В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОЭТ

Поэт Александр КАБАНОВ: «Мы за ценой не постоим, а постоять бы, постоять бы»

Автор 12 поэтических сборников, лауреат «Русской премии», журнала «Новый мир», премии Antologia, Международной Волошинской премии, публицист, главный редактор журнала культурного сопротивления «ШО», координатор Международного фестиваля поэзии «Киевские Лавры» недавно отметил свой 51-й день рождения. Поздравляем и предлагаем подборку его прекрасных стихотворений.

* * *

Видишь: на голубом глазу плывут мои облака,
розовые, нагие, перистые, когда
сын водолаза и дочь погибшего горняка
празднуют свадьбу, в бокалах — земля/вода.

Видишь: шахтерские каски полны моего угля,
в мисках пищат моллюски и прочая лабуда,
что подарить новобрачным — спрашивает
земля,
что подарить новобрачным — спрашивает
вода.

Вот акваланги, а вот и отбойные молотки,
черные ласты бабушки, дедушкин тормозок,
вот тамада забыл, что он — без правой руки,
что он — ослеп, но голос его высок.

Первая брачная ночь, девственность на века,
больше детей не будет, не будет детей всегда:
утром проверят простынь, белую, как облака:
а в центре ее — пятно, это земля и вода.

Побег в Брюгге

Я назначу высокую цену —
ликвидировать небытие,
и железные когти надену,
чтоб взобраться на небо твое,
покачнется звезда с похмелюги, а вокруг —
опустевший кандей: мы сбежим на свидание
в Брюгге —
в город киллеров и лебедей.

Там приезжих не ловят на слове,
как форель на мускатный орех,
помнишь, Колина Фаррелла брови —
вот такие там брови у всех,

и уставший от старости житель,
навсегда отошедший от дел,
— перед сном протирает глушитель
и в оптический смотрит прицел:

это в каменных столах каналы
— маслянистую пленку жуют,
здесь убийцы-профессионалы не работают
— просто живут,

это плачет над куколкой вуду —
безымянный стрелок из Читы,
жаль, что лебеди гадят повсюду
от избытка своей красоты,

вот — неоновый свет убывает,
мы похожи на пару минут:
говорят, что любовь — убивает,
я недавно проверил — не врут,

а когда мы вернемся из Брюгге,
навсегда, в приднепровскую сыть,
я куплю тебе платье и брюки,
будешь платье и брюки носить.

Под наволочкой

Каравайчук проветривал рояль,
похожий на отрезанное ухо,
а за окном потрескивала сухо
неоновая вывеска «Халяль»,
он думал: «Что такое — валасухо,
зачем слова сливаются в печаль?».

Каравайчук, не поднимая век:
пил медленную водку из фужера,
и воздух, захмелевший от кошера,
вдыхал совсем другой — Каравайгек,
как Навои, лишенный Алишера,
и все-таки по-прежнему узбек.

Который аксакал и старожил,
а был ли мальчик киевский на свете,
отчалил в Питер, где побыть решил
волшебницей, старушкою в берете?
Он снял берет, он наволочку сшил,
надел ее на голову планете.

И я узрел ненадобность вещей,
и отзвучал фальшивый блеск эмали,
...а помнишь, мы ходили без ушей,
и стекловату к ранам прижимали?

Пришествие

Чую гиблую шаткость опор,
омертвенье канатов:
и во мне прорастает собор на крови
астронавтов,
сквозь форсунки грядущих веков
и стигматы прошедших —
прет навстречу собор дураков
на моче сумасшедших.

Ночь — поддета багром, ослепленная
болью — белуга,
чую, как под ребром — все соборы
впадают друг в друга,
родовое сплетенье корней,
вплоть до мраморной крошки:
что осталось от веры твоей?
Только рожки да ножки.

И приветственно, над головой
поднимая портрет Терешковой,
миру явится бог дрожжевой —
по воде порошковой,
сей создатель обломков — горяч,
как смеситель в нирванной,
друг стеклянный, не плачь —
заколочен словарь деревянный.

