Когда украинский писатель, режиссер и диссидент Гелий СНЕГИРЕВ объявил в тюрьме голодовку, санитары-амбалы стали кормить его принудительно и повредили позвоночник, из-за чего наступил паралич нижней части тела. Мучения Снегирева были ужасны, в последний путь его провожали только люди в штатском

Они были похожи, два писателя, дядя и племянник. Чертами лица, манерами. При этом они редко встречались. Племянник не испытывал симпатии к именитому дяде.

Однажды, когда дела у Гелия пошли из рук вон плохо - обыск, конфискация крамольных рукописей и магнитофонных пленок, исключение из партии, всесильный Вадим Собко, популярный писатель, активный общественный деятель, позвал племянника в гости. Участливо спросил: «Как ты собираешься выкручиваться?». Гелий воспрянул духом - вдруг дядя Вадя поможет, вытащит?

Всего через три дня после их встречи на имя Владимира Щербицкого пойдет совершенно секретная докладная записка. Председатель украинского КГБ Виталий Федорчук сообщит, что вовлечение Вадима Собко в дело Гелия Снегирева - одна из составляющих плана по созданию вакуума вокруг вышедшего из-под контроля писателя Виктора Некрасова. Планировали, что близкий друг писателя-«отщепенца» Гелий Снегирев напишет о нем разоблачительную статью.

Настанет время, и КГБ открыто возьмется «вправлять мозги» Гелию. И так увлечется, что спровадит его на тот свет. А первыми «перевоспитателями» согласились стать его тесть и родной дядя. Гелий Иванович описал беседы с обоими родственниками. Он догадывался, но так и не узнал, кто был их закулисными вдохновителями. Ответ дают документы, обнаруженные автором этого очерка в архивах бывшего КГБ.

«ЛАДНО, В ГОВНО ТАК В ГОВНО! ТАК В ГОВНО ПО ПОЯС, ТАК ПО ШЕЮ»

«КГБ при СМ УССР - ЦК КПУ т. Щербицкому В. В.

9 апреля 1974 года № 177

Совершенно секретно

Докладная записка

...Нами принимаются меры, направленные на отрыв от Некрасова близких связей, в частности, Снегирева Г. И., режиссера Студии хроникально-документальных фильмов...

В плане положительного воздействия на Снегирева использованы его родственники писатель Собко В. Н. и и. о. заместителя директора Института фармакологии и токсикологии АН УССР Квитницкий-Рыжов Ю. Н.».

Упомянутый в докладной записке КГБ Юрий (Георгий) Николаевич Квитницкий-Рыжов - отец поэтессы Катерины Квитницкой, жены Гелия Снегирева. «22 августа 1966 года встретились мы на улице у телефонной будки с Катериной К.-Р., - писал Гелий. И далее с присущей ему иронией: - Было ей, непорочной тогда девице, 20 годочков (мне, пардон, 38), и я ее охмурил».

Не такого замужества горячо любимой дочери желал отец. Намного старше Катерины, Гелий оставил первую жену с ребенком, слыл сердцеедом. Когда без памяти влюбленная дочь объявила о намерении выйти замуж, Юрий Николаевич изложил свои соображения письменно: «По достоверным сведениям, Снегирев - чрезвычайно увлекающийся человек и быстро остывающий. Слова любви он говорит и пишет далеко не первой женщине. На сегодня Катя выступает в роли шестой Джульетты сорокалетнего Ромео... Начнутся (возобновятся) скандалы, бабы, пьянство и проч. (опыт-то ведь у товарища по данной части богатый)».

В посвященной памяти сестры книге Татьяна Квитницкая вспоминала, как Катя «то рвалась замуж, то объявляла, что ее нужно спасать. То ее укладывали в какую-то больницу, откуда Гелий ее похищал, то верный друг Вадим Скуратовский увозил ее к своим родителям в Чернигов (там ее пытались якобы спрятать), откуда она сбегала, то еще какие-то бесконечные романтические сюжеты».

Гелий и Катерина не смогли оформить свой брак в Киеве. Он считал, что это ее могущественные родители каким-то образом сумели закрыть для них двери загсов, заявления жениха и невесты нигде не принимали. Пришлось ехать в деревню к тетке Гелия, так далеко рука будущего тестя не дотягивалась.

Всех примирило появление на свет внука, названного Филиппом в честь знаменитого французского актера Жерара Филипа, в которого юная Катя была влюблена.

Известные барды Александр Галич и Юлий Ким являлись частью культурной диссидентской среды, которая питала Гелия Снегирева

Все снова переменилось в тот день, когда КГБ провел обыск у Виктора Платоновича Некрасова. Узнав об этом, Гелий пошел в ставшую нехорошей квартиру, чтобы поддержать друга. Оттуда Снегирева повезли в КГБ, допросили. Вечером нагрянули с обыском и к нему. Вскоре, когда Катерина побывает у родителей, они закатят ей скандал «с воплями, станут повторять старое, шестилетней давности - «с кем ты связалась, мы же тебя упреждали!».

Правда, Катерина считала, что Юрий Николаевич не так не любит мужа, как завидует ему: «Он всю жизнь ненавидел эту власть и раболепствовал перед ней, гнулся в три погибели, скрывал в страхе свою ненависть - а ты свободно и легко выступил против нее, не боишься, не хочешь раскаиваться. Ты для него недосягаемый идеал».

Во время обыска у Гелия Снегирева обнаружили бобины Галича и Кима, крамольные рукописи и сам­издатовские тексты. Часть из них он перепечатал на своей машинке, значит, распространял. Но это бы еще полбеды.

Гелия Снегирева пытались использовать против вышедшего из-под контроля писателя Виктора Некрасова — планировали, что близкий друг отщепенца напишет о нем разоблачительную статью

Беда, что Гелий, возмущенный исключением из партии Некрасова, написал жалобу Брежневу. Местные партийные правдолюбцы допытывались: как он посмел через их голову писать в Москву? Да еще и заступаться за Некрасова, который раздает антисоветские интервью западным журналистам? Райком партии отобрал у Снегирева партбилет.

Гелий подал апелляцию в горком партии. Как раз в это время Некрасов выступил с заявлением «Кому это нужно?». Кому нужно, спрашивал он, выдворять из страны ее лучших людей, «с кем же мы останемся? Ведь следователи из КГБ не напишут нам ни книг, ни картин, ни симфоний». Для КГБ стало делом чести дать отповедь Некрасову в прессе, лучше всего руками его друзей. Кандидат номер один - подвешенный на ниточке Снегирев.

Для него, на грани выдворения из студии, восстановление в партии означало сохранение статуса и средств к существованию. В апелляции в горком он выдавил из себя малодушное: что осуждает Некрасова за интервью вражеским газетам. Написал, устыдился и в отчаянии махнул на себя рукой: «Ладно, в говно так в говно! Так в говно по пояс, так по шею».

И тут в игру вступил тесть. Сообщил: некто очень высокопоставленный, личный друг секретаря ЦК по пропаганде Маланчука, обещал замять дело. Условие: чтобы больше «не якшался» с Некрасовым и энергично покаялся в горкоме, пустил слезу. У него, токсиколога, есть средство: намочишь платочек, приложишь к глазам - и «потекли-заструились...». «Да я ради Филиппа в кипящую смолу прыгну, подумаешь - г...! - вскипел Юрий Николаевич. - Прохладно, а потом отмоетесь».

«МЫ ПОШЛИ ЗА НИМ, ВСЮ ДОРОГУ ДОПУСКАЯ, ЧТО ЭТО КАГЭБЭШНИК»

Фильм «Цветок на камне» был печально известен гибелью исполнительницы главной роли Инны Бурдученко — в смерти актрисы обвинили режиссера Анатолия Слесаренко, который после отсидки пришел работать на «Укркинохронику», где тогда трудился Снегирев. «Бездарность, хам и тупица», — говорил о нем Гелий

В апреле 1974 года, когда на стол Щербицкого легла докладная Федорчука, Виктор Платонович Некрасов ждал решения своей участи - отдадут под суд или вышлют за пределы страны? Нервничал, искал высокие московские связи, надеялся на аудиенцию у Андропова. Два года без капли спиртного - и вдруг сильно запил. От страшной досады на него Снегирев и без интриг КГБ готов был навсегда порвать с другом. Но тот пришел в себя и снова стал умным, талантливым, «ведущим», по словам Гелия, себя считавшего «ведомым».

Виктор Платонович и Гелий Иванович познакомились, когда первому исполнилось 47 лет, а второму - 31. Удивительной особенностью Некрасова, лауреата Сталинской премии и в какое-то время даже союзписовского функционера, было отсутствие солидности. Он любил ребячиться и казался моложе многих своих молодых друзей.

Однажды Некрасов принес на «Укркинохронику» сценарий фильма «Неизвестному солдату» и немедленно вовлек в орбиту своей необычной для Киева раскованности нескольких режиссеров и редакторов. Почти каждая их встреча завершалась застольем в чьем-нибудь запертом на ключ кабинете. На застеленный газетами стол выкладывались две поллитры и банка килек. Обильной приправой к скудной трапезе становился, как правило, запретный плод крамольных речей.

Первое испытание на прочность дружба Снегирева и Некрасова прошла 29 сентября 1966 года на митинге, посвященном 25-й годовщине трагедии Бабьего Яра. У Снегирева, как и у Некрасова, не возникло вопроса, идти или не идти на акцию, не только поминальную, но и, по сути, протестную против властей, желавших искоренить в людях память о трагедии геноцида еврейского народа. Параллели с государственной национальной политикой были очевидны.

Митинг в Бабьем Яру, который снимал на камеру Гелий Снегирев и где принимали участие диссиденты Петр Якир, Феликс Светов, Владимир Войнович (на фото) и другие, сыграл роковую роль в судьбе Снегирева— он сразу же был разжалован из руководителя студии «Укркинохроника» в рядовые режиссеры

Виктор Некрасов не инициировал митинг и не стремился «организовывать массы», но он был так вовлечен в реализацию идеи, что именно у него в квартире образовался штаб по подготовке акции. Обзвонил знакомых в Москве и Питере. Среди других откликнулись Владимир Войнович, Феликс Светов, Сергей Довлатов, Петр Якир, Юлий Ким. Ранним утром встречать московский поезд поехал Гелий Снегирев.

Москвичи увидели на перроне крепкого мужчину в солидном габардиновом плаще и всполошились: вот сейчас поведет их под белы ручки к стоящему неподалеку фургону с решетками. Феликс Светов, чьих родителей репрессировали в 37-м, всегда был начеку и сразу решил: «Буду скандалить, и пусть силой вталкивают».

Что-то похожее мелькнуло и у Войновича: «Мы пошли за ним, всю дорогу допуская, что это, возможно, кагэбэшник, который ведет нас прямо в киевское управление КГБ». С облегчением вздохнули, только когда в Пассаже столкнулись с Некрасовым. Он беззаботно шел с авоськой в булочную закупать хлеб на завтрак для гостей. Потом вся компания дружно хохотала над пережитым испугом.

На митинге Некрасова воспринимали почти как представителя власти. Как бы придавала легальности и группа киношников-документалистов. Они приехали без студийного задания, самовольно, но об этом никто не догадывался. Настоящие представители власти, к удивлению многих, съемку не остановили. Уже завтра пленку отберут, чтобы вычислить попавших в кадр.

К своему дяде известному украинскому писателю и влиятельному человеку Вадиму Собко Гелий симпатии не испытывал, а когда над племянником начали сгущаться тучи, дядя ничем помочь не спешил Фото «РИА Новости»

Вскоре у Виктора Некрасова потребовали объяснения - кто уполномочил его выступать на митинге, не утвержденном райкомом, горкомом, ЦК? Залихорадило и Студию кинохроники. Директору Николаю Козину устроили разнос, спустя некоторое время уволили. Оператору и режиссерам, проводившим съемки, крепко дали по шапке. Снегирева из главного редактора разжаловали в рядовые, исключили из состава партбюро студии. Это было его боевое крещение.

Виктора Платоновича могли отправить в места не столь отдаленные еще в 1972 году, но из-за смены украинской власти произошла заминка. В кресло Шелеста Брежнев посадил Щербицкого, рокировка постигла и республиканский КГБ. Но уже через несколько месяцев непокорного писателя стали яростно прорабатывать на собраниях, исключили из партии, КГБ пришил ему «хвост», который следовал за ним по пятам. Вместо того чтобы притаиться, Некрасов и Снегирев нарывались на общение с топтунами, всем своим видом показывали, что плюют и растирают по асфальту авторитет всесильной охранки.

Однажды Гелий Снегирев попытался оторваться от «хвоста». Он направлялся в школу, где в выпускном классе учился его старший сын от первого брака, хотел поговорить с учителями. Привести туда «хвост»? Ни за что!

Гелий заметил топтуна сразу после расставания с Некрасовым на улице Саксаганского. Подумал: «Вика привел». Но в тот день к Гелию Снегиреву приставили его персонального филера. «Шаркающий заведенный шаг, на месте не стоит, все время топчется. Так ходят полотеры и преследователи... Глаза устроены так, что видят меня, даже когда лицо не довернулось в профиль ко мне: выработан навык вертеть центром зрачка от переносицы до самого уха. Премерзкий тип».

Но как Снегирев ни ухищрялся - заходил в магазины, вскакивал в парадные, внезапно перебегал дорогу, садился в трамвай, «хвост» не отпадал: «Оглядываюсь - он! Ну, мать твою!». В школу Гелий так и не попал.

«СЛУЖИЛ ГАВРИЛА РЕЖИССЕРОМ, ГАВРИЛА ФИЛЬМЫ ИСПЕКАЛ»

Бабий Яр родил не одного оппозиционера, не одну настоящую писательскую судьбу. На краю этой бездны многие причастились к тому, трудно называемому, вследствие чего вырабатывается иммунитет против подлости.

Председатель украинского КГБ Виталий Федорчук

До того Гелий Снегирев, сын харьковского драматурга и прозаика, член двух творческих Союзов - кинематографистов и писателей, почти баловень судьбы, выглядел, скорее, как подающий надежды карьерист, а не как богемствующий диссидент. Впрочем, уже тогда он стеснялся своих конъюнктурных фильмов вроде «Коммунисты одного села» и «Мой партбилет». Перед насмешливым Некрасовым хорохорился: «Надо же как-то оправдать свое членство».

До поры до времени друзья не воспринимали Гелия всерьез, подтрунивали над его охотничьими байками. Как-то кинорежиссер Рафаил Нахманович процитировал из Ильфа и Петрова: «Гаврила ждал в засаде зайца, Гаврила зайца подстрелил», затем, по определению Снегирева, «присобачил»: «Служил Гаврила режиссером, Гаврила фильмы испекал». Это было весело, и Гелий охотно откликался на «партийную кличку».

О прохладном отношении Гаврилы к службе на «Укркинохронике» вспоминал сценарист Владимир Лобас: «До меня дошло: бегая за своей «баскетболисткой» (наверное, имеется в виду высокая, стройная девушка. - Л. Х.), Гаврила сварганил картину левой ногой (что и прежде с ним случалось)». Халтуре присвоили низшую категорию и собирались выплатить мизерный гонорар. По просьбе Снегирева Лобас написал в газету хвалебную статью, преподнес фильм как новаторские поиски автора, и гонорар повысили.

После митинга в Бабьем Яру в незадачливом Гавриле будто что-то очнулось, опомнилось. «Новый мир» Твардовского опубликовал его рассказ «Роди мне три сына». Гелий не перестал быть Гаврилой, но знакомые резко его зауважали.

Не меньше счастливчика радовался Виктор Некрасов, с чьей подачи рукопись попала в новомирский портфель: «Это было событием из ряда вон выходящим. Никого из так называемых ведущих украинских писателей Твардовский никогда не печатал, а тут вдруг молодой, никому в Москве не известный киевский писатель...».

Зависть, подозрительность, доносительство выделяли украинскую Спілку письменників из прочих подразделений всесоюзного террариума товарищей по перу. Дружба Снегирева с независимым и не участвовавшим в письменницькому взаимопоедании Некрасовым многим казалась подозрительной. Гелий все понимал, но и думать не думал, чем за эту дружбу придется заплатить.

«ДЯДЯ МОЖЕТ ОБОЗВАТЬ МЕНЯ «ЖЕЛТЫМ ЖИДЕНЬКИМ ГОВНОМ» ИЛИ ЕЩЕ КАК-ЛИБО ОБРАЗНО»

Из справки заместителя начальника Пятого Управления КГБ при Совете Министров УССР подполковника М. Гавяза от 6 апреля 1974 года. Справка приложена к докладной записке В. Федорчука В. Щербицкому:

Главный гуманист страны, председатель КГБ СССР Юрий Андропов лично занимался Снегиревым Фото «РИА Новости»

«Секретно. 5 апреля с. г. проведена беседа с членом СП УССР Собко В. Н., в ходе которой он был информирован о неправильном поведении Снегирева, а также поставлен вопрос о необходимости на него влияния.

Собко В. Н. заявил, что он от посторонних лиц узнал об исключении Снегирева из членов КПСС и имел намерения побеседовать с ним как с родственником. Наша встреча позволит провести беседу со Снегиревым более целенаправленно».

Подполковник Михаил Гавяз не расшифровал в справке, в направлении какой цели запланировано подталкивать Снегирева. Очевидно, план отрабатывался на самом верху, и всем, включая Щербицкого, все было ясно без уточнений.

А речь шла о том, что киевский горком КПУ отменит решение райкома об исключении Снегирева из партии в обмен на его статью в «Литературной Украине» с покаянием в идейной близорукости и недальновидной дружбе с Некрасовым.

Вадим Николаевич Собко, писатель-фронтовик, за месяц до Дня Победы потерявший в бою ногу, орденоносец, лауреат Сталинской и других высоких премий, герой газетных статей под заголовками «Невтомний літописець доби» и «На магістральних темах сучасності», был творчески плодовит. Его романы и повести выходили отдельными изданиями, двух- и даже шеститомником, пьесы шли на многих украинских сценах.

Собко был сценаристом двух кинофильмов в содружестве с режиссером Киностудии Довженко Анатолием Слесаренко. Фильм «Цветок на камне» прославился, правда, не столько сюжетом о комсомольце Арсене, чья любовь вырвала любимую Христину из религиозной секты, сколько трагической гибелью на съемках актрисы Инны Бурдученко, исполнявшей главную роль. Громкий судебный процесс завершился осуждением Слесаренко, его признали виновником гибели актрисы. Ленту доснял еще мало кому тогда известный Сергей Параджанов.

К слову, Снегирев был невысокого, мягко говоря, мнения о Слесаренко, который после не слишком продолжительной отсидки пришел работать на «Укркинохронику»: «Бездарность, хам и тупица, убийца в свое время молодой актрисы Инны Бурдученко, - послал ее, негодяй, ради пятого дубля в горящий макет... Силой своей хамской и напором пролез в кино опять - к зиме 1976 года уже стал мэтром документального кино на Украине и получил от партии и правительства, которым все места верно и непрестанно лизал, звание заслуженного деятеля». Наверное, реноме Слесаренко не способствовало большей любви Гелия к дяде.

Побывав в КГБ, Собко незамедлительно пригласил племянника в гости. Прошли в кабинет с бронзовым бюстом Ленина на рабочем столе, дядя поставил костыли рядом с диваном, сразу приступил к «обработке». Гелий слушал и вспоминал: «В былые времена, когда был я помоложе, общественной значимостью помельче, весь несолиднее, да еще и закладывал весьма регулярно, - позволял себе дядя Вадя и покрикивать на меня, и обливать презрением за мои недостоинства... И сегодня я предположил, что дядя, пожалуй, может и поорать на меня, попытаться опять, как лет 25 назад, обозвать меня «желтым жиденьким говном» или еще как-либо образно».

Разговор вертелся вокруг имени Некрасова. Из справки подполковника Гавяза:

«Как сообщил Собко В. Н., в ходе беседы со Снегиревым он последовательно проводил мысль о том, что Некрасова никто, кроме одного-двух выезжающих в Израиль евреев, не поддерживает, бывшие его связи из СПУ - Киселев и Прахомов, поняв серьезность ситуации, прекратили с ним контакты, и теперь в г. Киеве Снегирев в одном лице представляет для Некрасова «и народ, и почитателей, и обожателей».

Вадим Николаевич Собко обнадежил своего куратора в КГБ, и тот записал в справке:

«Собко В. Н. сообщил 6.4.74 о состоявшейся в этот же день встрече со Снегиревым, которая длилась около четырех часов. По мнению Собко В. Н., после исключения из КПСС Снегирев понял, что время «безнаказанного фрондирования» прошло и теперь ему приходится нести ответственность за свои поступки. В связи с этим отношение его к Некрасову несколько изменилось, оно стало более критичным. По словам Собко В. Н., Снегирев назвал Некрасова «выжившим из ума 62-летним творчески бесплодным человеком, который, используя ситуацию, пытается нажить себе широкую известность».

Сообщив Собко В. Н. о намерениях Некрасова выехать на некоторое время за границу, Снегирев якобы скептически отозвался о Солженицыне, считая, что он как литератор слабый и быстро потеряет нынешнюю скандальную популярность за границей.

Когда Собко В. Н. поставил вопрос о необходимости решительного разрыва с Некрасовым и публичного заявления об этом, возможно, в прессе, Снегирев сказал, что в объяснении, которое будет передано 8 апреля с. г. в Киевский ГК КПУ, он указывает, что не одобряет заявление Некрасова, сделанное иностранным корреспондентам, однако выступить против него в прессе не может, исходя из личных мотивов, так как их связывает многолетняя дружба.

По мнению Собко В. Н., осуждение Снегиревым «интервью» Некрасова, а также критические высказывания в его адрес позволяют сделать предположение, что в случае проведения с ним кропотливой работы его можно склонить к публичному осуждению Некрасова. При этом тактически более выгоден вариант такого выступления Снегирева на студии, в Союзе писателей и т. п. Выступление же в прессе может придать «фигуре» Снегирева определенную значимость в событиях, связанных с Сахаровым, Солженицыным и Некрасовым, а это политически невыгодно».

Возможно, в чем-то Вадим Собко выдал желаемое за действительное. Но правда одно: Снегирев очень мучился тем, что в апелляции в горком вынужден «продать» Некрасова. Он буквально заставил Виктора Платоновича прочесть черновик. Тот вернул его со словами: «Я не вправе требовать от тебя ура-геройства». И успокоил друга: «Никакой продажи не вижу». Получив индульгенцию, Гелий отнес текст в горком, но про себя понимал: геройство не для него, слишком уж слаб. Повесть «Роман-донос» о своих терзаниях он и задумал как саморазоблачение, донос на себя, негероя.

«ИСПОЛНЯЕТСЯ ОПЕРА «СВУ», МУЗЫКА - ГПУ»

Здоровяк, охотник, косая сажень в плечах, Гаврила на глазах стал чахнуть. Один сердечный приступ сменял другой. Раздражался даже на сынишку. Однажды сильно отшлепал всего-навсего за то, что ребенок не заправил майку в трусики.

Он вел дневник и часто делал записи о скандалах с Катериной. В день обыска у Некрасова рвавшаяся пойти туда вместе с мужем, теперь она обвиняла Виктора Платоновича, втянувшего Гелия в диссидентство, во всех бедах своей семьи.

«Потекли обиды по поводу принесения ее, Кати, в жертву, и какое имел я право ею жертвовать, не спросясь...». Договорилась до того, что она была ему наградой, которую он не оценил. «Крыл тем же: «А я для тебя уж совсем не награда? Ты была бы счастливее с мальчиком Колей Поповичем, братом знаменитого космонавта?». Сыпал другими именами подозреваемых во флирте с женой. Семья неумолимо разваливалась.

А в горкоме «предательством» Некрасова в апелляции не удовлетворились. Важно было другое: он отказался писать обличительную статью. Заседание бюро во главе с грозным первым секретарем киевского горкома Александром Ботвиным постановило: решение райкома утвердить. За сим последовали изгнание со студии, из Союза писателей. Из Союза кинематографистов его исключили почетно: в один день с Некрасовым и незадолго до этого отправленным за решетку Параджановым.

В полной растерянности Гелий отправился к дяде. Вместо помощи получил разговор на повышенных тонах.

«- Коррупция? - вопрошал дядя. - Какая коррупция, где она у нас?

- Вадя, но ведь не живут же у нас на зарплату, невозможно на нее прожить!...».

Дядя так разошелся, что припечатал: племянничек - враг, дорвись он до власти - повесит! И ввернул: жаль, нет уже на свете Наталии, его сестры и мамы Гелия, «она бы тебе задала науку и воспитание».

Гелий опешил: что дядя имеет в виду? До тех пор он считал милую, дорогую маму невинной жертвой режима. От бабушки знал, что в 37-м году на школьную учительницу Наталью Николаевну Собко состряпали донос. Бабушка даже хранила газетную вырезку со статьей «Школой руководят политические слепцы», в тексте ее называли контрреволюционеркой.

В повести «Автопортрет-66» со слов бабушки Гелий Снегирев записал: «Из школы маму уволили, и целый месяц мы по ночам, как услышим шум автомобиля, все выскакивали, тогда аресты кругом шли. Ее врагом народа объявили... с того времени, вероятно, у нее та страшная опухоль в голове началась». Наталью Николаевну все-таки выпустили, признав невиновной.

В 41-м, накануне отъезда Натальи и Гелия в эвакуацию, тревога о будущей разлуке так страшила бабушку, что она позвала ворожку. Та всем посулила хорошую судьбу, одной только Наталье выпала черная масть: «Назад дороги нет». Отец Гелия выгнал ворожку из дома, но судьбы тем не переломил. В поезде Наталья Николаевна разболелась и, приехав в Тбилиси, умерла в возрасте 36 лет. Больше Гелий ничего не знал.

И вдруг, в разгар жаркой полемики, дядя Вадя ввернул: «Гелюшка, а ты знаешь, кстати, что Наталя в свое время сыграла роль добровольного, бесплатного, так сказать, ненаемного агента ГПУ?.. Весь процесс СВУ (сфабрикованное в 1930 году дело Спілки визволення України. - Авт.) был построен на разоблачениях, которые содержались в письмах Натали к одному из ее бывших одноклассников и однодумцев по СУМ (Союз украинской молодежи. - Авт.)».

В середине 20-х годов идейные предпочтения Натальи Николаевны склонились к комсомолу, и, потеряв надежду переубедить бывшего единомышленника-националиста в письмах, она поделилась мыслями об их разногласиях с ЦК комсомола. Тогда, в ранние годы советской власти, еще сохранялась вера, что в споре рождается истина и процесс ее обретения всех только радует. Многие так и не заметили черты, за которой вера превратилась в иллюзию, а дискуссия - в донос. Письма Натальи Николаевны Собко своему адресату и в ЦК комсомола легли в основу обвинения.

Гелий был потрясен: «Вот, мама, почему не забрали тебя в 37-м после того доноса, после статьи в газетке. Пощадили за прошлые заслуги». И не понимал, для чего в такую тяжелую для него минуту дядя рассказал эту историю: «Для того, чтобы на примере мамы подтолкнуть меня к доносу на Ве-Пе? Или чтобы, очернив память мамы, окунуть меня лишний раз в жижу навозную житейскую - ничего, мол, святого нет, все вокруг подлы, даже твоя святая Мать?».

Как ни странно, новый шок помог ему пережить предыдущий, отвлек на поиск свидетелей процесса, документов, написание эссе «Мама моя, мама».

Страшное, расстрельное дело проходило как трагифарс на сцене театра. Из суфлерской будки явно подсказывали тексты, сочиненные ГПУ. Харьковчане придумали афоризм: «Дело СВУ - музыка ГПУ».

Гелий Иванович представил себе, что на сцене стоят не 45 стульев, на которые усадили обвиняемых, а 46: «Читатель, представь его себе, этот свободный стул, никем еще не занят, но уже для кого-то поставлен. Представь его себе, рассмотри его там за перегородкой. А? Ведь каждый, кто сидел в зале Харьковской оперы, примирял к нему свой зад! Не так ли? Ты не примерил бы? Уже примерил? Вот видишь».

Он предчувствовал: 46-й стул приготовлен для него. Фаталисты сказали бы - за грех, вольный или невольный, его бедной мамы.

«ЛОЖЬ И ПОЗОР ВАШ ГЕРБ, КОЛОСЬЯ ДЛЯ КОТОРОГО ВЫ ИМПОРТИРУЕТЕ ИЗ CОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ»

Подполковник Гавяз и писатель Собко нарисовали «дорожную карту», по которой Гелий Снегирев должен был вернуться в лоно партии и работы:

«На вопрос, не следовало бы Снегиреву на некоторое время уехать в командировку из Киева, чтобы в другой обстановке обдумать свое положение, Собко В. Н. сказал, что это было бы весьма кстати. Снегирев, даже поняв искусственность такой командировки, возможно, с охотой воспримет ее, чтобы оторваться от Некрасова и найти правильный выход из ситуации, в которой он оказался. Для этого следовало бы на некоторое время отложить увольнение его из киностудии».

Но план переиграли, когда решилась судьба Некрасова. Его выпустили за границу, взяв обещание не писать плохо о Родине. Он был готов обещать все, что потребуют, лишь бы дали уехать. Из сообщения заместителя председателя украинского КГБ С. Крикуна В. Щербицкому 3 сентября 1974 года:

«В контролировавшемся нами разговоре со Снегиревым, касаясь мотивов своего выезда за границу, Некрасов заявил, что он решился на этот шаг, так как считает, что «лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней».

Теперь в порочащей Некрасова статье не нуждались, из «Укркинохроники» Снегирева уволили. Гелий страшно переживал, к сердечному заболеванию прибавился тромбоз сетчатки, он почти ослеп. Получил инвалидность второй группы, жил на пенсию и при этом шутил: «Везет же людям!».

В одной из докладных КГБ в ЦК КПУ есть перечень присутствовавших на проводах Виктора Некрасова в сентябре 1974 года. Виктор Платонович был расстроен, что, будучи приятелем половины города, за прощальный стол смог усадить всего 25 человек, среди них двух москвичек - Галину, жену Евгения Евтушенко, и Лилианну Лунгину. И все-таки присутствие киевлян говорит о том, что операция по созданию вакуума вокруг Некрасова удалась не вполне. Провожали отъезжанта и Гелий Снегирев с супругой. В аэропорту Борисполь Некрасов и Гелий едва сдерживали слезы: свидимся ли когда-нибудь? Нет, вряд ли.

В Париже Виктор Платонович стал получать через западных корреспондентов рукописи Гелия Снегирева, которые публиковал в журнале «Континент». Авторитет ведущего помог ведомому наладить контакт с мятежным генералом Петром Григоренко. В его московской квартире Гелий дал решившую его жизнь пресс-конференцию. Дело было в 1977-м - году принятия брежневской конституции. В присутствии 20 журналистов гражданин Снегирев обратился к руководителю государства:

«Ваша Конституция - ложь от начала до конца. Ложь, что ваше государство выражает волю и интересы народа... Ложь и позор ваша избирательная система, над которой потешается весь народ, ложь и позор ваш герб, колосья для которого вы импортируете из Cоединенных Штатов».

Гелий дочитал заявление и в конверт, адресованный Брежневу, вложил свой паспорт: «Я отказываюсь от советского гражданства».

Сотрудники «вражеских голосов», в основном бывшие советские диссиденты, выдававшие в эфир пресс-конференцию Снегирева, были взволнованы: даже они не были так отчаянно свободны, как он.

Может быть, в глубине души Гелий рассчитывал на выдворение из СССР. В одном из тайных писем Некрасову написал: «Все, дорогой мой, предрешено. Однако по-хорошему я отсюда не убегу. И еще раз - обо мне не волнуйтесь. Я все взвесил и знаю, на что иду. Привет!». Может быть, наоборот, знал что не убежит ни по-хорошему, ни по-плохому.

Примерно в то же время Вадим Николаевич Собко выступил в журнале «Дніпро» со статьей «Роздуми про Конституцію СРСР» - для него она была и самой мудрой, и самой гуманной.

Главный гуманист страны Андропов лично занялся Снегиревым. Вывод: «Комитетом госбезопасности принято решение об аресте Снегирева и привлечении его к уголовной ответственности по ст. 64 ч. 1 УК УССР (антисоветская агитация и пропаганда). Вопрос согласован с ЦК Компартии Украины».

«КАК ПОЖИВАЕШЬ ТАМ, В НИГДЕ?»

Гелий и Катерина развелись. Пылкая любовь переросла в пылающую ненависть. В какой-то мере он был даже рад: КГБ отстанет от нее, а главное - их сын будет в безопасности. И был прав - его новую жену филолога Галину Флакс таскали на допросы, угрожали арестом.

Катерина Квитницкая тоже вышла замуж. Может, была счастлива, но писала стихи, посвященные мужу-диссиденту, ради идеалов пренебрегшему любовью и семьей. В идеализм поверить трудно, не то что в цинизм. Стихи были злые:

Предстарый юноша, раскольник,
Растяпа, хлебосол, дурак,
Зачем велась твоя игра,
Меня смешившая до колик?

И горькие:

Как поживаешь там, в нигде,
В нерадости и в небеде,
Там, после дыма, после пепла,
В преддверьи рая или пекла?
Как поживаешь там, в нигде?..

Обосновавшийся в Париже Виктор Некрасов отказался от своего обещания не поминать лихом бывшую Родину. Автора знаменитой книги «В окопах Сталинграда» особенно раззадорили военные мемуары Брежнева о Малой земле. Не случайно в народ пошел анекдот: «Что вы делали, когда мы воевали на Малой земле? Отсиживались в окопах Сталинграда?». КГБ реанимировал старую задумку дать Некрасову отповедь руками Снегирева.

Гелий ни за что не согласился бы. Но случилось ужасное. Когда он объявил в тюрьме голодовку, санитары-амбалы начали кормить его принудительно, повредили позвоночник, и у него отнялась нижняя часть туловища. Его мучения были ужасны, и следователь Слобоженюк, который, кстати сказать, вел и дело Некрасова и из чьих рук Некрасов ускользнул, дождался, наконец, своего часа.

Реванш взял, соблазнив Снегирева перспективой перевода из тюремной больницы в городскую. Измученный, исстрадавшийся «под медицинскими пытками», Гелий Иванович подписал покаянное письмо. От боли он почти ничего не видел, не понимал. С трудом различил фамилии Григоренко и Некрасова. Перед ними - эпитет «бесчестные». Вычеркнул. Перед отправкой текста в набор эпитет восстановили.

Прочитав опубликованное открытое письмо, Петр Григоренко, которому только-только разрешили выехать в США, не стал в позу, не оскорбился: «Сейчас уже появились здесь, в свободной стране, критики Снегирева: «Сломился, предал свои идеалы, людей». Я отрицаю право на такую критику со стороны тех, кто сам не побывал в этой чертовой мельнице».

28 декабря 1978 года Гелий Снегирев скончался, так и не выйдя на вольный воздух из темной палаты Октябрьской больницы. Виктор Некрасов горевал: «Меньше чем вшестером гроб не поднять. Нашлось ли столько отважных друзей? Боюсь, что среди этих шестерых не меньше трех были дюжие ребята «в штатском». Виктор Платонович ошибался: о смерти Гелия Ивановича родственникам сообщили после кремирования тела, в последний путь его не провожали - конвоировали только люди в штатском.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter