Первая в мире женщина-посол всю жизнь металась между семьей, революцией и грешной любовью

Как ее только не называли! "Демон 8 Марта", "Валькирия революции", "Эрос в мундире дипломата", "Сексуальная революционерка", "Женщина красных" - все это о ней, об Александре Михайловне Коллонтай. При этом она была еще и женщиной, которая любила, изменяла и страдала в декорациях непростого революционно-военного времени.

ОТКАЗАВ 40-ЛЕТНЕМУ ГЕНЕРАЛУ, ШУРОЧКА СТАЛА ЗНАМЕНИТОЙ

19 марта по старому стилю (1 апреля по новому) 1872 года в богатом трехэтажном особняке на одной из улиц старого Петербурга - Средне-Подьяческой, - в семье полковника генерального штаба Михаила Домонтовича родилась девочка. Его первый ребенок и четвертый - в семье. Полковнику было уже за 40, когда он увел из семьи 35-летнюю мать троих детей Александру Мравинскую. Она же без ума влюбилась в красивого, статного, черноволосого украинца и потом не один год добивалась развода со своим первым мужем, военным инженером. В результате последний взял всю вину на себя (в судебном постановлении было написано, что Мравинский прелюбодействовал), чтобы дать возможность бывшей жене вторично выйти замуж. Новорожденную назвали в честь матери - Александрой. В детстве Шура часто слышала, что она - "дитя любви", поскольку брак родители зарегистрировали почти перед самым ее рождением.

Дом, в котором она родилась и росла, принадлежал ее дяде, старшему брату отца. Он был известным человеком, сенатором, одним из авторов закона об отмене крепостного права. Дядя занимал весь верхний этаж дома, почти полностью уставленный книгами на многих языках, и Шура привыкла видеть дядю читающим.

Семья жила в достатке - офицерское жалованье отца и доходы от родового имения на Черниговщине вполне его обеспечивали, но без особой роскоши. Так, например, у них не было собственного выезда, который отец считал "излишеством и прихотью". На всю жизнь запомнила Шура гостиную, задрапированную зеленым плюшем, с такой тяжелой мебелью, что ей не под силу было сдвинуть даже стул, и белую изразцовую печь. Освещался дом свечами и керосиновыми лампами, которыми пользовались очень экономно, поэтому вечером он погружался в полутьму. Гости в доме Домонтовичей бывали редко, спать там ложились рано, а вставали чуть свет.

Шура была еще совсем маленькой, когда отцу присвоили генеральское звание. Тогда же - видимо, вследствие конфликта со старшим братом - он решил съехать на казенную квартиру. Она была, конечно, меньше дома, но все равно просторная, со множеством комнат и находилась в расположении Кавалерийского училища - по дороге на Петергоф. Вскоре для Шуры взяли гувернантку, мисс Годжон, которая на долгие годы стала для девочки настоящим другом и человеком, имевшим на нее большое влияние - даже большее, чем отец и мать.

Когда Шура подросла и надо было решить вопрос о ее образовании, на семейном совете решили не отдавать ее в славившиеся суровыми нравами российские учебные заведения: чересчур впечатлительная. Но и отправлять за границу не стали - там воспитание, напротив, слишком уж вольное. Шуру решили обучать и воспитывать дома.

Каждое лето семья Домонтовичей проводила в имении деда, которое перешло к матери после его смерти. Мыза Кууза находилась недалеко от Петербурга, на берегу Финского залива. Здесь Шура, ее сводные сестры и гостившие на даче подруги от души танцевали на балах, а потом до утра перешептывались, поверяя друг другу нехитрые девичьи секреты.

У Шуры не было школьных друзей, поэтому она общалась с детьми сослуживцев отца. Одним из них был Ваня - сын генерала Драгомирова. Шура очень любила танцевать, Ваня же был прекрасным партнером, и на всех вечеринках они неизменно становились лучшей танцевальной парой. На какое-то мгновение Шуре показалось, что она влюбилась. Потом поняла: не меньше ей нравятся и другие мальчики ее круга. Зато сам Ваня увлекся не на шутку!

Однажды, когда в самый разгар очередного бала, они вышли в сад, признался ей в своем чувстве. Но девушка не была готова ответить на его любовь. Когда спустя некоторое время Ваня попытался вернуться к объяснению в любви, Шура просто подняла его на смех. А несколько дней спустя случилось страшное и непоправимое: Ваня Драгомиров застрелился из отцовского пистолета. Он оставил записку, которую Шуре не показали, но, как сказала ей по секрету мисс Годжон, записка была о ней и для нее...

Трудно сказать, насколько сильно девушка переживала произошедшую трагедию. Но, судя по тому, что до конца жизни Александра Михайловна вспоминала эту историю в своих дневниках, душевная рана оказалась более чем глубокой.

Родные старались отвлечь Шуру от мрачных мыслей, и тут так кстати пришло приглашение сослуживца отца генерала Дондукова погостить в его ялтинском поместье. Утопавший в зелени роскошный дом на высоком черноморском берегу принял в то лето множество гостей - весь цвет петербургского общества. Пляжи, прогулки на лошадях, пикники постепенно вытеснили из памяти Шуры неприятные воспоминания.

Быстро пролетевший месяц закончился прощальным балом. Весь вечер Шура протанцевала с самым знатным из гостей - адъютантом императора Александра III генералом Тутолминым. Ему было 40 лет, о его храбрости ходили легенды, он был начитан и образован, говорил с Шурой о политике, литературе, истории, декламировал стихи и цитировал классиков. За полночь, когда разгоряченные гости вышли освежиться в парк, Тутолмин... сделал Шуре предложение. Позже, уже в Петербурге, она узнала, что родители все знали о чувствах императорского адъютанта - с ними он обо всем договорился заранее. Она отказала Тутолмину. В противовес родительским доводам приводила свой, единственный, но, на ее взгляд, самый важный аргумент: "Я его не люблю!".

О предложении генерала, которому хотели понравиться лучшие барышни Санкт-Петербурга, равно как и о том, что ему отказали, быстро узнал весь высший свет. Шура сделалась знаменитой. Изящная, с благородными манерами и веселым нравом, она даже удостоилась быть представленной императрице.

"ЕСЛИ БЫ В СЕМЬЕ МНЕ НЕ ОКАЗЫВАЛИ ТАКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ, Я БЫ ОТКАЗАЛАСЬ ОТ КОЛЛОНТАЯ"

С Владимиром Коллонтаем Шура познакомилась в Тифлисе, куда, направляясь по делам службы, взял ее отец. Черноволосый красавец-офицер был сыном двоюродной сестры отца, вдовы ссыльного поселенца и участника польского восстания 1863 года Людвига Коллонтая, а стало быть, приходился Шуре троюродным братом. Они часами гуляли по Тифлису, катались верхом по его окрестностям и, не говоря ни слова о любви, страстно полюбили друг друга.

После отъезда Домонтовичей из Тифлиса Владимир приехал следом за ними в Петербург и поступил в Военно-инженерную академию.

Молодые люди тайно виделись чуть ли не каждый день. Все закончилось тем, что отец Шуры вызвал к себе племянника и без обиняков сказал: "Вы не пара для моей дочери! И если вы благородный человек и действительно любите Шуру, то лучшее, что вы можете сделать, - это навсегда исчезнуть из ее жизни!". - "Судьбу Александры Михайловны, - ответил гордый поляк, - я не буду решать даже с ее отцом! Мы любим друг друга. И, когда я выучусь и стану инженером, будем вместе!".

Владимиру отказали от дома, но Шура продолжала с ним встречаться. Их свидания устраивали ее подруги, они же приносили Шуре любовные записки. "Романтика нашей несчастной любви нравилась молодежи", - напишет она в своих воспоминаниях.

Шуру отправили развеяться за границу - в Париж и Берлин. Но переписка с Владимиром не прекращалась: письма шли до востребования, и никто ничего не мог с этим поделать. Приехав, она категорически заявила родителям: "Выхожу за Коллонтая!". Ничего не оставалось, как назначить день свадьбы. Александра одержала первую в своей жизни победу. Казалось бы, речь идет о всепоглощающей, сильной любви. Но спустя много лет в одной из своих "Записок на лету" Александра Михайловна написала: "Если бы мне не оказывали дома такого сопротивления, я, возможно, и отказалась бы от Коллонтая".

Свадьба Александры и Владимира была омрачена страшным событием: за час до венчания Шура узнала, что ее учитель, 50-летний Владимир Острогорский, пытался покончить с собой. Он отравился угарным газом, в последний момент самоубийцу удалось спасти, но он навсегда остался калекой. Причиной всему опять, как и в истории с Ваней, была Александра: кто бы мог подумать, что уже пять лет учитель был тайно и безнадежно влюблен в свою ученицу? Адресованное Шуре письмо, в котором Острогорский объяснял свое намерение свести счеты с жизнью, она сожгла... Молодые люди отправились в свадебное путешествие.

Меньше чем через год у Александры и Владимира родился сын, названный в честь деда Михаилом. Заботы о новорожденном на какое-то время отвлекли молодую мать от прочих мыслей. Дабы не обострять отношения с родителями Александры, которые так и не смирились с кандидатурой зятя, молодожены съехали на квартиру.

Хоть отец и определил Шуре ежемесячное содержание в размере 300 рублей (в то время эта сумма составляла половину оклада, получаемого губернатором!), организация быта целиком и полностью легла на нее. Пожалуй, только тут Шура поняла, как чужды ей все эти "мещанские интересы" - семья, уют. Даже уход за ребенком ее ужасно раздражал.

Следующим увлечением Александры стала коммуна. Вместе с ее мужем, военным инженером Коллонтаем, на строительстве Михайловского артиллерийского училища работал его однокашник, приятель по академии Александр Саткевич. Будучи холостяком, он снимал маленькую холодную комнатку в казенном доме. Коллонтаи пригласили его пожить в своей большой и уютной квартире. Следом за Александром туда же переехала и подруга Шуры Зоя Шадурская. Молодые люди решили жить вместе, коммуной, дескать, так веселее. На самом же деле, поначалу все это затевалось с единственной целью - выдать Зою замуж за Саткевича, которого, с легкой руки Александры, все стали называть Дяденькой. Вот только вышло все по-другому...

Позже, вспоминая годы жизни с Коллонтаем, Александра Михайловна признается, что никогда не любила мужа. "В те годы женщина во мне еще не была разбужена, - напишет она. - Наши супружеские отношения я называла "воинской повинностью", а он, смеясь, называл меня рыбой. Но я любила на него смотреть, мне он весь нравился, и даже было жалко его, точно жизнь его обидела".

Вскоре выяснилось, что незамужняя Зоя мало интересует Саткевича, - всеми его помыслами завладела хозяйка дома. К тому же Шура как могла кокетничала с "квартирантом", распаляя его все больше и больше. Любила ли она его? Пожалуй, ни тогда, ни позже Александра и сама себе не могла внятно ответить на этот вопрос. В те годы модно было увлекаться сразу двумя, и она увлеклась, призывая себе в единомышленники Чернышевского, Байрона и Гете, которые не чужды были этой проблемы. Саткевич, вероятно, мучимый угрызениями совести, хотел, "чтобы все было по-хорошему", и откладывал объяснение с Коллонтаем, а последний, прекрасно зная о происходящем, прощал любимой жене все. Александра же чувствовала себя виноватой и с мазохистским удовольствием упивалась этим чувством: "Я уверяла обоих, что их обоих люблю - сразу двух. Любить двоих - не любить ни одного, я этого тогда не понимала". И они жили втроем - Зоя оказалась четвертой лишней и уехала.

В апреле 1898 года Александра ушла от мужа - для себя, сына и няни она сняла новую квартиру на Знаменской улице. Но и за Саткевича она замуж не собиралась, она вообще не хотела впредь связывать себя какими-либо отношениями. Свобода и только свобода! 13 августа Александра Коллонтай, которой на ту пору исполнилось 26 лет, оставила сына на попечение родителей и отправилась на поиски счастья за границу. "Ни о чем не беспокойся, - сказал ей на прощание благородный Коллонтай, - я тебя понимаю и не сержусь. Устраивай свою жизнь так, чтобы тебе было лучше".

Несколько следующих лет не принесли покоя ее бунтарской душе. Александра металась между Швейцарией, где собиралась получать образование, и Финляндией, где пришлось лечиться от депрессии, между семьей и грешной любовью. Заболел Владимир - его мучили хронические нарывы в горле, потом умерла мать. Единственной радостью оставались тайные свидания с Саткевичем, но оба понимали, что у этих отношений нет будущего: жить в гражданском браке ему не позволяла военная этика. Хотя это был всего лишь удачный предлог. Александра вовсе не стремилась попасть из огня да в полымя, сменив одного мужа на другого. Сама идея семейной жизни уже тогда была ей постыла.

И Коллонтай снова уехала на учебу в Швейцарию, где познакомилась с Розой Люксембург, Георгием Плехановым, Владимиром Ульяновым, Карлом Каутским. Под псевдонимом Эллен Молин Александра вела кочевую жизнь, ничем себя не обременяла и не брала на себя каких-либо серьезных обязательств. Она писала статьи в научные газеты и журналы, а в свободное время увлеченно спорила с друзьями о политике: похоже, без этих разговоров она уже просто не могла представить свою жизнь.

Как и когда генеральская дочь превратилась в "пламенную революционерку" и знатока русского рабочего движения? Что детство и юность кончились, она поняла в 1902 году, когда умер отец. К нему она всегда была привязана больше, чем к матери, и очень переживала. Да и возникло много бытовых проблем, от которых она всегда так бежала: отцовское имение, а вместе с ним и все хозяйственные заботы переходили по наследству только к ней. Александре досталась значительная недвижимость: дом, земля, лес, много различных построек и посевов, а она не знала, что со всем этим следует делать. Отмахнуться, как она привыкла это делать, возможным не представлялось: именно имение было основным источником доходов всей семьи, без этих денег об заграничных путешествиях и классовой борьбе пришлось бы забыть.

НАРЯДЫ И ДРАГОЦЕННОСТИ ВСЕГДА БЫЛИ ЕЕ СЛАБОСТЬЮ. ПОСЛЕ МУЖЧИН

9 января 1905 года вместе со 140 тысячами других манифестантов она участвовала в шествии к Зимнему дворцу. Расстрел мирной демонстрации потряс Александру. Она с головой окунулась в агитационную работу и, выступая перед рабочими на заводах и фабриках, открыла в себе новый талант - талант оратора. А в статьях Коллонтай все чаще и чаще появляется модная в то время "женская" тема. На смену статьям в прессе пришли книги, в которых цензура увидела не просто крамолу, а призыв к вооруженному свержению государственного строя. Началось следствие. Горький, узнав о том, что Коллонтай грозит арест, начал сбор средств для освобождения ее под залог. Когда началась слежка, решено было бежать за границу, и по фальшивому паспорту Александра выехала в Финляндию.

Однажды в Монтре, где Коллонтай после очередной лекции и выступления на митинге сделала короткую остановку для отдыха, ее ожидал сюрприз: бросив все дела, сюда приехала ее подруга Татьяна Щепкина-Куперник и ее муж - адвокат Полынов. Вечером в гостиничном номере был устроен шикарный ужин, на который Александра надела все свои меха, жемчуга и бриллианты. Прислуживающий за обедом кельнер потерял дар речи, когда увидел "неистовую революционерку", разодетую в пух и прах! Наряды и драгоценности всегда были ее слабостью. После мужчин, разумеется.

Свою новую любовь, революционера Александра Шляпникова, Коллонтай встретила на похоронах Лафаргов. Садовник, приходивший помогать им два раза в неделю, нашел двух известнейших в мире революционеров мертвыми. Рядом - шприцы с остатками цианистого калия и записка, объясняющая самоубийство: все, что можно, сделано, силы на исходе, исполнять свой революционный долг они больше не могут... Траурный митинг на кладбище Пер-Лашез длился больше часа. Речи, речи, речи... Наконец, дошла очередь и до Александры. Она говорила, ощущая странное беспокойство, как бывает, когда чувствуешь на себе чей-то пристальный взгляд.

Это был молодой человек, лицо которого отчего-то показалось ей знакомым. После похорон он подошел к ней и, поздоровавшись, поднес к губам ее руку. "Среди товарищей не принято целовать руку, - удивилась Коллонтай, - вы, наверное, не социал-демократ". - "Я большевик, - улыбнулся он в ответ. - А целовать руку красивой женщине принято всюду!". "Что-то зажглось, - напишет она много лет спустя в своих "Записках на лету", - он был мне мил, этот веселый, открытый, прямой и волевой парень. Мне с ним хорошо".

Шляпников был много моложе ее, и на какое-то мгновение это ее смутило. Но что делать, если их невыносимо тянет друг к другу? "Эх, была не была! - подумала Александра. - В конце концов, живем один раз! И не я ли всегда проповедовала свободную любовь?!". В первый же вечер знакомства они пошли в кабаре, где сидели, тесно прижавшись друг к другу. Едва поспев на последний поезд, поехали в Аньер, где Шляпников снимал маленькую неотапливаемую комнату в доме для малоимущих.

Но Александре было не до бытовых удобств - ее сжигала страсть. "Сколько тебе лет? - спросила она его на рассвете. Казалось, он смутился: "26". - "А мне, - вздохнула она, - 39...". - "Тебе 18, - твердо сказал он. - Тебе всегда будет 18. Ты моя жена Шурка, а я твой муж Санька. И хватит об этом!".

"Зоечка, - писала в те дни Александра своей лучшей подруге, - я безмерно счастлива! Если бы ты только знала, какой замечательный человек стал моим другом! Только теперь я по-настоящему почувствовала себя женщиной".

Они редко бывали вместе. Дороги революционной борьбы, составляющей, как ни дико это сегодня звучит, смысл их жизни, разводили их в разные стороны Европы: Лозанна, Цюрих, Базель, Давос, Женева. Александра читала лекции, принимала участие во всевозможных съездах и конгрессах. Но при первой же возможности бросалась к своему любимому Саньке. Казалось, такое огромное счастье будет всегда...

Но оно закончилось так же внезапно, как и началось. Ранней весной 1913 года, когда они, получив возможность провести несколько дней вместе, поселились в Цюрихе, в отеле "Habis Royal", Александра вдруг поняла, что Шляпников... начал ее раздражать. Ей все больше хотелось побыть одной. Она откровенно грубила, он же мрачнел и молчал. Потом уехал. "Я не хотел расставаться с тобой, - написал он Александре из Лондона, - потому что еще очень люблю тебя и потому что хочу сохранить в тебе друга. Я не хочу убивать в себе это красивое чувство и не могу видеть, как ты убиваешь любовь ко мне... Любящий тебя Санька". За этим письмом последовали другие, но Александра на них не отвечала. Она писала новую книгу и целыми днями пропадала в библиотеке.

Первая мировая война застала Коллонтай в Германии. Даже прислуга в пансионе, где она жила, грозилась "убить русских шпионов". Пришлось уехать в Данию, потом - в Швецию. В Стокгольме они встретились со Шляпниковым. Только увидев его, Александра поняла, как сильно соскучилась, и с удивлением осознала: она все еще любит этого человека. Но спустя несколько дней Шляпников ей надоел. "Он мешает мне работать!" - в отчаянии думала Александра.

Ленин же считал, что это она отвлекает Шляпникова от революционной борьбы. Странные у них в то время были отношения, кидавшие любовников из одной крайности в другую. В разлуке она скучала, звала его, и Шляпников, бросив все, мчался к своей Шурке. Когда же он, наконец, уезжал, облегченно вздыхала. "Я сейчас, как школьница, оставшаяся без гувернантки, - написала она после очередного его отъезда в своем дневнике. - Одна! Это такое наслаждение! Мне казалось, я просто не вынесу этой жизни вдвоем. Я даже люблю его, нежно люблю. Но до чего я была бы счастлива, если бы он встретил юное существо, ему подходящее".

"РАЗВЕ ЭТО ЖЕНЩИНА? ЭТО КОЛЛОНТАЙ"

Разрыв был неизбежен. Последней каплей стала для Александры его реакция на известие о приезде ее сына. Она решила поехать с Мишей в Америку. И Шляпников, вернувшийся из очередной поездки, захотел ехать с ними. "Ты будешь лишним, - уговаривала его остаться Александра, - пойми, я хочу несколько месяцев побыть только матерью! Нам надо побыть вдвоем". Но Шляпников посмеялся над ее чувствами: "Ты?! Ты будешь сидеть, как курица с яйцом? Но это же смешно, в самом деле! Да и Миша уже взрослый".

И, не желая отступать, он взял билет на тот же пароход. И тогда Александра, характера которой тоже было не занимать, обменяла свои билеты на более ранний рейс. По сути дела, они с Мишей просто сбежали от Шляпникова. А его в отеле ждала записка: "Так надо. Когда-нибудь ты поймешь мои материнские чувства. Если хочешь, приезжай. Но потом...".

Он не приехал. Написал полное обид и упреков письмо. "Нам просто пришла пора расстаться", - ответила она.

После февральской революции Коллонтай вернулась в Россию - этого потребовал от нее Ленин. У него, как выяснилось впоследствии, были на ее счет большие планы. Дело в том, что до сих пор ни одному партийному агитатору не удалось склонить на сторону большевиков моряков Балтийского флота. И Ленин доверил эту миссию Александре. Трудно сказать, почему он выбрал ее, ведь, согласно морской примете, нога женщины не ступала на палубу этих кораблей. Был столь высокого мнения об ораторском таланте Коллонтай? Или сделал на нее ставку именно как на привлекательную женщину?

Как бы там ни было, а его расчет оказался верным. По договоренности с Центробалтом она должна была выступить на крупнейших военных кораблях - "Гангут", "Республика", "Андрей Первозванный". В этой поездке Александру сопровождал председатель Центробалта, молодой матрос Павел Дыбенко. Успех Коллонтай был потрясающим, она буквально взяла в плен слушавших ее матросов. Дыбенко на руках переносил ее с трапа очередного корабля на катер, а с катера - на причал. Он был молод, красив, отличался лихостью и буйным темпераментом. И она не устояла. О возникшем между ними чувстве они не сказали друг другу ни слова, но вечером того же дня Александра записала в своем блокноте: "Неужели опять?!". Это случилось 28 апреля 1917 года.

Дыбенко сопровождал ее во всех поездках. А когда вместе с другими большевиками их арестовали, посадив его в Кресты, а ее - в Выборгскую женскую тюрьму, писал ей трогательные письма, которые адресовались "гражданке Коллонтай" (у Дыбенко был удивительный почерк: крупный, красивый, со множеством завитушек). Правда, стража отказывалась ей их передавать. А в это время Александра маялась в тюрьме, где не было ни одной политической арестантки, сплошные уголовницы. Она много спала ("Кажется, выспалась за все месяцы напряженной работы"), а в оставшееся время писала письма своей верной подруге Зое. Вскоре Коллонтай и вовсе выпустили под залог. И они с Дыбенко снова встретились.

Жизнеописатели Александры Михайловны сходятся во мнении, что этот роман коренным образом отличается от тех, что пережила наша героиня прежде. Почему-то она, образно говоря, не бросилась в объятия Дыбенко, а долго и терпеливо разжигала в его душе страсть. Поначалу они называли друг друга на вы. "Александра Михайловна, - писал ей в то время бравый матросский лидер, - не откажите приехать на обед!". Трудно сказать, что ее смущало. И уж наверняка это не была разница в возрасте.

У Коллонтай была феноменальная особенность - она не старела. Современники утверждают, что в молодости она выглядела старше своих лет, в 35 казалась 30-летней, а в 45 никто не дал бы ей больше

25-ти. Социальное происхождение Дыбенко, а он был выходцем из крестьянской семьи, ее тоже не волновало. Может, она хотела влюбить и покрепче привязать его к себе? Кто знает?..

Очень скоро об отношениях Дыбенко и Коллонтай узнали не только их близкие, но и вся страна. Узнав о том, что женщина, в которую он когда-то был влюблен, сошлась с революционным матросом Дыбенко, - дочь генерала пала столь низко! - застрелился морской офицер Михаил Буковский. Александра, услышав об очередном самоубийстве, причиной которого невольно стала, воскликнула: "Этого еще не хватало!".

Она готова была всему миру рассказать о своем счастье. Неужели она наконец-то встретила того самого, единственного, кто предназначен ей самой судьбой?! Что по сравнению с этим значили сплетни и пересуды?! А вот Дыбенко, похоже, боялся уронить себя в глазах матросской братии. Говорят, когда его спросили, правда ли, что он променял морское братство на женщину, ее любимый Павлуша ответил: "Разве это женщина? Это Коллонтай!". И тем не менее за этой чисто мужской бравадой он скрывал любовь к женщине, лучше которой не было и, он это понимал, не будет в его жизни.

Она перевернула ему всю душу! Малейшая разлука становилась для них трагедией. "Где мой Павел? - писала в те дни Александра. - Как я люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нем "жестокого, страшного Дыбенко", и страстно трепещущей нежности - это то, что я так в нем полюбила. Это то, что заставило меня без единой минуты колебания сказать себе: да, я хочу быть женой Павлуши... Павлуша вернул мне утраченную веру в то, что есть разница между мужской похотью и любовью. Похоть - зверь, благоговейная страсть - нежность. Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Я верю в Павлушу и его звезду. Он - Орел".

Вскоре ей понадобились и эта вера, и безграничная любовь. На IV съезде Советов было принято решение "об отставке с поста наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву наступающим германским войскам". Одновременно несколько фронтовых комиссаров обвиняли его в "пьянстве, приведшем к трагическим последствиям". Дыбенко арестовали, по его делу было начато следствие. По законам революционного времени бывшему наркому грозил расстрел.

Александра бросилась умолять о свидании, которое было ей разрешено, но под присмотром чекистов. "Счастье мое! - писала она ему тогда. - Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее! То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное - несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец... Меня мучает, что у тебя нет твоей шубы с собою, чтобы ты не озяб, родной, любимый, любимый мой. Мы работаем, чтобы ты скорее снова был с нами".

ВМЕСТО СЕРДЦА ПУЛЯ ПОПАЛА В ОРДЕН КРАСНОГО ЗНАМЕНИ

Работала только она одна. Ленин отослал ее к Троцкому, Троцкий - к Крыленко, ведущему следствие против Павла. "А в каком, собственно, качестве, - спросил последний, - вы занимаетесь делами, не имеющими к вам ни малейшего отношения? Кем доводитесь арестованному? Следственная коллегия будет рассматривать ваше ходатайство, когда получит ответы на эти вопросы!". И тогда она поняла, что надо делать. Прямиком отправилась к Дыбенко, право на свидание с которым оставалось за нею. "Хочешь ли ты быть моим мужем?" - спросила она с порога, ничего не объясняя. И, получив утвердительный ответ, ушла, хотя вырваться из железных объятий Дыбенко было непросто.

На следующее утро все газеты написали, что Павел Дыбенко и Александра Коллонтай сочетались законным браком, о чем в Книге актов гражданского состояния была сделана первая запись. С тех пор и существовала легенда о браке номер один, от которого ведет отсчет история советской семьи. На самом деле никакой записи не было, да и самой книги тогда еще не существовало. Спасибо фиктивному сообщению, теперь Александра могла спасать Павла на правах законной жены. И чудо свершилось: Дыбенко отпустили, правда, только до суда, "под поручительство законной жены".

Но едва выйдя на свободу, Дыбенко тут же уехал в Курск, там находились части верных ему балтийцев. Потрясенная Александра, обещавшая, что он никуда не уедет и будет послушно являться на допросы, сбежала в Петербург. И только когда Ленин лично подтвердил, что ни о каком аресте не может быть и речи, оба беглеца вернулись в Москву. Суд над Дыбенко состоялся в Гатчине, его оправдали. Радость победы ее Орел разделил не с ней, а со своими друзьями-балтийцами.

Конечно, это был не разрыв, но первая, всерьез ранившая ее размолвка. Александра приняла предложение сформированной в ЦК агитбригады отправиться на теплоходе "Самолет" по Волге. Дыбенко, узнав об этом, поручил неотлучно находиться около нее своему другу, матросу Львову. Они встретились вновь лишь спустя несколько месяцев, перед отправкой Павла на фронт, и страсть вспыхнула с новой силой. "Мой бесконечно, нежно любимый, - писала она ему в дни разлуки, - всю эту неделю я провела в безумной, лихорадочной работе. Когда работаешь, не чувствуешь так остро разлуки с тобой, но стоит работе оборваться - и на сердце заползает тоска. Не люблю приходить в свою холодную комнату одинокой женщины. Я опять одна, никому не дорогая, будто снова должна бороться с жизнью, не ощущая ничьего тепла. Ты же далеко, мой мальчик...".

В те безумные дни красно-белого террора они встречались урывками. Он воевал в Украине, она работала в Москве. "29 декабря 1918, - писала в дневнике Коллонтай. - Ворвался Павел, привез выкраденные у белогвардейцев документы - и снова уехал на фронт". Он по-прежнему очень сильно любил ее, при малейшей возможности передавая в голодную Москву продукты. "Родной, - благодарила его в письме Александра, - опять ты меня балуешь, я получила гуся. Спасибо, спасибо!".

А весной 19-го она узнала, что Павел ей изменяет. Приехав в Симферополь, где находились возглавляемые им части, она нашла в кармане его френча любовные письма. Одно заканчивалось словами "твоя, неизменно твоя Нина", подпись под другим была неразборчивой. В третьем было написано: "Дорогая Нина, любимая моя голубка...". Выдержка не изменила ей и тут: Александра не стала рвать на себе волосы и бить посуду, просто переложила письма из внутреннего кармана во внешний - он должен был узнать, что она их читала. И ушла. Вернувшись, нашла его записку: "Шура, я иду в бой, может, не вернусь. Помни, что ты для меня единственная. Только тебя люблю. Ты мой ангел, но ведь мы с тобой вечно врозь". - "Умом понимаю, - написала она в дневнике, - а сердце уязвлено. Самое больное - зачем он назвал ее голубкой, ведь это же мое имя. Он не смеет его никому давать, пока мы любим друг друга. Но, может быть, это уже конец? Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги! Ты не жена, ты человек!".

Он забрасывал ее письмами, но она не отвечала. Хотя в глубине души очень их ждала. Узнав, что Коллонтай в Киеве, Дыбенко заехал туда по дороге в Москву. Примирение было страстным: с мольбами о прощении, слезами и клятвами. Он попросил ее поехать к его родителям под Новозыбков - хотел показать им любимую женщину. Это был очередной взлет их любви. "Мы с Павлом словно снова нашли друг друга, - писала она. - Стоим у плетня, смотрим на гоголевский пейзаж окрест и ждем минуты, когда снова останемся вдвоем".

Со временем размолвок становилось все больше, промежутки между примирениями делались все длиннее. Александра была уверена, что у Павла есть другая женщина, но это не волновало ее так, как прежде. Дыбенко жил в Одессе (его назначили начальником черноморского сектора Одесского военного округа), поэтому виделись они редко. Время от времени она его навещала, но легче от этого не становилось. В один из таких приездов Александре сказали, что у ее Павла есть "красивая девушка", а стало быть, она, недавно справившая 50-летие, должна отступить. Они поссорились прямо на улице. "Между нами все кончено, - сказала ему Коллонтай, - в среду я уеду в Москву!". Дыбенко резко развернулся и вошел в дом.

Он шел слишком быстро, и у Александры мелькнуло смутное подозрение. Она бросилась следом, но опоздала - раздался выстрел. Дыбенко лежал на полу, по френчу стекала струйка крови. К счастью, рана оказалась несмертельной: вместо сердца пуля попала в орден Красного Знамени. Александра мужественно выхаживала Павла, попутно давая показания различным партийным комиссиям по поводу его "непартийного поступка". Позже она узнала, что в тот злосчастный вечер "красивая девушка" поставила Дыбенко перед выбором: либо она, либо Коллонтай. Она навещала его, когда Александра моталась по парткомам... Коллонтай написала Сталину, рассказала о своем желании порвать с Дыбенко и попросила отправить ее на работу за границу. Павел к тому времени выздоровел, и ее совесть была спокойна: она оставляла здорового человека, к тому же за ним было кому ухаживать. Ответ пришел незамедлительно: "Мы назначаем вас на ответственный пост за границу. Немедленно возвращайтесь в Москву. Сталин".

Вдогонку полетело его отчаянное письмо: "Ты покидаешь меня, а я был наивен, Шура... Твой Павел никогда никому не принадлежал и никогда не будет принадлежать, ты ведь все понимаешь, ты должна понять...". Она не ответила. А в дневнике написала: "Я убегаю не от Павла, а от той "я", что чуть не опустилась до роли ненавистного мне типа влюбленной и страдающей жены". Она была верна себе. Павел еще приедет в Норвегию, в которую уехала работать Александра, но это будет эпилог их любви.

В 51 ГОД, В ЧУЖОЙ СТРАНЕ, НА ПИКЕ ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ КАРЬЕРЫ ОНА ПОНЯЛА, ЧТО БЕРЕМЕННА

Конечно же, в 50 лет жизнь не заканчивается! Она еще заведет в Норвегии роман с французом Марселем Боди. Кстати, когда после отъезда Дыбенко она поняла, что беременна (в чужой стране, в 51 год, при полном разрыве с Дыбенко - это могло стать финалом ее дипломатической карьеры!), именно он помог ей, определив в частную клинику при французской военной миссии. Она напишет много статей о любви и ревности. "Глупо, глупо делают женщины, каждое свое увлечение "поэтизируя", переводя возлюбленного в мужа, - писала она. - Тогда-то и наступает всему конец. Чем богаче личность, тем любовь многограннее, красивее, богаче, тем меньше места для узкого сексуализма. В будущем любовь будет разлита во всем. Любовь - это творчество, выявление лучших сторон своего "я", дает удовлетворение. Любовь без возможности себя проявить - мука".

После смерти Ленина начнется жестокая борьба за власть, но Коллонтай останется от нее в стороне. Она сделает прекрасную дипломатическую карьеру, в течение 25 лет успеет побывать послом Советского Союза в Норвегии, Швеции и Мексике. А там, в далеком Союзе, один за другим уходили из жизни те, кого она когда-то любила: в 1937 году был казнен Шляпников, в 1938-м - Дыбенко. Но что она могла поделать? Чем помочь?..

17 марта 1945 года Александра Михайловна прилетела в Москву. Больная (в 42-м она перенесла инсульт), с парализованной рукой, постаревшая, она мало чем напоминала женщину, сводившую когда-то с ума мужчин. Во Внуково ее встречали внук Владимир и машина "скорой помощи". "Где больная?" - спросил приехавший на ней врач. "Больных здесь нет!" - гордо ответила Коллонтай.

Последние годы она провела в одиночестве, круг друзей и знакомых сузился до предела. Прекратилась и дружеская переписка, которая всегда доставляла ей удовольствие. Писать было некому... Возникли проблемы и с назначением "товарищу Коллонтай" партийной пенсии: оказалось, что ее дипломатических заслуг для этого недостаточно, а свой партийный стаж с 1915 года она доказать не могла - документы оказались утерянными. Она писала письма Сталину и разнокалиберным чиновникам, но они оставались без ответа. Ей все труднее было двигаться, на улицу ее вывозили в коляске.

Александра Михайловна Коллонтай умерла от сильнейшего сердечного приступа, не дожив пяти дней до своего 80-летия. О ее смерти написали все крупнейшие газеты мира, в Советском Союзе скромный некролог был помещен в "непартийных" "Известиях". На гражданской панихиде, происходившей в тесном конференц-зале Министерства иностранных дел, вспомнили, что она была единственной в мире женщиной-послом. Похоронили Александру Коллонтай на правительственном Новодевичьем кладбище, на "аллее дипломатов" - рядом с Литвиновым и Чичериным.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter