Главный диктор советского телевидения, многолетний ведущий программы «Время» Игорь КИРИЛЛОВ: «Не было ли мне в душе за дряхлых Брежнева, Черненко и их соратников, за это лицемерие, за двойную мораль стыдно? Было... Стыдно... С содроганием похороны их вспоминаю — одни за другими...»

80-летнему дик­тору советского и российского телевидения Игорю Леонидовичу Кириллову снится часто один и тот же сон: он долго, из последних буквально сил бежит по запутанным лестницам и коридорам «Останкино», влетает в последний момент в студию, на табло уже надпись: «Микрофон включен» загорелась, патриарх дикторского цеха в кресло усаживается, папку с материалами открывает, а там — пустые листы... Наяву его телевизионный марафон длится уже более полувека — в прошлом году Кириллов 55-летие работы на телевидении отметил, из них 31 год — в программе «Время», каждый выпуск которой мог стать для него — случись в прямом эфире какая-то накладка или оговорка — последним. Видимо, памятуя, что в древности приносящих плохую весть гонцов властители головы лишали, сотрудники информационных служб советской империи выработали для неприятных сообщений особый, иносказательный язык: протесты жителей Чехословакии против введения в Прагу советских танков называли выходками отдельных экстремистов, вторжение в Афганистан — интернациональной помощью братскому народу, а бесконечные очереди за продуктами — кратковременными трудностями. Все новости подавались причесанными, прилизанными, приукрашенными — словом, духоподъемными, и даже чумазых комбайнеров во время страды телеоператоры снимали, переодев предварительно в белые сорочки, — специально возили «спецодежду» с собой. Превращать это идеологическое варево во что-то съедобное и доверили Игорю Леонидовичу — человеку талантливому, совестливому, предельно ответственному и поэтому на телеэкране весьма убедительному. Это сейчас народный артист СССР может подшутить над друзьями и ответить на их звонок голосом Ленина, Брежнева или Путина, а то и сладеньким тенорком гея, а тогда он был только голосом Кремля — имперски величавым, проникновенным, обладающим каким-то гипнотическим воздействием на советскоподданных. Именно ему поручали озвучивать четырехчасовые доклады Брежнева, когда тот совсем одряхлел, — перед их чтением Кириллов всегда клал в кармашек таблетки валидола, разделенные на четыре части. Лекарство под язык — и вперед, но не потому, что принимал откровения генсека так близко к сердцу — просто, если четвертушку валидола положить за щеку, в течение 40 минут во рту пересыхать не будет...

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

Заслуги Игоря Леонидовича были оценены по достоинству - он лауреат Государственной премии СССР, орденоносец, обладатель приза Российской академии телевидения «ТЭФИ» и почетного титула «Человек-эпоха». Не обделили его и международным признанием - британец Стинг, например, приехав в Москву с концертом, первым делом пожелал познакомиться с диктором, чей голос открывает его песню Russians (великолепный кирилловский баритон был использован также в песнях группы Depeche Mode).

Думаете, человеку, возведенному в символы советской империи, не завидовали? Еще как! - но, возможно, не все завистники пожелали бы себе такой же судьбы, если бы знали его жизнь по другую сторону экрана: к примеру, Игоря Леонидовича очень любили женщины, но он никогда (об этом всем коллегам было известно) не изменял жене, с которой был запряжен в одну телевизионную упряжку, - она была звукорежиссером на телевидении. Что интересно, пропагандистская машина съедала человека практически целиком: однажды, придя домой, Ирина Всеволодовна протянула открывшей им двери матери свой пропуск в «Останкино» - до такой степени заработалась.

Можно себе только представить, как надоели стерильная речь и застегнутая на все пуговицы жизнь их сыну Всеволоду, во всяком случае, когда он женился на женщине намного старше себя, да еще с двумя детьми, родители этого поступка не приняли. После ссоры с отцом Всеволод много лет не общался, и исправить, увы, уже ничего нельзя - Кириллов-младший терпеть не мог размеренное обывательское существование, любил драйв, адреналин и умер, не дожив до 40 лет, в Африке, где с детства мечтал поселиться. Там, в Камеруне, у него было охотхозяйство, куда ездили состоятельные россияне за экзотическими трофеями: слонами, антилопами, буйволами, львами... Остались от Всеволода фотографии с охоты, от которых захватывает дух, и еще двое усыновленных и четверо родных детей мал мала меньше.

Недавний юбилей оказался для Игоря Леонидовича грустным: овдовев, он остался в своей 150-метровой квартире с видом на Кремль один (дочь Анна после окончания консерватории уехала работать в Германию и уже который год подряд общается с отцом только по скайпу), и тогда поступил не так, как должен, а как ему хотелось. Презрев условности, Кириллов пригласил к себе жить милую женщину, которую журналисты сразу же записали в его любовницы, а еще познакомился наконец-то с многочисленными внуками и теперь таким одиноким себя не чувствует.

С родителями Ириной Вениаминовной и Леонидом Михайловичем, 1946 год

«Я БЫЛ МОЛОД, ГЛУП И, КАК МНЕ КАЖЕТСЯ, БЕЗДАРЕН»

- Добрый вечер, Игорь Леонидович, рад видеть вас в замечательной форме - сейчас ваш «фирменный» голос услышу и, не сомневаюсь, еще большее удовольствие получу...

- (Улыбается). Спасибо на добром слове.

- Народный артист Советского Союза, диктор номер один в СССР и главный голос Кремля - как с такими официальными и неофициальными, но однозначно пафосными титулами вы жили, вас они тяготили или, наоборот, воодушевляли?

- Вот насчет «голоса Кремля» я не согласен: наше поколение - во всяком случае, когда мы на Шаболовку, 37, пришли - считало (и до сих пор я так считаю!), что телевидение - искусство высоченное, сложнейшее, синтетическое, вобравшее в себя основные черты кино, театра, живописи, художественного чтения, если хотите, и, ко­нечно, работали мы не для того, чтобы по­требности наших партийных вождей удов­лет­ворять, а для своего народа. У нас была огромная, многонациональная страна...

- ...250 миллионов, на минуточку...

Первые дни в эфире, сентябрь 1957 года

- ...совершенно верно, и в ней также люди, не очень хорошо знающие русский язык, жили - особенно в Средней Азии, на Кавказе, где-то еще... Мы старались донести до них все лучшее из того, что могли показать: самые выдающиеся произведения искусства, литературы, театра, кино, поэтому работали не на Кремль - я не только о коллегах, но и о себе говорю: мнение это ошибочное.

- Вы, тем не менее, были символом советской эпохи, олицетворением официоза...

- Ну, может быть, но «лицом» руководство Гостелерадио меня сделало.

- Вы, если не ошибаюсь, на актерском факультете учились?

- Да, сначала во ВГИКе, а потом в Щепкинском училище - это альма-матер Малого театра, но хотел быть кинорежиссером, поэтому во ВГИК поступал на режиссерский. Был молод, глуп и, как мне кажется, бездарен...

- ...но зато чертовски красив, обаятелен...

- Да нет, не знаю... По малости лет - мне еще 18-ти не было - я, естественно, не прошел: Михаил Чиаурели, набиравший курс, сказал, что мне повзрослеть нужно, жизненный опыт приобрести, а уж потом... Это сейчас чем моложе, тем лучше, а тогда предпочитали людей, которые что-то на своем веку повидали, прошли войну, - во всяком случае, были намного старше, но меня на актерский факультет порекомендовали, и так как-то жизнь повернулась: Господь Бог, видимо, чтобы не делал глупостей, решил мне помочь и по такому направил пути.

Игорь Кириллов — студент Театрального училища имени Щепкина, 1953 год

Во ВГИКе я год проучился, а затем по разным обстоятельствам в Щепкинское училище перешел, где моим наставником стал замечательнейший педагог, величайший дипломат, философ, режиссер и актер Константин Александрович Зубов. Сейчас о нем очень редко, к сожалению, вспоминают, но это действительно потрясающая личность была и изумительный художественный руководитель Малого театра - при нем никаких проблем там не было, хотя они, в общем-то, в любой труппе присутствуют.

- Диктором между тем вы стали осознанно или обстоятельства так сложились?

- Господь меня просто отвел: на телевидение я пришел, отработав два года в Театре драмы и комедии на Таганке, - он был у нас неплохой, но до­статочно заурядный, еще без ажиотажа вокруг, до Любимова. Главных ролей мне там не давали - вот и решил все-таки режиссерские способности свои попробовать, которыми, как мне казалось в то время, обладал. Естественно, я был глуповат, - главному режиссеру Центральной студии телевидения Сергею Петровичу Алексееву сценарии свои показал, готовые разработки любимых произведений Чехова, Куприна, Мопассана, а он сказал: желание, мол, похвальное, но сначала все ступеньки надо пройти - помощником режиссера на подхвате побыть, ассистентом, а там и режиссером третьей, то есть низшей, категории - глядишь, лет через 25, если таланта хватит, и режиссером-постановщиком станешь.

Приняли меня в музыкальную редакцию помрежем, правда, проработал я там всего два с половиной месяца. В Москве состоялся как раз Международный фестиваль молодежи и студентов - вот и проходил там «обкатку», ну а осенью диктор-мужчина понадобился, потому что штатного еще не было.

Тогда для чтения «Последних известий» (их у нас ПИ называли) наших старших коллег с радио приглашали, но студия была бедная, выкраивать им гонорар было трудновато, вот и решили завести сваво, штатного - чтобы раз в месяц ему платить и на полную катушку использовать: каждый день без выходных и отпусков. Кстати, до меня диктором работал Андрюша Хлебников, но очень недолго он продержался...

- Мне рассказывали, что в прямом эфире он допустил оговорку: вместо «поколение юных ленинцев» «поколение юных ленивцев» сказал - в этом усмотрели политику и его в тот же день уволили...

- Я сейчас о другом: хочу подчеркнуть, что первым мужчиной-диктором не был, а дебют мой в эфире 27 сентября 57-го года состоялся - с тех пор 55 лет прошло, даже больше.

- Когда вы появлялись на телеэкране, особенно в программе «Время», женская половина СССР приходила в восторг - помню, моя бабушка твердила мне: «Посмотри, какой Кириллов красивый, - он на твоего погибшего дедушку так похож», но, говорят, сами вы смотреть на себя по телевизору не любили - это так?

«Нонна Викторовна Бодрова — моя любимая, хорошая, замечательная партнерша», 1977 год Фото «ИТАР-ТАСС»

- Да я и сейчас не люблю, но приходилось. Нужно было просто просматривать записи, контролировать самого себя, когда видеомагнитофоны уже появились, а в то время ничего такого у нас не было, поэтому первые годы работы весьма сложными были, и я очень благодарен, во-первых, моей великой учительнице Ольге Сергеевне Высоцкой...

- Ну, это же корифей радио! - она ведь еще с Левитаном в годы войны сводки Совинформбюро читала...

- Практически это вторая моя мать, и, во-вторых, покойной жене Ирине Всеволодовне я признателен, которая была моим самым требовательным, самым, пожалуй, объективным и очень-очень-очень строгим критиком. Знакомы мы с детских лет были: на свет появились в одном роддоме, играли в одной песочнице, только в школах разных учились, потому что тогда были мужские и женские - поэтому она знала все мои небольшие плюсы и многочисленные минусы. Супруга весьма четко и ясно все мои недостатки с первых дней появления на экране формулировала - так дальше все и пошло.

«ДИКТОР - ЭТО ТОТ, КТО НА ВОКЗАЛАХ, В АЭРОПОРТАХ ОБЪЯВЛЯЕТ: «ПОЕЗД «МОСКВА - КИЕВ» ПРИБЫВАЕТ НА ВТОРОЙ ПУТЬ», - А НА ТЕЛЕВИДЕНИИ ВСЕ ГОРАЗДО СЛОЖНЕЕ»

- Этот вопрос я покойным Николаю Николаевичу Озерову и Котэ Махарадзе, с которым дружил, задавал, а теперь хочу вот спросить у вас: каково это - ос­таваться один на один (не в записи, а в прямом эфире!) с 250-миллионной страной, осознавать, сколько людей на вас сейчас смотрят и ждут ваших слов?

- Я вам секрет небольшой открою - чисто профессиональный, которым поделилась со мной, обучая дикторскому искусству, Ольга Сергеевна Высоцкая. Кстати, она ведь была первым диктором экспериментальных телепередач, которые вела в студии на Никольской улице еще в 1931-м, за год до моего рождения...

С Анной Шатиловой и Валентиной Леонтьевой в новогоднем «Голубом огоньке», 1974 год Фото «ИТАР-ТАСС»

- ...ух!..

- ...поэтому телевидение очень любила (хотя в то же время патриотом радио оставалась, всю жизнь служила на нем). Как педагог, как человек, обладавший опытом и знаниями даже в области телевидения, она была абсолютно незаменима, и все, что знала, что могла, нашему первому поколению дикторов передавала. Мне она с самого начала сказала - это было в нашей профессии основным законом: «Когда ты прихо­дишь в студию, вот уже свет поставлен, каме­ры заняли свое мес­то, включен микрофон...». (Па­уза).

Надо за­ме­тить, что тогда никакого микрофона перед тобой еще не было - на так называемом «журавле» работали, ручкой эту конструкцию в нужную сторону поворачивали... Кстати, и на «Голубых огоньках» то же самое было, так вот, по словам Ольги Сергеевны, когда ты свое место в студии занимаешь, во-первых, в этот момент перед эфиром нужно выбросить из своих мыслей слово «как» (как я сижу? как выгляжу? как причесан, как одет?), а во-вторых, главное в нашей профессии - искусство общения. Я не имею права повторять вслед за вами: 250 миллионов - ну как? Такое количество людей даже представить себе невозможно - что вы! - поэтому в собеседники нужно выбрать кого-нибудь одного. Я его не вижу, но ощущаю, чувствую - вот он сидит, стоит или полулежит, а может, куда-нибудь собирается: на кухню или с собачкой гулять - уже надевает ботинки, и мне надо его задержать, чтобы сообщить важные, серьезные новости.

Поэтому, когда я произносил: «Добрый вечер!» или «Здравствуйте!», адресовал эти слова конкретному человеку: им мог быть мой сосед по лестничной площадке или консьерж нашего дома - в зависимости от тематики. С ним должен был я общаться, ему печальные или радостные приносить вести, а результат? Ну, это уже не мое дело, но каждому (ну, пусть не каждому, но многим) казалось, что именно с ним я разговариваю.

- Вы сказали «радостные и печальные...», и я вспомнил почему-то, как в программе «Время» вы иногда, характерно наклонив голову, траурным голосом говорили: «От Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза...» - и ог­лашали очередной некролог...

Игорь Кириллов в эфире программы «Время», 80-е. «Весь интерес работы в информационных передачах состоял в том, чтобы этот казенный, чиновничий, кондовый язык перевести в литературный разговорный русский»

- А что делать? - жизнь есть жизнь: ничего не попишешь. Первые годы на телевидении особенно хороши тем, что мы были молоды («Как молоды мы были!..») и воспринимали все очень чутко и ясно, впитывали глубоко то, чему наши старшие товарищи нас учили, а школа радио была для нас непререкаема. Там готовили не просто дикторов - вообще, это слово сейчас уже...

- ...разменяно...

- Да, вышло из употребления - теперь все, кто появляются на телеэкране, стали телеведущими. Ольга Сергеевна и сама считала, что диктор - название неудачное, которое нашу профессию не определяет. Оно разве что на вокзалах годится, в аэропортах, где объявляют: «Поезд «Москва - Киев» прибывает на второй путь», - а на телевидении все гораздо сложнее. Согласно толковому словарю, диктор - это лицо, читающее текст перед микрофоном, но лицо - что-то неопределенное, не женское и не мужское, без носа и без глаз, просто овал и волосы. Высоцкая предложила взамен слово «собеседник» - то есть личность, индивидуальность.

- Замечательно!

- Да, хотя, к сожалению, в словари оно так и не вошло.

- Настоящие актеры, даже хорошо зная текст и рисунок роли, перед выходом на сцену все равно нервничают, а вы, когда перед камерой в очередной раз садились, волновались?

- Всегда - с первого и до последнего дня.

- Внутри что-то дрожало, пульс повышался или какие-то другие появлялись симптомы?

С дикторами Центрального телевидения Светланой Жильцовой и Азой Лихитченко. «Попасть к нам никто не мог ни по блату, ни по знакомству — только по результатам жесточайшего конкурса»

- Только до тех пор, пока не настраивался - до третьего звонка (обычно три звонка перед самым включением камеры давали): дзынь-дзынь-дзынь, и вот здесь уже все!

- Выработалось профессиональное умение собраться?

- Да, и я уже абсолютно забывал о себе: меня нет - есть лишь объект. Старшие товарищи (а это были, еще раз хочу подчеркнуть, не просто дикторы - мастера художественного чтения на радио) учили нас, как можно настроиться, снять волнение, отбросить все лишнее, что мешает. Ну, значит, слово «как» мы уже выбросили, а кроме того, теле- или радиоведущему надо всегда помнить о трех китах, на которых искусство вести беседу у микрофона стоит. Ты должен понимать, что говоришь, кому и зачем, ради чего - то есть чего хочешь этим добиться: это главные, так сказать, подтексты, определяющие твою оценку того, о чем ты рассказываешь.

«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТОВАРИЩИ ТЕЛЕВИЗОРЫ! - ВОСКЛИКНУЛ ЗНАМЕНИТЫЙ ПОЛЯРНИК ПАПАНИН И, ОБРАЩАЯСЬ УЖЕ К ГАГАРИНУ, ДОБАВИЛ В СЕРДЦАХ: «ТЬФУ, ЮРКА, ЗДОРОВО!»

- Ходили слухи, что чуть ли не перед каждым эфиром, чтобы снять стресс и не волноваться, вы немножко коньяка принимали, - было?

- Боже упаси! - никогда в жизни: это самое опасное, что может на телевидении быть, особенно в прежние годы. Когда на тебя в студии огромное количество света направлено, когда жара ну просто безумная, достаточно было 25-50 граммов коньяка или водки выпить, и...

- ...могло развести?

- Абсолютно, и я потрясающий вспо­минаю случай. 14 апреля 1961 года, когда Юрия Алексеевича Гагарина мы встречали, у нас в телестудии незабываемый вечер прошел (к сожалению, записан он не был, потому что соответствующей техники мы не имели). Это что-то невероятное: прямой эфир, все живое, экспромтом - сценарий, конечно, был, но мы его не придерживались, да и какой может быть сценарий...

- ...если все в эйфории?

С Дмитрием Гордоном. «Как-то за всей нашей суматохой Кирилл Лавров наблюдал, который в «Останкино» в каком-то фильме снимался. Сидел, смотрел, а потом заметил: «Знаешь, если бы мне за такую работу миллион предложили, я отказался бы...» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

- Открывал вечер Иван Дмитриевич Папанин, наш знаменитейший полярник, и один наш режиссер над ним жестоко подшутил... Когда Папанин в комнате приемов еще сидел, приглашения в студию ожидая, этот человек вбежал и «заботливо» его предупредил: «Иван Дмит­риевич, обязательно всех поприветствуйте: «Здравствуйте, товарищи телезрители!», только: «Здравствуйте, товарищи телевизоры!» не скажите - ладно?».

- И полярник сказал «телевизоры»?

- Конечно! (Смеется). Но разве можно такие вещи делать? Это как в прит­че о Насреддине - когда уродливый и жадный ростовщик попросил Ходжу превратить его в красавца, он согласился, однако строго-настрого предупре­дил: «Только не думай о белой обезьяне». Естественно, чуда не произошло, но у хитреца было оправдание: дело в том, что человек, услышав такой запрет, избавиться от навязчивой мысли не может, она становится наваждением...

Получилось так, что Па­панин не только вос­клик­нул: «Здравствуйте, товарищи телевизоры!», но и добавил в сердцах: «Тьфу, Юрка, здорово!». Он был простой человек, из старых матросов, и нашел для Гагарина теплые, хорошие слова. С поздравлениями и подарками посланцы изо всех уголков Советского Союза приехали: из Средней Азии, из Прибалтики, - все хотели первого космонавта поприветствовать: ну как этим людям можно было отказать? Конечно, двери на Шаболовке были открыты, а праздник затянулся с семи вечера до часу ночи.

Наш великий тенор Иван Семенович Козловский и великий бас Максим Дормидонтович Михайлов должны были от имени артистов Большого театра Юрию Алексеевичу несколько прочувствованных слов адресовать, но перед этим в рюмочную в Столешниковом переулке зашли. «Ну что же мы? - видно, подумали. - Такой день надо отпраздновать». Немножечко выпили, легко закусили - там небольшие бутыльбродики продавали - и приехали, а потом в студии четыре с половиной часа под этим беспощадным светом ждали (искусство, как всегда, шло в конце), и когда мы уже дали им слово, вышли, покачиваясь, как моряки, которые с корабля спустились на берег. До микрофона дошли - там был, я вам уже рассказывал, «журавль» такой, - и мы замерли: это же финал, но они умнейшие люди и поняли, что в таком состоянии говорить не нужно, поэтому прекрасно исполнили дуэтом (напевает): «Нелюдимо наше море, день и ночь шумит оно...» (кстати, Юрий Алексеевич очень этот романс любил).

- На автопилоте выступили?

- Да, и так потрясающе спели, да еще и раскачиваясь, как моряки, что никто ничего даже не заподозрил, а бедный Михаил Иванович Царев, который приветствовал Юрия Алексеевича от ВТО, очень волновался, долго нужные слова подбирал, как-то растерялся безумно. Ситуацию осложнило то, что в кино он в основном таких героев играл, которые очень выпить любили, и все думали, что актер и в жизни такой, но Царев никогда не пил: максимально, что себе мог позволить, - рюмку наливочки перед обедом. В общем, с переживаниями просто не справился - очень эмоциональный был человек, вот и стал заикаться: тэ-тэ-тэ, и ему начали по телефону звонить: «Ах, Михаил Иванович, как вы могли?». Потом письма писали...

- ...дескать, как же вы так оконфузились?

- Незадолго до его смерти мы с ним вместе в больнице лежали - каждое утро он встречал меня где-нибудь в коридоре и говорил: «Игорь, ну как они могли подумать, что я..?». - «Михаил Иванович, - утешал я его, - сколько лет прошло: забудьте вы все это». - «Нет, никогда не забуду» - вот видите, какие в жизни бывают казусы и память какова человеческая.

«РАНЬШЕ НЕВООБРАЗИМЫЕ КОНКУРСЫ У НАС БЫЛИ: В 80-Е ГОДЫ, СЛУЧАЛОСЬ, ПОЛТОРЫ ТЫСЯЧИ ЧЕЛОВЕК ПРИХОДИЛИ  И ИЗ НИХ ДВУХ-ТРЕХ ВЫБИРАЛИ»

- На телевидении вы с 57-го года, а это правда, что однажды вам так и сказали: «Вы - динозавр телевидения»?

- И не говорите (смеется)...

- Древним яще­ром мезозойской эры себя ощущаете?

- Нет, и этому дяденьке-«палеонтологу» так ответил: «Динозавры же вымерли все, а я еще, как ни странно, жив», просто сейчас уже и страна другая, и телевидение, и профессия наша практически нивелировалась. Профессионалов на экране, увы, уже очень мало, что, буду откровенен, огорчает, иногда возмущает, а порой приводит в уныние. К сожалению, никакого значения этому не придают, я вам прямо скажу, а ведь раньше не­во­об­разимые конкурсы у нас были: в 80-е годы, случалось, полторы тысячи человек приходили и из них двух-трех выбирали.

Попасть к нам никто не мог ни по блату, ни по знакомству - только по результатам жесточайшего конкурса, состоящего из трех туров, даже четырех. Четвертый негласный был: когда кандидатов уже отобрали, мы председателю Гостелерадио их показывали, и он утверждал, а комиссия из всех главных редакторов и главных режиссеров 13 главных редакций Центрального телевидения состояла, каждый из которых в новых лицах нуждался. Они серьезно, ответст­венно и с большой личной заинтересованнос­тью относились к этому и отбирали не­ве­ро­ятно строго.

- Более 30 лет вы про­­грамму «Время» вели - самую статусную и самую пафосную в Советском Союзе, были ее лицом, ну а вам-то, человеку твор­­ческому, удовлетворение она приносила?

- Когда что-то мне хорошо удавалось. Вообще, дом наш военный, в нем генералы живут, которые о политике любят поговорить: и внутренней, и особенно внешней. Такие темы у военных были популярны всегда, так что обратную связь со зрителями я имел, а моим соседом по лестничной клетке маршал авиации, дважды Герой Советского Союза Евгений Яковлевич Савицкий был...

- ...отец летчика-космонавта Светланы Савицкой...

- Да-да, у них на двоих четыре «Золотых Звезды» Героя Советского Союза. Замечательный был человек, простой - он слесаря никогда не вызывал, сам все делал: настоящий мужик, и вот как-то я встре­тил маршала, который, как обычно, вокруг дома прогуливался. «А «Правду» сегодня я не читал», - он меня огорошил. «Как это? Почему? Не может такого быть, Евгений Яковлевич, потому что не может быть никогда». Я знал, что главную газету он штудировал каждый день от первой до последней страницы, а Савицкий в ответ: «Вчера вы так хорошо разъяснили мне Постановление ЦК КПСС и Совета Минист­ров, что газета уже не понадобилась». Знал бы он, чего стоило мне в этом документе, полном «воды», разобраться и выудить оттуда суть...

- Вы, наверное, все рекорды по количеству зубодробительных текстов, перечитанных за эти годы, побили, а когда очередной озвучивали официоз, в слова вдумывались?

- Ну, конечно. Беда наших коллег, которые выступают сейчас в информационных программах, в том, что им думать не надо - перед ними суфлер, подсказчик. Вы же эту технологию знаете?

- Разумеется...

- И зрители наши, наверное, уже знают, что все материалы перед глазами телеведущих идут, - тем только соревноваться остается, кто быстрее произнесет слова. Это нынче самое главное: быстро и громко, иногда даже режиссеры просят: «Давай побыстрее!», но разговаривать так нельзя. Русский язык вообще...

- ...спешки не терпит, правда?

- Он музыкальный. Украинский вот тоже, но русский еще и неторопливый, и мелодику языка, которая в украинской, в русской речи живет, терять нельзя, а сейчас в основном ведущие говорят не по-русски. Это по-французски, по-итальянски можно объясняться так темпераментно, скороговоркой. Чемпионы тут Иван Ургант, Тина Канделаки, но на первом месте, конечно, замечательный Андрюша Малахов, который произносит 100 слов в минуту...

- ...из них 90 бессмысленных...

- Да, но это неважно. Главное, что он со своей скороговоркой уже в Книге рекордов Гиннесса место себе застолбил, а у нас неукоснительное требование было: в минуту примерно 12-14 строчек произносить, не более.

«НИКАКОЙ ЦЕНЗУРЫ У НАС НЕ БЫЛО - ЭТО ВСЕ СКАЗКИ...»

- Я, если честно, очень канал «Нос­тальгия» люблю, а вы вот его смотрите?

- Да.

- Там в девять часов вечера по московскому времени ежедневно программа «Время» идет, и я с большим удовольствием возвращаюсь таким образом в свои детство и юность, но когда вслушиваться начинаю... «Боже, - думаю, - какие жуткие тексты вы произносили»...

- Вы знаете, весь интерес работы в ин­формационных передачах состоял в том, чтобы этот казенный чиновничий...

- ...кондовый...

- ...ну да, это действительно был, извините за выражение, кондовый язык, так вот, главной задачей было перевести его в литературный разговорный русский...

- ...используя личное обаяние?

- Не знаю, что именно я использовал: наверное, все умение и ресурсы, которые дала мне природа, которые мать и отец, учителя мои заложили. Школа Малого театра, кстати, у нас была замечательная...

- ...на дореволюционных русских традициях основанная, на Островском...

- Понимаете, это настолько глубоко было заложено, что не только артисты - все коллеги мои, товарищи, которые со мной учились, разговаривают по-другому, их речь выделяется, ее сразу слышишь. Еще раз хочу подчеркнуть, что на телевидении мы к эталонному звучанию русского литературного разговорного языка стремились, и хотя, конечно же, этого не достигли, к тому приближались, и ярчайшим, идеальным примером, маяком, к которому нужно было тянуться, хотя это почти невозможно, я Ираклия Луарсабовича Андроникова считаю.

- Выдающийся, конечно, был человек!...

- Вот кто собственные произведения умел исполнять, как никто, потому что наши талантливые журналисты, хорошие репортеры слова, которые им нужно произнести в кадре, выучивают.

- Он же импровизировал...

- Отнюдь, но умел, свой же текст исполняя, в первозданное состояние его привести, вернуть на­­­строение, в котором писал, что-то придумывал. Будучи грузином по от­цу, Андроников так русский язык знал, как мало кто из русских, но он литературовед, пушкиновед...

- ...и лермонтовед...

- ...исследователь творчества гениев и народный артист Советского Союза в одном лице - это великая школа, но такому стилю можно было научиться.

- Говорят, когда он волновался, у него появлялся акцент...

- Нет, я такого не помню - при мне, во всяком случае, его никогда не чувствовалось.

- Мне со многими людьми, хорошо знавшими Брежнева, приходилось общаться, и все они в один голос говорят, что генсек замечательным был человеком, но в детстве, пионером, я какой-то испытывал стыд, когда программу «Вре­­мя» смотрел и эту старческую не­мощь, эти награды видел, которые без конца Леониду Ильичу вручали, хотя он уже не мог их принимать, эти поцелуи с лидерами братских коммунистических партий... Вам как главному диктору Советского Союза не было в душе стыдно за дряхлых Брежнева, Черненко и их соратников, за это лицемерие, за двойную мораль?

- Было... (Пауза). Стыдно... С содроганием похороны вспоминаю - одни за другими: это вообще очень тяжелые были репортажи. Живой эфир, из Колонного зала Дома союзов до Мавзолея 32 минуты шествие идет: столько же текста нужно, а откуда его взять? - нигде ничего нет. Ну, биография там, некролог - вот и все.

Сидели, короче, четыре-пять комментаторов, я в их числе, и мучительно из себя какие-то фразы выдавливали, но я хочу сказать о другом. Очень большие надежды появились, когда первым лицом Михаил Горбачев стал - почти одногодок мой. Я говорил: «Он-то понимает, чем живет страна, что нужно делать, как менять», причем менять мягко, спокойно, плавно, и к этому люди были готовы, они совершенно искренне поддерживали его, понимаете? Увы, все уже в прошлом...

- От окостеневших стандартов в общении с людьми Михаил Сергеевич отказался - информационные службы это на себе ощутили?

- Ну, конечно. Помню, мы программу «Время» вели, которая в 17 часов выходила, - это третья «Орбита» (с по­мо­щью спут­никовой системы «Ор­­бита» спе­ци­аль­но для вос­точных территорий СССР че­тыре дубля Первой про­грам­мы Цент­раль­ного те­ле­видения передавались, но с вре­мен­ным сдвигом плюс два, плюс четыре, плюс шесть и плюс восемь часов. - Д. Г.). Горбачев побывал, по-моему, в Челябинске на каком-то большом заводе, и тассов­ского текста у нас не было, то есть обычно ТАСС...

- ...официальную трактовку давал...

- ...и это для нас указ, так сказать, был, а тут мы, как акыны, - что видели, то и говорили. Из видеоматериала поняли, что Михаила Сергеевича у парадного входа на завод ждали, а он - Раиса Максимовна подсказала - совершенно с другой стороны пошел, где ни дорожек не было, ничего, и это потрясающе было, а как он с рабочим говорил, который там стоял! Все это прошло на третью «Орбиту» в эфире, а через четыре часа, когда мы на Москву выходили, ТАСС уже прислал обязательные для нас указания, что, как и в какой последовательности показывать.

- «ТАСС уполномочен заявить»...

- Не говорите! - и пришлось все, что записывали, перемонтировать... Это тоже достаточно тяжелая работа была, и вообще, я с благодарностью моих коллег вспоминаю, в программе «Время» работавших, и низко им кланяюсь. Это были люди невероятные, необыкновенные, талантливейшие - я говорю о редакторах прежде всего: на телевидении это всегда главная фигура была и, по моему мнению, такой долж­на оставаться. Никакой цензуры, замечу, у нас не было - это все сказки...

- ...ее внутренняя самоцензура заменяла?

- Понимаете, не о том же речь. Единст­венная цензура у нас была военная, чтобы в эфир государственная тайна какая-то не проскочила, - бывали ведь случаи, ког­да не мы, а газеты секреты выбалтывали...

«Я ТОЛЬКО КРИКНУТЬ УСПЕЛ: «ЛЕОНИД ИЛЬИЧ!» - НУ И ВЕЧЕРОМ В ПРОГРАММЕ «ВРЕМЯ» СВОЙ ЗАТЫЛОК УВИДЕЛ, УЖЕ ЛЫСЕЮЩИЙ»

- Интересно, а вы знали, что Леонид Ильич Брежнев, приезжая всегда домой к девяти вечера, садился перед телевизором и программу «Время» смотрел?

- Нет, и никогда об этом не думал.

- Кстати, лично вы с ним общались?

- Ни в коем случае, и хотя на всякие праздничные концерты в Кремле приглашали, всегда отказывался: мол, работа у меня в этот день важная. Почему? Иск­рен­не вам скажу: желания не было... Я ведь намыслил, нафантазировал себе наших руководителей такими, какими их действительно уважать нужно, как-то по-особенному к ним относиться.

- Не хотелось неизбежных при личной встрече разочарований испы­ты­вать?

- Не хотелось... Вот видите, я вам признался - не люблю об этом говорить, но на какие-то вещи закрывать глаза при­хо­ди­лось, заниматься самообманом.

Только один раз сглупил... В 1973 году Леонид Ильич возвращался из Америки после встречи с Никсоном через Париж, и там на аэродроме французский комментатор Леон Зитрон (он из Одессы был и по-русски говорил прекрасно) спокойно к Брежневу подошел - охрана не помешала. «Как дела, Леонид Ильич? - спросил. - Как жизнь?». Тот ему хорошо ответил, все получилось нормально, и я подумал: «А почему бы кому-то из наших ребят не взять у генерального такое же интервью по прилету в Москву, не поинтересоваться впечатлениями от поездки, от встречи на родной земле?». Поделился идеей с руководством, а мне в ответ: «Вот ты и поедешь». Я всячески от­некивался: мол, какое отношение к этому имею я? Пошлите Валю Зорина, нашего американиста, а они: «Нет, ты поедешь и вопросы задашь - мы все уже согласовали».

Приезжаю во Внуково, корреспонденты и фотографы хорошо, с пониманием ко мне отнеслись - освободили дорожку, и вот наготове стою, держу на шнуре микрофон - радиомикрофонов тогда же еще не было... Перед нами к са­молету таким монолитом - меж­ду ними и щелочки не оставалось - встречающие члены и кандидаты в члены Политбюро прошествовали, и вдруг чувствую, что сзади в меня товарищ Курносов из Девятого управления вцепился, в ухо сопит: «Интервью не будет». - «Как? Согласовано же». - «Не будет!» - а из самолета Брежнев уже появился. Я попытался сделать футбольный финт, охранника по примеру обозревателя Юрия Валериановича Фокина бедром оттолкнуть (вот кто по этой части чудеса демонстрировал - несмотря на то что нога у него была очень больная), но Курносова можно было только КамАЗом сдвинуть... У него не руки, а клещи, он железной хваткой в меня вцепился (три недели синяки потом не сходили) и встал на шнур... Я только крикнуть успел: «Леонид Ильич!» - ну и вечером в программе «Время» свой затылок увидел, уже лысеющий.

Потом узнал, что во время перелета из Парижа в Москву Леонид Ильич пообедал и, видимо, немножко коньячку лишнего прихватил, расслабился, поэтому с борта дали команду, чтобы никаких интервью... Это была моя первая и последняя встреча с Брежневым.

- Когда к власти пришел Горбачев, оказалось, что даже внутри Политбюро могут быть два разных мнения - например, Лигачева и Яковлева: вам это помогало в работе или мешало?

- Самый тяжелый день у нас был четверг, когда Политбюро собиралось, - во-первых, сообщение об этом по факсу в последнюю минуту всегда приходило: страничка-полторы, иногда две, даже три бывало, а во-вторых, оно зачастую рукописными правками было исчеркано: с левой стороны их вносил Лигачев, а с правой - Яковлев, причем почерки у обоих, надо прямо сказать, были отличные: характеры, видно, твердые...

- ...нордические...

- Вот именно, поэтому свою линию они гнули решительно, но факс у нас не очень был современный, и чернила на нем выходили расплывчато. Надо было сверхзоркость и особую бдительность проявить, чтобы ни слова, ни буквы не упустить, и знаете, я нахально странички то так поворачивал, то этак - а что делать-то? Иногда бывало даже, что мы не с Политбюро начинали, потому что этот самый факс таким образом присылали, что правая половина странички была отпечатана, а левая пустовала. Я недоумевал: «Как же?». - «Ах! Ой!», срочно звонили в ТАСС, те присылали повторно... Смотрю: на этот раз левая сторона пропечатана, а правая пустая...

- ...кошмар!..

- ...поэтому приходилось мне две страницы встык складывать и читать. Вообще, тяжелые бывали моменты, но это не только меня касалось - всех моих коллег: они в таком же положении были, если в четверг работали.

«А В КИРГИЗАХ - 25-27»

- Случались у вас ситуации, когда во время прямого эфира программы «Время» приходилось молниеносное решение на ходу принимать и промедление было смерти подобно?

- Наверное... Помню, когда Абдель Фат­таху, одному из руководителей Йемена, Брежнев орден Дружбы народов вручал, Леонид Ильич с небольшой речью выступил, а тот - с ответным словом. Перед эфи­ром я заранее материал посмотрел с секун­домером (он у меня всегда под рукой был - сначала спортивный, потом уже элек­тронный) и знал, что сюжет идет, скажем, 3,58, значит, мне в 3,57 уложиться надо.

- Какой труд тяжелый!..

- Ну почему тяжелый? - этому можно всех научить, ничего сложного, и сейчас очень хорошо в этом смысле коллеги работают, но технология у них другая. У меня между тем все расписано, в том числе аплодисменты: одни на третьей минуте 22-й секунде, а вторые - на  третьей минуте 55-й секунде. Мы только текст ждали - перевод с арабского, которого я, естественно, не учил, но время уже к девяти приближалось, а его нет.

- И вы свой текст придумали?

- Ну что вы, зачем? Слава Королев (главный выпускающий), белый от переживаний, постоянно звонил в ТАСС, литературного перевода требовал. Подстрочник потом нам прислали - если бы вы его сейчас прочитали, с вами, может, ничего бы и не случилось, но если бы я это в то время сделал, за мной могли приехать и сказать: или в сумасшедший дом, или в места не столь отдаленные! Абракадабра была полная, понимаете? - вот мы и настоящий литературный перевод просили, чтобы можно было произнести.

Уже говорил Бреж­нев, когда, наконец, текст пришел - мне сунули его, бросили, и я вроде вздохнул с облегчением, но потом гля­жу - а там столько всего, особенно в финале... Фаттах по восточной традиции долго желал Леониду Ильичу, его супруге, детям и родственникам здоровья и процветания, благодарил родителей, бабу­шек-дедушек - в общем, в эфир пускать это было нельзя, и тут же, как вы говорите, мгновенно, приходит решение: мне нужно точно на третьей минуте 22-й секунде поймать момент...

- ...где аплодисменты были...

- Я текст пробегаю глазами: нашел! Читаю: «Большое влияние на йеменскую революцию Великая Октябрьская социалистическая революция оказала...». Аплодисменты! Фу-у-ух (выдыхает)! Теперь финал, но тут уже я успокоился совершенно, потому что знаю, что сказать в заключение: «Товарищ Абдель Фаттах пожелал советскому народу процветания и выразил надежду на дальнейшее укрепление нерушимой советско-йеменской дружбы». А! Аплодисменты (хлопает) - все в порядке!

Кстати, за всей нашей суматохой Кирилл Лавров наблюдал, который в «Останкино» в каком-то фильме снимался - мы в одном коридоре были! У него выдалась пауза, и он на выпуск программы «Время» ко мне заглянул - сидел, смотрел, а потом заметил: «Знаешь, если бы мне за такую работу миллион предложили, я отказался бы». - «А что такого?» - спросил я. Он: «Там текста же не было». Я плечами пожал: «Был! - я сам его редактировал, - и, чтобы сменить тему, предложил: - Пошли в буфет, я нашими пирожными тебя угощу».

- В студию вы никогда не опаздывали?

- Нет, и даже если что-то готово не было, договаривались с редакторами, что пойду в студию и там подожду, когда страничку с сообщением мне принесут. Так случилось, например, 1 сентября 83-го, когда южнокорейский «боинг» был сбит.

Мне дали текст - нормальный вариант, и главное - там правда была, которая лишь через 20 с чем-то лет полностью стала известна. Я уже приготовился к эфиру, и в последний момент - уже звонки в студии, уже шапка, которой начинается программа, идет! - совершенно бледный Виталик Мирошников вбежал (он главным выпускающим был) и дал мне такой знак (руки накрест на груди и отмашка). Я сразу сообщение отложил, мне новый текст принесли, я в него заглянул - ну что успел за несколько секунд? - а там смысл обратный тому, что в первом был сообщении. Страшное дело, но... перестроился.

- Смешные ситуации, которые сегодня с улыбкой вы вспоминаете, бывали?

- Конечно - особенно с прогнозом погоды связанные. Раньше его на два голоса читали, помните? (Напевает мелодию): трам-пам-пам, тарам-пам-пам...

- «По све­де­ниям Гид­ро­мет­цент­ра СССР, в Нечерноземье сухо, столько-то градусов тепла...

- ...в Казахстане - столько-то», и вот собирался я в отпуск... Когда эта музыка заиграла, подумал, что все уже позади, все сделал, и это большая ошибка была - расслабляться до тех пор нельзя, пока эфир не закончится. И вот моя партнерша говорит: «В Прибалтике, на-на-на...», я про­должаю: «А в Киргизах - 25-27». Ох, что я сказал! Расстроился, конечно: теперь, думаю, весь отпуск испорчен - буду оплошность свою вспоминать, а партнерша моя стала смеяться, и такой на нее нашел смех, что не могла остановиться. «В Средней А-а-азии а-а-а...». Я ей даю знак: мол, не надо, сам дочитаю, только не смейся, почти рот ей закрывал, но она нет! - такая была, знаете ли, до текста жадная.

- Кто это был?

- Нонна Викторовна Бодрова - моя любимая, хорошая, замечательная партнерша. Кое-как мы дочитали, уже программа закончилась, а она все продолжала смеяться, и Николай Николаевич Озеров, который в тот день с нами работал, даже стакан воды взял и ф-у-у - на нее брызнул: только таким образом успокоил.

«ИЗ АКАДЕМИИ НАУК НАПИСАЛИ: «ТОВАРИЩ КИРИЛЛОВ, ПОЗДРАВЛЯЕМ С ОТКРЫТИЕМ НОВОГО ЭЛЕМЕНТА В ТАБЛИЦЕ МЕНДЕЛЕЕВА»

- Учитывая живую речь, и вам можно было сказать все, что угодно, - какие-то слова вне вашего желания иной раз проскакивали?

- Ну, однажды то проскочило, что было в тексте. Я формалист - что написано, то и читаю, и вот под Новый год страна рапортует: то досрочно, это досрочно... Очередное сообщение: досрочно запущена домна и выпущены первые тонны ферросицилия (надо «ферросилиция». - Д. Г.), и так: бу-бу-бу, бу-бу-бу! - но все на подъеме: все-таки впереди праздник (а у меня он двойной, потому что совпал с днем рождения тещи), к тому же мы надежды всегда с ним связываем - до сих пор, по-моему, это всем людям нормальным свойственно...

Я с большим удовольствием и энтузиазмом то, что было написано, прочитал, а недели через две или даже три - на телевидение продолжали идти письма, поздравления с Новым годом - вдруг адрес отправителя вижу: Академия наук СССР...

- Ферросицилий?

- «Товарищ Кириллов, поздравляем с открытием нового элемента в таблице Мен­делеева - ферросицилия: желаем вам в наступившем году открыть еще один - ферросардиний».

- С юмором академики оказались...

- (Смеется). Это молодые были ребята и хорошо сострили. Случались, конечно, и какие-то оговорки, описки - иногда приходилось даже тассовский текст исправлять, настолько не по-русски фразы были построены. У меня ведь отец работал редактором, всю жизнь был фанатом русского языка и с детства меня приучил: нужно внятно выражать свои мысли, а бабушка из Замоскворечья, как выяснилось потом (ше­потом), дворянского происхождения, что тщательно в те годы скрывалось.

- Ну, лицо-то не скроешь...

- Говорила она, как старые артистки Малого театра, - у нее очень четкое замоскворецкое произношение было. В общем, грамоте у нас в семье большое значение придавали, а тут иногда фразу про себя раз читаешь, другой, и только на третий смысл понимаешь, но ведь в любой информации, независимо от того, большая она или маленькая, выделить нужно главное...

- ...и сделать на этом акцент...

- ...замедлить речь - элементарно. Ну а если что-нибудь случится? Если ураган? Если ветер подует: ф-у-у! - и у тебя листы улетят? Ты же должен знать все, должен пересказать, и у меня так бывало...

- ...что листы улетали?

- Нет, за 10 минут до эфира, когда я у зеркала пудрился, приходил редактор, говорил: «Я только посмотрю, все ли на месте, проверю текст», - а потом, уже в студии, я обнаруживал, что нескольких страниц не хватает, и приходилось воспроизводить все по памяти.

Это уже покойный, к сожалению, Толя Овсянников был - человек очень талантливый, потрясающий, замечательный: он 35 языков знал и в Японии потом корреспондентом работал...

- ...вот это уровень!..

- Затем он политобозревателем стал и, когда мы с Красной площади репортажи вели, спокойно и корейцев переводил, и японцев... О европейцах уже не говорю: он и французский знал, и немецкий...

- ...и киргизов переводил тоже?

- Ну, их не надо было (смеется) - они прекрасно говорили по-русски.

Еще на Шаболовке иногда - в момент эфира! - у меня интуиция просыпалась: вот так нужно построить здесь предложение, и я - нет чтобы с редактором посоветоваться - на свой страх и риск эту главную, основную, очень важную фразу в сообщении корректировал. Признаюсь: после этого осадок у меня оставался, какое-то беспокойство грызло, - может, думал, неправильно сделал? - но никто ничего не сказал, все вроде прошло нормально. На следующий день «Правду» смотрю - а там сообщение в моей редакции опубликовано, но это всего один или два раза было (смеется).

- Главное - авторитет!..

- Дело в том, что в ТАСС люди сидели, еще в 40-50-е годы воспитанные, а то и в довоенные...

- ...а при Сталине слово вправо, сло­­во влево - расстрел!

- Сами понимаете, это был очень тяжелый период в жизни страны и особенно работников средств массовой информации.

Киев - Москва - Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter