Михаил ЖВАНЕЦКИЙ: «Хочу, чтобы меня любили безответно, страстно и немедленно!»

Юлия ПЯТЕЦКАЯ. «Бульвар Гордона» 17 Октября, 2013 00:00

В принципе, женщин понять можно, Михал Михалыч давненько не приезжал, и вот наконец приехал, и был невыразимо прекрасен, и удовольствие от его концерта сродни сексуальному.

79-летний писатель, всю жизнь, по его же утверждению, перекрывающий не­достатки внешности умом, по-прежнему пользуется бешеной популярностью у дам разных возрастов. А популярность у женщин - универсальный критерий популярности мужской, как известно, «баба, она сердцем чует». Поэтому молодых и юных на его концертах все больше и больше и садятся они все ближе и ближе. «Я уже в таком возрасте, - вздыхает Михал Михалыч, - когда согласие женщины пугает больше, чем отказ».

У него сейчас, конечно, много про долголетие, он шутит и шутит про возраст, шутит и шутит, годы идут, он не стареет, шутки становятся классикой. Часто мгновенно, после первого прочтения.

Дескать, «старость - это пиджак, заправленный в брюки», дескать, «с определенного возраста самое приятное в сексе - чувство выполненного долга», дескать, «возраст - это когда летит мяч и ты понимаешь, что нужно рвануть, и рванул, но все уже бегут обратно, и ты снова впереди».

Он снова впереди. Точнее, как обычно. Редкая, в общем-то, стабильность. Тем более что никаких лишних движений для удержания своего вечного лидерства Жванецкий не делает. В отличие от многих своих сверстников - странно беспокойных, поразительно активных, до оторопи влиятельных и невероятно гибких.

Он же - просто пишет, как писал. Потому и гибкость не развил - некогда было. «Физкультура продлевает жизнь на пять лет, но эти пять лет нужно провести в спортзале».

На самом деле, его возраст очень ему к лицу. Что совершенно не случайно - как говорил отец Михал Михалыча, в память о котором Жванецкий прочел исполненное трепета эссе, сам расчувствовавшись до слез: «Запомни, Миша! Образованный человек всегда счастлив в старости. Темный - никогда».

Старость - это, конечно, не пиджак и не брюки, не варежки на резинке, не петля, пришитая к воротнику, за которую удобно придерживать, и даже не чувство выполненного долга. Старость - это когда из тебя уходит дерзость. А в свои почти 80 Жванецкий все еще сорванец.

Смеется над своими остротами, смакует отдельные слова, всплескивает в ладоши, притопывает, вскидывает руки над головой после очередного прочитанного шедевра и с видимым удовольствием купается в бесконечной, беспримесной, беспрецедентной человеческой любви, хлещущей потоком на сцену. И чтобы никто не сомневался, насколько ему это все приятно, заявляет: «Хочу, чтобы меня любили безответно, страстно и немедленно!».

Наверное, те, кто следят за его творчеством много лет, в курсе, что Жванецкий слов на ветер не бросает. Как написал - так и есть. А если пока нет, то будет. Хочет, чтобы любили, - любят. Был прав тогда, когда призывал: «ТщательнЕе надо, ребята» и предлагал «помыть руки этому заскорузлому пацану прямо в его же присутствии», и прав сейчас. «Результаты выборов очень просты: раз нам так надо, значит, так нам и надо».

Любой его хит, написанный 20, 30 лет назад, чудесен и свеж, будто только что придуман. Ушел так и не победивший коммунизм, так и не наступил всем обещанный капитализм, закончились очереди, из которых «лучше живая длинная, чем короткая автоматная», сильно подорожали колбаса и квартплата, писателей стало больше, чем читателей, канула в небытие гигантская страна, жившая от одного концерта Жванецкого до другого, выросли дети, полагающие, что Цезарь - это салат, а Холокост - клей для обоев, а «Трудности кино», «Я хотел бы купить танк на средства артиста», «Собрание на ликеро-водочном заводе» и «Как шутят в Одессе» все еще актуальны, как его родной город, где все пути упираются в море. «Оказывается, сомалийские пираты закончили тот же Институт инженеров морского флота, что и я».

Про Одессу он, естественно, продолжает писать, и тем, кто никогда там не был, достаточно одной миниатюры Жванецкого, чтобы сориентироваться на местности. «Вы не подскажете, как пройти к вокзалу?». - «А где вокзал?». - «Да я у вас хотел бы узнать». - «Ну, узнали, так и идите себе...».

«Пожилая одесская женщина у окулиста, прикрыв один глаз: «Вот это «Мэ»? Это «Ку», вот это что. Вы меня не убедили. Я остаюсь при своем мнении. Это «Ку». Вот хвостик, вот ножки... У вас есть другие буквы? Я прекрасно вижу и таблицу, и вас, и все эти ваши штучки. Со мной у вас не пройдет. Вот вы тычете в «Нэ». Это «Нэ». Врач: «Вот «Н», а я показывала на «П». Она: «Так покажите на «Нэ», какие проблемы! Все! Держите там палку, прикройте левый глаз, я иду к вам. Врач: «Сидеть! Вы сдаете на права!». Она: «Вот! А вы говорите, не права! Я всегда права!».

Пока он блистал, я думала, что в Жванецкого хорошо вкладывать записки. С мечтами. Как в Стену Плача. Есть вероятность, что сбудется. «В Иерусалиме в Стену Плача я положил записку с номером телефона. Позвони, все расскажу подробно...».

Иногда кажется, что он был всегда. Как любая из стихий. Что «Гоголя помнил и нас помнить будет», что старше Стены Плача и моложе молодых и резвых, истошно кричащих на его концертах, что нас не станет, а он все так же продолжит выходить на сцены страны, которой давно нет, с тем же портфелем, с каким выходил, когда она была.

«Есть свидетельство о рождении, есть свидетельство о смерти, почему нет свидетельства о жизни?». Ну почему нет? Есть. Михаил Михайлович Жванецкий. Раскрой наобум, начни читать с любого места, и замелькают знакомые лица, зазвучат родные голоса, застрекочет твоя и только твоя единственная жизнь. Собственно, талантливая литература - это когда в текстах, написанных посторонним человеком, ты читаешь про себя, хотя именно про тебя там нет ни слова. «Может, просто нужно это время и те люди?» - спрашивает он, и люди этого времени смеются. Особенно девушки.

О девушках у Михал Михалыча недавно вышла отдельная книга. «Женщины» называется. Читается, как молитва. Хороша перед сном. Что-то из вошедшего в сборник написано давно, что-то недавно, что-то он прочел на концерте.

«Я жду появления в России женщины около 45-ти, стройной, ухоженной, ненакрашенной, ироничной, насмешливой, независимой, с седой девичьей прической. Пусть курит, если ей это помогает. Пусть будет чьей-то женой, если ей это не мешает. Это неважно. Ее профессия, эрудиция второстепенны. Но возраст - не меньше 40-ка. И юмор, царапающая насмешка, непредсказуемость и ум. Все это не редкость. Одно порождает другое. Такая женщина - ценность. Она возбуждает то, что не употребляется в сегодняшней России. Ответный огонь, ум, честь, юмор и даже совесть, неприменимую ко времени, которое не знает, что это такое. Как пунктуальность, твердость слова и прочее, что не имеет значения во время полового созревания целой страны. Та, о которой речь, и услышит, и поймет, и ответит, и научит, и главное - ей есть что вспомнить. Как и вам. Какое чудесное минное поле для совместных прогулок. В России такие были. Отсюда они уехали, а там не появились».

Порой от Жванецкого так невыносимо смешно, что хочется плакать.