОВАЛИ В 1937-М, ПОТОМ В 43-М, А ИЗ ССЫЛКИ ОН ВЕРНУЛСЯ ТОЛЬКО В 1956-М. С НОВОЙ ЖЕНОЙ...»

— В одном из ваших интервью я прочитала, что Луиза Кессених была на редкость некрасива. Выходит, в вас сказываются не только ее гены?

— Внешне я действительно похожа на папу, впрочем, как и нравом — легким, спокойным, дружелюбным, отходчивым, а это уже другая ветвь моего генеалогического древа — немцев Урлаубов. Среди этих моих предков были архитекторы, музыканты, живописцы, актеры — наверное, от них я переняла музыкальность и склонность к лицедейству. Правда, со временем это происхождение обернулось для нашей семьи бедой. Впервые моего папу, Людвига Львовича Урлауба, арестовали в 37-м году, но продержали недолго, выпустили. А в 43-м забрали снова и, ничего не объяснив, отправили в ссылку.

Мама очень переживала. Кому мы тогда только не писали, даже самому Сталину! Сколько денег и нервов потратили, сколько слез выплакали! Все без толку. И только после войны выяснилось, что это был общий приказ Главнокомандующего по Ленинградскому фронту — всех финнов и немцев на время войны выслать из города. Из ссылки папа вернулся только в 56-м году, вместе с новой женой поселился в маленькой квартирке, которую ему дали. Это был уже совсем другой человек, не хочу сказать, что сломленный, просто изменившийся до неузнаваемости.

Та история меня очень напугала, поэтому, получая паспорт, я поменяла папино отчество Людвиговна на дедушкино — Львовна. А мой старший брат Володенька погиб на фронте 20 лет от роду. От него долго не было писем, а потом пришла похоронка: «Пропал без вести». Столько лет прошло, а я по-прежнему переживаю, недавно послала запрос в архив, в Подмосковье — может, найдут хотя бы место, где он погиб. Уходя на фронт, он положил мне под подушку книгу — учебник по классическому танцу, на титульном листе которой написал: «Татьяна, стань хорошей балериной!». Больше я его не видела...

— ...но завет выполнили?

«У красивых женщин все, как у всех, — те же сложности и трудности. Уж сколько мне их перепало: и на работе, и в личной жизни... Главное, воспринимать жизнь с радостью, и все будет хорошо»

— Отдать меня в хореографическое училище советовал маме еще Петров-Водкин, но стать настоящей танцовщицей мне помешала война. Во время войны наше училище отправили в эвакуацию под Пермь, условия там были чрезвычайно тяжелые. Балет — адский труд, и для того, чтобы достичь в нем успехов, нужно иметь не только желание, но и железную волю. Наверное, у меня она оказалась недостаточно сильной. Нет, училище я окончила и даже какое-то время танцевала в кордебалете в Театре музкомедии, но на сольные партии не претендовала.

— А какова судьба вашей квартиры на Таврической?

— Ее начали заселять чужими людьми еще задолго до войны. Одно время там жил сам Эйзенштейн. У него была собака — доберман-пинчер, с которым я очень любила играть. Потом великий режиссер уехал, а в его комнатах поселились другие, не менее известные кинематографисты — братья Васильевы. Одно время мы ходили мыться в их ванную — своей у нас не было.

До революции вся квартира принадлежала моей бабушке. Ее называли «домовладенкой», она умерла в блокаду в девятиметровой комнатушке. Из троих детей бабушка больше всего любила моего папу и всю самую роскошную мебель отдала ему. У нас в комнатах стояли совершенно потрясающие вещи из карельской березы и красного дерева — сейчас такие не купишь даже за очень большие деньги, их просто не делают. Думаю, любой новый русский полжизни бы отдал за такую обстановку.

Когда меня увезли в эвакуацию, я так тосковала, что даже на уроках рисовала, что и где стоит в наших комнатах. Можете себе представить, что делалось у меня в душе, когда я вернулась и узнала, что у нашей семьи во всей квартире осталась только одна комната, да и та полупустая. До сих пор не могу вспоминать об этом без слез.

В той квартире я жила до 58-го года, потом мне дали большую комнату в коммуналке на Кировском, а позже — отдельную квартирку на улице Савушкина, где и живу до сих пор. Но я еще долго ездила на Таврическую и смотрела на наши окна, вспоминала нашу большую семью. Конечно, там давно живут чужие люди, но ведь такие корни нелегко вырвать из сердца.

— Вы снялись во многих картинах, но настоящую славу вам принес фильм Леонида Лукова «Разные судьбы»... Трудно было играть Таню — советскую женщину-вамп?

— Этот фильм много мне дал, но многое и отнял. Да, мои фотографии продавались во всех киосках «Союзпечати», а однажды из Киева мне даже привезли значок с моим портретом — достаточно большой, сантиметров пять в диаметре. В то же время «Разные судьбы» поставили крест на моей кинокарьере.

Моя киношная тезка была этакой стервой, которая идет к своей цели, несмотря ни на что, и отвергает любовь исключительно положительного главного героя. Роль была достаточно яркой, к тому же — теперь я могу говорить об этом без лишней скромности! — хорошо сыграна. Вот и получилось, что мою героиню стали ассоциировать со мной не только зрители, но и режиссеры. «Хорошая актриса, — говорили обо мне, — но у нее глаза злые». И очередная роль проходила мимо.

— Зато почтальоны носили вам письма мешками. Если не секрет, что вам писали?

— Зрители почему-то решили, что я такая же, как моя героиня, и часто ругали, особенно мужчины. «Как вы могли так поступить с хорошим парнем!» — гневно вопрошали они. Девушки были более понимающими, они старались понять мою героиню, а иногда даже сочувствовали. Откуда только мне не писали — и из армии, и из мест лишения свободы. Кто-то звал замуж, кто-то просил денег. Но, какими бы ни были те письма, ни одно из них я не выбросила, они до сих пор хранятся в моей небольшой квартире.

«В КИЕВЕ ВЕРТИНСКИЙ ПРИГЛАСИЛ МЕНЯ НА «БОГЩ С ПАМПУШКАМИ»

— Вами восхищались многие мужчины, одним из ваших поклонников был блистательный Александр Николаевич Вертинский. Он действительно производил сногсшибательное впечатление на женщин?

— Впервые я его увидела в Театре эстрады, где тогда работала. Это был первый концерт Вертинского в Ленинграде, и нам, сотрудникам театра, разрешили смотреть его из оркестровой ямы. Может, потому что я смотрела на него снизу, он показался мне невероятно высоким, элегантным — я не знаю других мужчин, которые умели бы носить фрак так, как это делал Вертинский. Он не блистал красотой, но в нем было столько шарма, столько мужественности и загадочности... А манера, в которой он исполнял свои песни, вообще вызвала у меня шок! Вы бы видели, как его принимала публика — восторг был неописуемый.

Второй раз я пошла на его концерт с подругой моей мамы Верой Николаевной. Она и предложила после концерта заглянуть в гримерку к Александру Николаевичу. На мне было синее платье с белым воротничком, которое мне очень шло, и, кажется, я ему понравилась. «Чем вы занимаетесь, голубушка?» — спросил он меня тогда. И, услышав, что я снимаюсь в кино, заметил: «Да, с такой внешностью надо сниматься».

С тех пор он, приезжая в Ленинград, всегда приглашал меня на свои концерты. Иногда водил в рестораны. Один раз я ела жульен — совершенно мне тогда незнакомое, а потому показавшееся удивительно вкусным блюдо. А у вас в Киеве, где я снималась в картине «Мать», а Александр Николаевич — в «Джордано Бруно», он пригласил меня на «богщ (у Вертинского ведь было необычайно красивое, грассирующее «р») с пампушками». Все актеры жили тогда в гостинице «Украина», по вечерам Александр Николаевич собирал нас у себя в номере, мы садились вокруг него прямо на пол и, раскрыв рты, слушали его интереснейшие рассказы. Жаль, что я уже почти ничего не помню...

Кстати, своей ролью в фильме «Княжна Мери» по «Герою нашего времени» Лермонтова я тоже обязана Вертинскому. «Знаете, голубушка, — сказал он мне, в очередной раз приехав в Ленинград, — сейчас на студии Горького готовятся к съемкам фильма «Княжна Мери». Так вот, мне кажется, что роль Веры — ваша. Дайте мне свои фотографии, я передам их режиссеру». И действительно отвез их кинорежиссеру Анненскому. Правда, утверждали меня долго, сначала пробовали на роль Мери, для чего выкрасили в жгучую брюнетку. Не подошло. Тогда меня перекрасили в блондинку и пробовали на роль Веры. Опять что-то там не сошлось. Совершенно расстроившись, я уехала домой, а вслед за мной прилетела телеграмма: «Оставайтесь блондинкой. Созван второй худсовет. Ваша кандидатура утверждена».

Вообще, судьба подарила мне много прекрасных встреч: я работала вместе с Марецкой, Жизневой, Черкасовым, Диким. Нынешняя молодежь, увы, не всегда знает, кто это такие.

— Недавно умер еще один ваш партнер — Игорь Дмитриев.

— Он, бедняжка, очень сильно болел: после инсульта все понимал, на все реагировал, ходил без посторонней помощи, но мало что мог сказать. А драматический актер, который не говорит, все равно что пианист, у которого оторвали руки. И это при его замечательной, изысканной, выразительной речи. «Та-а-а-ан-я-я», — вот так он в последнее время разговаривал.

— Когда я смотрю старые фильмы с участием актрис вашего поколения, понимаю, что сейчас таких женщин нет. То есть красивых — сколько угодно, а вот статных что-то не наблюдается...

— Потому что эти качества воспитываются на протяжении долгих лет — в семье, в школе, в театральном училище. Сейчас же, по-моему, вообще никто никого ничему не учит. Когда я вижу, как в современной исторической картине героиня подбирает юбку двумя руками, меня просто передергивает.

— А как надо?

— Одной рукой, двумя (!) пальчиками. Нас этим премудростям учили консультанты, которые обязательно работали на каждой картине, поэтому мы таких ляпов не допускали. Да и собственно костюмам в советском кино уделяли огромное внимание.

У нас на картине «Прощание с Петербургом» была потрясающая художница по костюмам. Если оказывалось, что у Штрауса как-то не так выглажен воротничок или еще какие-то неполадки с одеждой, могла и съемку остановить. А у меня на одном из платьев было тончайшее кружево с невесомыми узелками, которое трепетало от каждого дуновения ветерка. Так вот, оно было старинным, подлинным — наша художница нашла его у какой-то старушки и после долгих уговоров выкупила. А сейчас, приглашая на съемки, костюмеры спрашивают: «Не могли бы вы прийти в своей одежде?».

— У вас есть какие-то детали туалета, от которых вы не откажетесь никогда, что бы ни случилось?

— Да, это каблуки. Я до сих пор хожу на каблуках, мне кажется, они придают женщине статность. А вот туфли на низком ходу не люблю — по-моему, они простят. За время работы в театре я сыграла трех императриц — Елизавету, Екатерину и Александру Федоровну, не зря же мне их доверили.

— Обычным женщинам кажется, что у красавиц все в жизни по-другому — и ходят они по облакам, и неприятности обходят их стороной...

— У красивых женщин все, как у всех, — те же сложности и трудности. Уж сколько мне их перепало: и на работе, и в личной жизни! Ни у кого жизнь не бывает гладкой дорогой. А тем, кто недоволен собственной внешностью, позволю себе дать совет.

Не бывает абсолютно некрасивых женщин, поэтому найдите в себе что-то хорошее — глаза, ноги, улыбку — и полюбите себя за это. А если сидеть и думать, что кто-то красивый, а ты уродина, внешне от этого станешь еще страшнее, к тому же еще и болеть будешь от обилия негативных эмоций. Главное — воспринимать жизнь с радостью, и все будет хорошо.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter