Бывший украинский политзаключенный, осужденный в России, Юрий СОЛОШЕНКО: «Пришел начальник тюрьмы и сказал: «Юрий Данилович, не умирайте, пожалуйста. Я недавно назначен, международный скандал мне ни к чему»

Бывший директор полтавского военного завода «Знамя» Юрий Солошенко почти два года провел в российской тюрьме. Он вместе с еще одним узником, Геннадием Афанасьевым, вернулся в Украину в середине июня по договоренности об обмене пленными между президентами Украины и России. «В этом месяце у меня две даты: 5 августа исполнилось ровно два года, как я попал в лапы ФСБ, а 14 августа — ровно два месяца, как вернулся домой», — рассказал корреспонденту издания «ГОРДОН» Солошенко.

Несмотря на свои 73 года и серьезную болезнь, обнаруженную в тюрьме, Юрий Данилович держится довольно уверенно и оптимистично. Считает, что все самое страшное уже миновало, и старается наверстать упущенное — много времени проводит среди внуков, детей и жены Виты, с которой прожил в браке 53 года. Единственное, что его огорчает, — самочувствие супруги. Она и ранее болела, а переживания по поводу ареста мужа еще больше подорвали ее здоровье.

Солошенко 40 лет проработал на полтавском заводе «Знамя» (где выпускали детали и агрегаты для космических аппаратов и ракетных установок), в 1999 году стал директором. Все последние годы предприятие сотрудничало исключительно с министерством обороны России. Поэтому руководитель часто бывал в соседней стране, участвовал в закрытых мероприятиях и посещал предприятия оборонпрома РФ, поскольку имел допуск к военным секретам.

В 2010 году по желанию нового руководства завод «Знамя» прекратил существование, а Солошенко вышел на пенсию. К нему время от времени обращались за помощью представители украинских оборонных компаний, поскольку он имел деловые и дружеские связи в России. Именно одна из таких просьб послужила причиной поездки Юрия Даниловича в Москву в середине 2014 года, когда его задержали сотрудники российских спецслужб.

«В колонии по телевизору увидел репортаж о Савченко. В кадр попали люди возле здания суда, кто-то из них держал баннер «Солошенко — свободу», и я понял: обо мне тоже пекутся»

— Юрий Данилович, как проходит процесс адаптации к нормальной жизни?

— Просто наслаждаюсь свободой и родным воздухом. Настрой оптимистичный. Веду обычный образ жизни. О кошмаре, который выдержал, почти не вспоминаю. И уже такое ощущение, словно и не был в тюрьме. Только иногда задумываюсь о пережитом и ужасаюсь: меня два года не было дома, в Украине!

Что касается здоровья, я не ощущаю ничего, что могло бы вызывать беспокойство. Доктора больше волнуются, чем я. Президент определил меня в солидную киевскую клинику, где провели тщательное обследование и назначили лечение. Принимаю препараты под контролем медиков Киева и Полтавы.

Речь идет об онкозаболевании. Предлагали операцию, но я отказался. Учитывая мой возраст, неизвестно, что меня скорее убьет — старость или болезнь. Но я на это сейчас совсем не обращаю внимания. Живу полной жизнью, общаюсь с детьми. У меня трое чудесных внуков, двое сыновей, жена. В этом году исполнится 53 года со дня нашей свадьбы. Я убедился, насколько у меня замечательная семья. Раньше в ущерб своим близким больше внимания уделял работе, а теперь понял, как был не прав.

— Кроме медицинской помощи, пос­ле возвращения вам еще какую-то поддержку оказывают?

— Общаюсь изредка с нашими правозащитниками. От вице-спикера Верховной Рады Ирины Геращенко звонили как-то, справлялись о моих делах. С Геной Афанасьевым часто созваниваемся. Разговоры с ним — самая серьезная психологическая поддержка для меня. Вот и все.

— А представители украинских спецслужб с вами пытались встретиться?

— Я и сам удивляюсь: с момента моего возвращения прошло уже два месяца, и за это время ни разу со мной не говорили представители СБУ. Вероятно, мой случай их не слишком интересует. Конечно, ввиду моего возраста на меня вообще особенно не рассчитывают, а зря. На самом деле я готов включаться, скажем, в борьбу за вызволение украинских узников из российских тюрем. Вспоминаю себя в заключении, когда постоянно только и думал о возвращении на родину, и понимаю — наши граждане в российских тюрьмах в таком же психологическом состоянии.

В тюрьме все мысли только об освобождении. Я перебрал свои воспоминания, многое переосмыслил. Я прожил интересную насыщенную жизнь. Не на что жаловаться. А эти два года — несчастье, которое пришлось вынести. Благодарен всем, кто за меня переживал и прилагал усилия для моего возвращения. Вы даже не представляете, насколько важно было ощущать эту поддержку!

В колонии однажды по телевизору увидел репортаж о Савченко. В кадр попали люди возле здания суда. Кто-то из них держал баннер «Солошенко — свободу». И я понял: обо мне тоже пекутся. Трудно передать, что почувствовал, когда 25 мая в газете прочел слова Петра Порошенко: «Сегодня могу говорить, что после Савченко в Украину вернутся Солошенко и Афанасьев». До последнего момента не мог в это поверить. Ведь российский президент все время хранил молчание. Уверенности быть не могло. Владимир Путин — страшный человек. Он кагэбист, а потому в любой момент мог передумать.

— Савченко объявила голодовку и пикетировала Администрацию президента, чтобы вынудить Петра Порошенко более решительно действовать для освобождения наших военнопленных. Вы бы к ней присоединились?

— Президента есть за что ругать, но на месте Савченко я бы повременил с критикой. Представляю, чего стоило Порошенко говорить, скажем, обо мне с Путиным. С ним мало кто хочет общаться. Россия уже и так один большой ГУЛАГ. А Путин еще и превратил страну в изгоя. Если бы не дипломатический протокол, ему бы вовсе руки никто не подал.

Лично я благодарен всем, кто за меня боролся, — и президенту, и Ирине Геращенко, и Виктору Медведчуку, и нашему консулу Геннадию Брескаленко. Надо понимать, обмен — это не так просто и не так быстро, как всем хотелось бы. Мне кажется, Савченко немного торопится. Эти акции, скорее, могут помешать вызволению пленных.

В ФСБ мне прямо сказали, что все фамилии (кого задержать, кого помиловать и отпустить) Путин утверждает лично. Поэтому, я считаю, протест в Киеве не будет иметь результата.

— И как, по-вашему, дей­ствовать, раз ускорить вызволение заложников способен только рос­сийский президент?

— Путин только хорохорится, что санкции не достают Россию, а, напротив, способствуют развитию собственного производства. В реальности это серьезный удар по его самолюбию и экономике страны. Поэтому санкции надо ужесточать. Следует также стимулировать общественное мнение (как в Украине, так и за ее пределами), давить на международные организации, вынуждать их постоянно требовать освобождения украинских узников. Их судьба зависит исключительно от каприза российского президента Путина. И наша с вами задача — каждый день напоминать об украинцах, которых держат в российских тюрьмах и подвалах оккупированного Донбасса.

Меня очень настораживает, что в Ук­ра­и­не все меньше говорят об Олеге Сенцове, Александре Кольченко, Алексее Чирние и других узниках Кремля. Нельзя прекращать разговоры о них. Когда мы сами будем постоянно напоминать об обязанности добиваться их освобождения, зарубежные организации и политики не смогут делать вид, что проблем нет.

По собственному опыту знаю: люди сидят безвинно. Они ждут освобождения. Сенцова недавно перевели в колонию в Якутию. Я сутки проехал в вагоне, который они называют «Столыпин», и запомнил этот кошмар на всю жизнь. А его везли в таком вагоне дней 10. Не представляю, каково это пережить.
Надеяться на милость россиян не стоит. Там редко применяется условно-досрочное освобождение. По закону можно обратиться после половины срока. А в реальности есть негласное указание судам: отпускать не ранее чем за два года до окончания срока заключения.

«Никогда не допускал мысли, что придется провести в тюрьме весь срок»

— Вы говорите, чувствуете себя так, словно и не было двух лет тюремного за­­ключения. Но, наверное, свое освобождение запомнили в деталях. Что почувствовали в тот момент?

— Я все время ждал дня, когда выйду на свободу. Понимал: шесть лет не выдержу. Не только по состоянию здоровья, но и по возрасту. Никогда не допускал мысли, что придется провести в тюрьме весь срок. В СИЗО и колонии больше всего донимала безысходность. Но, знаете, не было какого-то ликования по случаю освобождения и всех остальных эмоций, которые должны быть у спасенного человека. Я просто выдохнул, почувствовал невероятную усталость и опустошенность, хотя вокруг меня уже были наши.

Об обмене я точно знал — не зря ведь меня 2 мая привезли из колонии назад в «Лефортово». 10 июня мне стало плохо. Сначала местные медики надо мной колдовали, потом «скорую» вызвали, а потом ко мне пришел начальник тюрьмы и сказал: «Юрий Данилович, не умирайте, пожалуйста. Я недавно назначен. Международный скандал мне ни к чему».

А уже 14 июня утром меня попросили «с вещами на выход». «Все, теперь ты поедешь домой», — сказал мой сокамерник (кстати, он доктор юридических наук, гражданин Израиля и РФ, который жил в Канаде. А сидел за «обещание содействия в получении взятки» — только вдумайтесь в формулировку). Меня отвели в кабинет начальника СИЗО Ромашина. Там я увидел четверых мужчин и Медведчука. Я сразу его узнал. Он подошел и поздоровался, пожал руку. Ромашин зачитал циничный указ президента Путина, как тот, руководствуясь принципами гуманизма, меня освободил. Я не удержался и спросил, какими принципами руководствовался президент Путин, когда меня задерживали? Эти слова пропустили мимо ушей и уточнили, нет ли у меня претензии к содержанию. Я сказал: «Претензий к содержанию нет, к задержанию — есть».

После этого в сопровождении Медведчука вышел из СИЗО. Я знал, что в «Лефортово» также сидел Афанасьев, и забеспокоился, увидев, что его поблизости нет. Спросил, где же еще один пленный? Потом мы увидели, как от дверей тюрьмы идет молодой парень, и Медведчук сказал ему: «Солошенко без тебя ехать домой отказывается». Мы с Афанасьевым сели в машину, там и познакомились.

— Медведчук ехал с вами в одном автомобиле?

— С нами был сотрудник СИЗО. Медведчук поехал в другой машине.

— Журналист Павел Каныгин написал, в аэропорту, когда вы направлялись к украинскому самолету, вы спросили «Это все наши?», и Медведчук сказал: «Это все ваши». Так и было?

— Помню, что спрашивал, но когда увидел украинский самолет, его ответ уже не слушал.

— Вы успели еще о чем-то поговорить?

— Мы практически не общались. Медведчук был сдержан и немногословен. Только когда мы вышли из кабинета начальника тюрьмы, на вопрос, полетит ли он с нами, ответил, что в самолете меня ждут Ирина Геращенко и Святослав Цеголко (пресс-секретарь президента Петра Порошенко. — «ГОРДОН»), с ними я и полечу, а он отправится в Киев вечером.

---

---

— В Киеве на брифинге вы выглядели растерянным. Огорчились, что рядом не оказалось ваших родных?

— Конечно, мне хотелось сразу обнять детей и жену. Но я понимал, что вся операция по обмену держалась в тайне. Только в самолете Геращенко позвонила моей же­не, сообщила об освобождении и попросила пока никому об этом не рассказывать. Так что родные просто не успели до­ехать из Полтавы в Киев.

С сыновьями и внуками я встретился на следующий день. Ждал их, волновался, несколько раз выходил на крыльцо, вглядывался в лица посетителей. И когда в очередной раз спускался в холл, увидел своих сыновей и внуков, которые примеряли бахилы. Мы долго стояли обнявшись, много разговаривали — это было очень трогательно. А с женой мы увиделись после того, как меня выписали из больницы и я вернулся в Полтаву. Она, как и положено женщине, встретила меня упреком: «Я же тебе говорила: не езди в Москву!». Для нее все случившееся стало серьезным ударом. Здоровье пошатнулось. Нам уже по 73 года. В таком возрасте все не прос­то.

«Честно говоря, думал сначала, задерживают не меня, а я просто случайно под раздачу попал. Сейчас во всем разберутся и меня отпустят»

— Как в самый разгар вооруженного противостояния на востоке Украины вы оказались в столице страны-агрессора?

— С уверенностью заявляю: мое дело состряпали задолго до моего визита в Москву в кабинетах ФСБ. Следователь просто выполнял полученные сверху поручения, о чем сам много раз мне говорил.

История началась еще в 2013 году, ког­да наши внешнеторговые организации договорились с РФ о закупке пяти магнитронов для зенитно-ракетных комплексов «Бук». Пока выделялись деньги, наступил 2014 год и цены резко выросли. Тогда меня неофициально попросили провести переговоры с директором Саратовского предприятия, чтобы он нашел возможность отпустить нам изделия по цене прошлого года. Я позвонил и попросил. Он отказался, мол, сильно загружен, и порекомендовал обратиться ко вторым поставщикам. Это такие фирмы, которые создавались в России специально для проведения разных коммерческих операций в сфере вооружения. Через какое-то время мне позвонил представитель одной из таких фирм, полковник запаса Константин Колегов, и сообщил, что у него есть интересующие нас изделия.

11 июня 2014 года по просьбе украинских заказчиков я поехал посмотреть на магнитроны, чтобы убедиться в их исправности. Оговорюсь сразу: это не секретная технология. Когда я приехал в офис, мне предложили вместо магнитронов клистрон. А вот он используется в секретной системе С-300, россияне скрывают частоту, на которой он работает, чтобы никто не мог разработать эффективные средства подавления, но эта технология давно освоена, и клистроны выпускаются на киевском заводе «Генератор». Прямо в руки совали: «Ну возьми, он списанный, очень хорош. Тебе будет благоприятно для бизнеса». А я сказал, что он и даром не нужен, поскольку потребность в магнитронах. Я чувствовал, что-то не чисто, поэтому попросил подтвердить для начала качество товара и уехал (потом следователь рассказал, если бы я тогда согласился, то меня прямо в тот день и арестовали бы).

Через какое-то время снова начал звонить Колегов, дескать, проверку провел, можно забирать. Правда, еще за это счет в шесть тысяч долларов выставил. Я отказался, мол, денег нет, уже совсем эти изделия не нужны. Тогда он перестал настаивать. А через какое-то время снова связался со мной. Написал письмо: «Мы нашли в неликвидах 11 ламп бегущей волны (применяются для усиления сигнала в зенитном ракетном комплексе «Оса». — «ГОРДОН»), выпущенных заводом «Знамя». Но не уверены в качестве. Ты как специалист приезжай, посмотри, подтверди их исправность. Мы оплатим дорогу». Я ехать, признаться, не хотел. У меня уже были билеты совсем в другую сторону: собирался везти жену на лечение. Но таки уговорили меня съездить на один день в Москву.

— Вы же такой опытный человек, столько лет проработали на оборонном предприятии. Как могли поддаться на уговоры? Неужели даже мысли не возникло, что не зря вас так настойчиво зазывают?

— Больше скажу. Такие были сигналы: «Надо бежать!», а я не мог допустить мысли, что меня подставят. В Белгороде прошел паспортный контроль. Пограничница вернулась и снова попросила мой паспорт, вышла из купе, и я слышал, как диктовала кому-то по рации мои данные. Я понял, что меня ведут, но не учел, что Украина с Россией в состоянии войны.

Я ехал совсем без вещей. Думал: «У меня в кармане обратный билет и всего три тысячи рублей. Ну что мне могут предъявить?». Уже когда сидел в «Лефортово», тысячу раз пожалел о своей легкомысленности. Поймите, я этого Колегова очень давно знаю. Когда был директором завода, много раз с ним встречался, мы долго сотрудничали, несколько раз был у него дома. Поэтому не предполагал, что он способен так вероломно со мной поступить.

На вокзале меня встретил полковник в запасе Борис Демьянов. Он представился другом Колегова и удивился, что я приехал с пустыми руками, начал давить на меня. Говорил, на проверку магнитронов, которые мы раньше заказывали, а потом передумали брать, они потратили свои деньги, а я их подвел. Тогда я перезвонил украинским заказчикам, они сказали: «Рассчитывайся». Поскольку у меня денег не было, связался со своим другом и попросил в долг. Тот передал мне эти шесть тысяч долларов, которые потом и стали уликой. Вроде как я заплатил деньги за секретные документы.

Уже потом на суде Колегов открыто заявил, что решил посадить меня, поскольку между нашими странами война, а я мог представлять опасность для Российской Федерации. И чтобы нейтрализовать меня, написал заявление в ФСБ. Обвинение строилось исключительно на его показаниях. Сколько я ни просил следователя провести перекрестный допрос или на полиграфе, мне отказывали.

«Секретные» материалы, покупку которых мне инкриминировали, на самом деле давно есть в Украине. На заводе «Знамя», которым я руководил, изготавливались изделия для таких же систем радиоэлектронного вооружения, только другого класса. Наш завод с 1999 года работал по прямым договорам с минобороны РФ и был коллективным членом концерна «Микроволна». Мы постоянно участвовали в их мероприятиях, в том числе секретных. У меня даже был доступ первого уровня.

— Помните, как проходило задержание?

— Все было четко срежиссировано по правилам детективного жанра. В офис Колегова зашли люди в камуфляже с оружием: «Всем оставаться на местах, ФСБ. Лицом к стене». Подошел подполковник, меня по ногам ударил, чтобы я их шире плеч расставил. Много было спецов. И доктор сразу вошел, мне капли сердечные накапал.

Тогда же у меня забрали оба моих телефона. Потом положили в пакет и попытались мне отдать: «Заберите ваши телефоны». Смотрю, а там какие-то бумаги. Я бросил пакет назад, сказал: «Это не мое».

Честно говоря, думал сначала, задерживают не меня, а Колегова (мало ли чего он мог накрутить), а я просто случайно под раз­­дачу попал. Сейчас во всем разберутся и меня отпустят. Поэтому особенно не волновался. Меня привезли сначала в следственное управление, затем в суд. Я судье сказал, что предъявленные обвинения абсурдны. Нет никакой необходимости покупать документы, поскольку они давно есть в Украине. На что судья ответил: «Речь не о том, виновны вы или нет, а только о выборе меры пресечения, пока тут будут разбираться, насколько вы виновны». И присудил два месяца содержания под стражей. Но я все не верил, что меня осудят. Думал, вот за эти два месяца разберутся, и я вернусь домой.

«Следователь на взятку меня провоцировал. Я не повелся, отшутился, что Мосгорсуд берет взятки, сопоставимые с бюджетом Полтавской области»

— Другие узники говорили, что во время следствия к ним применяли силу, пытали. А на вас как давили?

— К счастью, не пытали. Но психологическое давление было серьезным. Ко мне (как я потом узнал) консула не пускали, а следователь говорил: «Даже банановые республики о своих заключенных беспокоятся, а ваша Украина от вас отказалась, вы никому не нужны».

Адвоката меня лишили. А следователь Сергей Микруков откровенно говорил: «Я ваш лучший адвокат». К слову, когда он взялся за мое дело, был майором, а потом, еще до окончания следствия, получил звание подполковника. Заслужил. Мне предлагали российское гражданство. Обещали после этого изменить статус обвиняемого на свидетеля, помочь семье переехать в Россию и обустроиться на новом месте. На что я ответил: «Отпустите меня лучше домой. Поеду лично собирать вещи и родных к вам на ПМЖ».

Тогда же следователь меня на взятку провоцировал. Говорил: «С замом председателя Московского горсуда договорено дать вам условное наказание. Но не мешало бы еще подкрепить это определенной суммой. Хотел бы знать ваши возможности». Я не повелся, отшутился, что Мосгорсуд берет взятки, сравнимые с бюджетом Полтавской области Украины.

---

---

— Отец узника Валентина Выговского рассказывал, как адвокат постоянно настаивал, чтобы он со старшим сыном в Москву приехал. А ваших родственников не тревожили?

— И такое было. Они хотели сына Александра выманить. Следователь постоянно требовал, чтобы он приехал на допрос. И я по наивности позвал Сашу. Хорошо, что следователь в тот день уехал в командировку, а то бы еще и сына арестовали. Я потом понял, они хотели его «закрыть» и через него давить на меня дальше.

— А разве украинские спецслужбы не работали с вашими близкими, не консультировали их?

— Никто никакой помощи не оказывал. Только друзья семье деньги перечисляли (сейчас возвращаю все обратно). Да еще тот человек, который от имени госструктур просил поучаствовать в закупке магнитронов, сильно помогал. Добивался включения меня в обменные списки, и, наверное, благодаря этому я сейчас в Украине.

— Какие-то следственные дей­ствия с вами в Москве проводили, кроме доп­росов?

— В реальности я 10 месяцев просто сидел в камере. Никаких следственных действий не проводили вообще. Когда срок, отведенный на следствие, прошел, следователь сказал: «Если вы не признаете вину, я продлю следствие еще на полгода, за это время подберу пару новых статей и будете сидеть по максимуму. А это 20 лет».

Мне пообещали содержание под домашним арестом. Даже съездили к моему другу в Подмосковье, привезли от него рас­писку, что он готов меня принять и обеспечить условия содержания. Я больше года провел в полной изоляции и наивно согласился подписать эту бумагу о признании вины. Но перевод под домашний арест так и не состоялся. Причина формальная — отсутствие регистрации в РФ. После этого я потерял всякую надежду на освобождение.

Я еще думал, что полученные таким путем признательные показания в суде не примут. Ведь признание должно быть подтверждено доказательствами, а их в природе не существовало.

Интересная деталь: в деле было заключение Управления контрразведки ФСБ, что «секретные технологии», которые я якобы покупал, — клистроны — по программе импортозамещения освоены в Украине. Даже написали там, сколько средств выделили на освоение. Тем не менее, меня обвинили в посягательстве на безопасность РФ.

Когда я начал обосновывать абсурдность обвинений, судья с участием слушал, одобрительно кивал головой. А в заключении написал, что все мои доводы суд принял «критически», то есть не принял во внимание. Гособвинитель попросил 10 лет строгого режима. Суд учел мое прошлое и сделал снисхождение — дал шесть лет, что для моего возраста равносильно пожизненному сроку.

«За весь процесс прокурор ни разу не посмотрела мне в глаза, хотя я лично к ней обращался. Там, к слову, у всех глаза бегают»

— Судебное разбирательство было закрытым. Расскажите, как проходили слушания, кто вас судил?

— Московский горсуд, по словам следователя, на дом моделей похож. У меня было трое судей — председательствующий мужчина и две женщины, которые ни слова не произнесли на заседаниях. Генеральную прокуратуру РФ представляла женщина. Вернее, девушка. Но три звезды полковничьи уже носила. Даже мои конвоиры говорили: «Не может быть в таком возрасте полковник. Ей же не больше 30 лет!». Все удивлялись, когда она успела подполковником побывать?

Она прочла материалы дела (их всего-то было четыре тома) и заявила, что вина полностью доказана. Говорила, как по писанному. За весь процесс (три судебных заседания, ни одно из них больше двух часов не длилось) ни разу не посмотрела мне в глаза. Хотя я к ней лично обращался. Там, к слову, у всех глаза бегают.

Поскольку фактически у меня не было защитника, я, пока длилось следствие, сам написал более 40 ходатайств и заявлений. Ни на одно ответа не получил. Даже писал генпрокурору. Тот ответил: «На ваши заявления вам дан ответ». Как хочешь, так это и понимай.

— То есть вы оказались в суде совсем один?

— Адвокат был, но формально. На мое дело повесили гриф «секретно», поэтому в зал никого не пустили, даже украинского консула. Телевидение ожидало за дверью. На ходу, когда из зала суда выводили, вопросы мне задавали. Меня сопровождали аж три конвоира! Боялись, что с дедом один не справится (смеется).

Кстати, и когда уже был в колонии, меня, закованного в наручники, возили на обследование в городскую больницу тоже в сопровождении троих конвоиров: два с автоматами и один с пистолетом. Словно особо опасного преступника. Такой я был для них страшный матерый шпион.

— Об условиях содержания заключенных в России много разных ужасов рассказывают. В каких условиях вы все это время жили?

— Меня сразу после ареста определили в изолятор «Лефортово». Первые три дня сидел в одиночке. Условия — унижающие человеческое достоинство. Достаточно только «параши», которая стоит прямо под дверью, под глазком, в который регулярно заглядывают надсмотрщики. А охраняют там заключенных как мужчины, так и женщины. Камера крошечная, примерно два на четыре метра, рассчитана на двух человек.

Питание в «Лефортово» было лучше, чем в остальных местах. Понятно, никаких особых изысков не было, но вполне съедобно. На сутки давали один батон. В камере телевизор, радио, холодильник. На прогулке специально так громко радио врубали, чтобы заключенные общаться не могли. Раз в месяц за деньги можно было заказать средства гигиены, чай, печенье.

Сначала со мной сидел парень, которого судили за мошенничество. Потом посадили бывшего милиционера. Мы мало общались. У него начала ехать крыша, и я попросил о переводе. В тюрьме нет практики учитывать пожелания заключенных, но мою просьбу выполнили — перевели в другую камеру. Вообще, сокамерники постоянно менялись.

11 декабря 2015 года меня привезли в Нижний Новгород, в колонию. Сначала поместили в больницу СИЗО, где я провел две недели. Затем отправили в так называемый «транзит» (это пересыльный пункт, где собирают заключенных, а потом развозят по колониям). Накануне нового года, 30 декабря, мне стало плохо, я обратился к врачу, и меня тут же снова положили в областную тюремную больницу на территории колонии №5, в которой я потом и отбывал наказание.

Там я пробыл до 21 марта 2016 года. После чего меня перевели в колонию. В казарме по 80 человек держат. Но меня определили в бокс для заключенных, которые обслуживают больницу. Там жили восемь человек.

1 мая, когда я был в церкви на пасхальной службе, пришли два вертухая и сказали: «С вещами на выход». Я понял: меня повезли менять. На прощание ко мне заходил начальник колонии и говорил, что они постарались создать для меня лучшие условия содержания.

Потом был вагон «Столыпин» и поездка назад в Москву. Когда везли в колонию, я ехал в купе без окон. В нем шесть полок, а набили 12 человек. Все, кроме меня, курили. Вместо двери — решетка. Только два раза в сутки выводили в туалет. Я был потрясен увиденным. Спросил у охранника: «Если вдруг случится пожар, вы откроете решетку?». Он ответил, что ему проще нас списать по акту, чем отчитываться о сбежавших.
А когда везли из колонии, меня поместили в купе с тремя полками. Я сразу попросил охранника, чтобы курящих не подсаживали ко мне. А он ответил: «Подселять никого не будем, вы у нас вип-заключенный». Так что уже на обратной дороге отношение ко мне было совершенно другим.

— А до того, как стало известно о вашем освобождении, как надсмотрщики к вам относились?

— Должен сказать, что и в колонии, и в СИЗО со мной обращались корректно, даже с сочувствием. Все они понимали, что я жертва политического заказа. Это фээс­бэшники, словно цепные псы, — получили команду «фас» и рвут. Им все равно.

---

---

В колонии я был под защитой заключенных. Молодые ребята с уважением относились, никто слова плохого не сказал. Когда стали приходить российские правозащитницы, побывали уполномоченный по правам человека по Нижегородской области и начальник Федеральной службы исполнения наказаний, тогда даже начальник колонии начал меня уважать, лично в больнице проведывал. Хотя заместитель начальника колонии раздраженно отметила: «Мы не любим, когда к нам часто ходят правозащитники». Но я же их не приглашал. Какой с меня спрос?

— Ваши знакомые россияне поддерживали вас каким-то образом, навещали?

— Сразу после задержания мне многие хотели помочь. Знакомый из Фрязино даже прислал адвоката и написал записку: «Слушай этого человека, он тебе поможет. Вместе разгребем эту ситуацию». Передал мне все необходимые вещи — от предметов гигиены до спортивного костюма и тапочек. Но потом его застращали, он прекратил выходить со мной на связь. И рекомендованного им адвоката ко мне тоже не подпустили.

После возвращения в Украину написал всем своим коллегам из России электронные письма, в которых описал предательство Колегова. Ни один не ответил. Понятно, почему: им, думаю, запрещено со мной общаться.

— А вы писали письма, наивно полагая, что вам кто-то ответит?

— Но один мой друг все-таки позвонил после освобождения с чужого телефона. Поздравил и сказал: «Никогда не сомневался в тебе. Знаю, что ты не шпион. Восстанавливай здоровье, а мы как-нибудь встретимся на нейтральной территории и все обсудим».

Несмотря на свои седые волосы, я довольно наивный человек, как видите. Верю в порядочность и справедливость. Вернее, верил. Теперь-то я научен. Из России я вернулся большим патриотом Украины, чем был до ареста. Раньше я считал, что все люди братья, теперь убедился: далеко не все.

Для меня это очень болезненный, но важный жизненный опыт. Меня ведь арестовали не просто так, а чтобы создать обменный фонд. Об этом говорит и тот факт, что в декабре 2014 года (я видел сюжет по телевизору) в Москве задерживали еще одного украинца, который приобрел те же изделия, что и мне предлагали, — я узнал на картинке склад и товар. Так вот ФСБ его через несколько дней отпустила домой. Меня же специально «закрыли». Как директор завода, я оказался для информационной войны более медийной личностью, которую можно было выгодно обменять.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter