Кино и цирк

Юлия ПЯТЕЦКАЯ. «Бульвар Гордона» 18 Сентября, 2014 00:00

Еще до отечест­вен­ного проката первая полнометражная картина Слабошпицкого успела получить статус «самого страш­ного и необычного украинского кино», мощный международный резонанс, хорошую прессу и три награды в Каннах — приз «открытие», приз фонда Ган и Гран-при в рамках Недели кинокритиков. Известный американский режиссер, сценарист и продюсер Даррен Аронофски не­дав­но заметил, что «Племя» навсегда изменило мир кино, который никогда уже не будет прежним.

Поскольку особыми успехами современный отечественный кинематограф не может похвастаться все 23 года своей не­зависимости, логично предположить, что именно «Племя» имело смысл выдвигать от Украины на «Оскар» в специальной номинации «Лучший фильм на иностранном языке». Собственно, многие так и предполагали, но 9 сентября выяснилось, что наш оскаровский комитет предполагает иначе. По решению комитета на соискание самой престижной кинонаграды выдвинута историческая драма Олеся Санина «Поводырь». В результате к мощному международному резонансу добавился внутренний скандал.

Выяснилось, что процедура выдвижения имела ряд существенных нарушений, команда Мирослава Слабошпицкого выразила недоверие оскаровскому комитету, глава комитета Олег Фиалко сложил с себя полномочия, а Олесь Санин вызвал Слабошпицкого на дуэль. Вернее, не его лично, а «Племя» — то есть предложил стреляться фильмами. Показывать «Племя» и «Поводыря» одновременно в больших залах по всей стране, устроить зрительское голосование, какое кино больше соберет голосов, то и отправится за «Оскаром». В общем, из всех искусств для нас важнейшими по-прежнему являются кино и цирк.

Кстати, насчет отправиться. Претен­до­вать от какой-либо страны на «Оскар» еще не значит попасть в конкурс. А попасть в конкурс не значит войти в лонг-лист. А помимо лонг-листа, существует шорт-лист, и лишь потом может идти речь о победе в единст­венной заветной номинации. Вот такой вот тернистый путь к славе. Но, забегая вперед, замечу, что «Племя» — тот самый редкий, если не исключительный случай, ког­да Ук­раина имела вполне реальный шанс. Более того — первый реальный шанс. Мог ли не понимать этого наш оскаровский комитет, который сейчас все претензии, заявления и факты, мягко говоря, не совсем демократической процедуры выдвижения перекры­вает одним веским аргументом: «Племя» — не оскаровский формат? Расскажите об этом Даррену Аронофски.

К слову, Олесь Санин уже выдвигался на «Оскар» в 2003 году с фильмом «Мамай», но в конкурс не попал, зато получил за эту пейзажную киноленту Государственную премию имени Александра Довженко. Всего Санин как режиссер снял две картины, с «Поводырем» участвовал в нынешнем Одесском кинофестивале, но остался без награды. Теперь, видимо, то, что не подошло по формату для Одессы, должно вписаться в «Оскар».

«Формат», конечно, очень удобное по­нятие, снимающее все вопросы, попробуй тут поспорь. Попробуй найти подходящие слова, чтобы пробиться к сознанию части нашей кіноспільноти, считающей, что малоталантливая идеологическая агитка, создающая «позитивный образ Украины», в очередной раз прославит, а не опозорит страну. Хотя вроде бы совершенно очевид­но, что до тех пор, пока на государст­венном уровне активно поддерживается все малоталантливое и мелкотравчатое, мы так и будем ходить по замкнутому кругу, имея триумфальный успех лишь у самих себя.

Искусство, безусловно, штука умозрительная, здесь сложно объяснить, что хорошо, а что намного хуже. Тем не менее мир на протяжении столетий с этой проблемой как-то справляется, поэтому Шекспир до сих пор актуален, а Демьян Бедный нет. Кроме того, так уж сложилось, что искусство отражает жизнь, особенно когда речь заходит об «историческом материале». Как в случае с «Поводырем», в сценарную основу которого положен трагический период советско-украинской истории 30-х, связанный с уничтожением кобзарей.

Я не большой историк, но откуда-то знаю, что в борьбе с «неисправимым националистическим элементом» в 30-е годы про­шлого века принимали участие не только партийные лидеры и специальные органы, но и цвет ук­ра­инской интеллигенции.

Помреш, як собака, як вигнаний зайда.
Догравай, юродивий, спотворену гру!
Вірую — не кобзою,
Вірую — не лірою,
Вірую полум’ям серця і гніва...

Время было настолько непростое, что поэт Микола Бажан, поднимавшийся с пятилетками, выравнивавшийся с генеральной линией партии и написавший обличительную поэму о «вонючих недоносках»  «Слеп­­цы», спать ложился в брюках, ожидая ареста. Дескать, если придут брать, чтобы не стоять в исподнем.

Почему же в фильме, заявленном как историческая драма, вся временная сложность не нашла никакого отражения? Есть плохие советские и хорошие украинские. Ужасные энкавэдисты и чудесные лірники. Палачи и жертвы. Черное и белое. Для чего вообще нужен тогда исторический опыт, если не пытаться его осмыслить? Ради какой высокой цели создаются вновь и вновь вульгарные мифы о недавнем прошлом, лишенные намека на достоверность?

На кого рассчитан этот романтический трэш, слепленный по худшим советским лекалам? На американских киноакадемиков?

«Поводырь» выходит в прокат в ноябре, «Племя» уже вышло, и его надо смотреть. Кино совершенно особенное, и прежде всего это касается того, КАК снято. Снято исключительно, и, пожалуй, больше, чем степень подлинности, поражает то, что подлинность в данном случае не завалила горизонт.

За все время с экрана не звучит ни слова, действие происходит в интернате для слабослышащих, они разговаривают жестами, но тебе все понятно, и с самого начала ты находишься внутри, а не снаружи. И темпоритм каждого из героев соответствует твоему внутреннему темпоритму, и когда в финале пацан поднимается по лест­нице, чтобы положить свое племя, ты движешься вместе с ним.

Это вовсе не тот фильм, который, как у нас любят рассказывать, поднимает ряд насущных проблем, а фильм о том, что уже случилось. Случилось давно, с родителями воспитанников этого интерната, любого другого богоугодного заведения, с их учителями, учителями их учителей, их дедушками и бабушками, их прадедушками и прабабушками. Поэтому нынешнее племя вот такое. И во всем этом жутком, хтоническом, пещерном специнтернатном мире мир благополучный отражается, словно в кривом зеркале. Со всеми своими племенными рас­кладами. И каждый кадр там, как зеркало. Финал оглушительный, но это не конец. Кон­ца нет. Предела нет. У дна нет дна. Падение бесконечно. Поэтому пацан пошел дальше. Поэтому хватит уже оболь­щаться, что режиссер открыл вам страшную правду о каких-то кошмарных детях и взрослых. На себя смотрите. И не отворачивайтесь.