Притворись немотой/пустотой,
ожидающей правки,
я куплю тебе шар золотой
в сувенировой лавке —
до утра, под футболку упрячь,
пусть гадают спросонок:
это что там — украденный мяч
или поздний ребенок?

Будет нимб над электроплитой
ощекотывать стужу,
и откроется шар золотой —
бахромою наружу:
очарованный выползет еж,
и на поиски пайки —
побредет не Спаситель, но все ж —
весь в терновой фуфайке.

Принудительно — яблочный крест
на спине тяжелеет:
ежик яблоки ест, ежик яблоки ест,
поедая — жалеет,
на полях Байконура — зима,
черно-белые строфы,
и оврага бездонная тьма, как вершина
Голгофы.

* * *

Стол, за которым сидит река,
два старика на одном причале,
сыр — это бабочка молока, смех —
это гусеница печали,
что происходит в твоих словах:
осень, чьи листья, как будто чипсы,
тьма — это просто влюбленный страх,
это желание излечиться.

Мы поплавками на сон клюем,
кто нас разбудит, сопя носами,
волк, заглянувший в дверной проем,
окунь с цветаевскими глазами,
звон колокольчика над волной,
новой поэзии сраный веник,
мир, сотворенный когда-то мной,
это отныне — пустой обменник.

Вот он стоит на исходе лет,
шкаф, предназначенный быть сараем,
в нем обитает один скелет,
судя по библии — несгораем,
пьет и отлеживает бока,
книги — рассыпались, одичали:
сыр — это бабочка молока, смех —
это гусеница печали.

* * *

Подождите, а кто это там, за горой,
загорает на белом песке,
это кто там на нересте с черной икрой,
где маяк в полосатом носке?

Это я, ихтиандр, морской идиот,
для того чтобы сеять и жать,
я сказал: и гора к магомету идет,
потому, что ей трудно бежать.

Я сказал: подождите, когда я вернусь,
как благая, прохладная месть,
как святая, мясная, былинная гнусь,
для того чтобы родину съесть.

Дом по вызову, нищий и пьяный старик,
в пятерне у меня шестерня,
я медузу надел, как хрустальный парик,
как вы можете жить без меня?

Ваши дети — мои, от корней до ветвей,
от житомира и до перми,
подождите, скорей забирайте детей,
но коты и собаки — мои.

* * *

Был ангел, посланный добром
на дальний хутор по феншую,
и выковыривал пером из-под ногтей
он кровь чужую,
неординарный, не простой, пахан
небесного застенка,
то бородатый, как толстой,
то дивно лысый, как шевченко.

А дальний хутор нес пургу, соседствуя
с погодой летней,
коровьи нимбы на лугу сияли
в изумрудах слепней,
гусей шиповник у пруда, оракул в черных аквалангах,
и проступали здесь года, как перстни
зеков на фалангах.

Росли и лопались клопы в гнилых
матрацах одичанья,
языкобесие толпы и богоборчество
молчанья,
был ангел — белая культя, похожий
на армянский чечил,
одних — он убивал, шутя, других —
любовью искалечил,

и только верилось двоим-троим,
воскресшим после свадьбы:
мы за ценой не постоим, а постоять бы,
постоять бы.

Друзьям

Быть голосом, которым не поют,
и на него не отыскать управы,
быть голосом, который узнают
и подражают люди, звери, травы,

и птицы носят у себя внутри
слепые и надломленные зерна,
я голос твой, не слушай, а смотри
и вкус его прокручивай повторно.

Ни блогосфера, ни блатная тварь
не помешают твоему молчанью:
я голос, я буквальный, как букварь
пустых страниц в эпоху одичанья.

Я просто жил с тобой в одной стране,
в прекрасное мгновение распада,
и этот голос, знаю точно — не
для первого и для второго ряда.



Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось