Станислав ГОВОРУХИН: «Марина Влади встала передо мной на колени и взмолилась: «Славочка, я тебя очень прошу: отпусти Володю!»

Не так давно поэтически (как когда-то Вяземский свою жизнь с изношенным халатом) Станислав Сергеевич Говорухин сравнил себя со старым башмаком — из тех традиционных, добротных и неброского цвета, с рантом и без наворотов: мол, как невозможно их найти ни в России, ни во Франции, ни Германии, поскольку нынче уже таких не шьют, так и ему вписаться в новое искусство нельзя. Ну что же, легкое кокетство мэтру российского кинематографа мы простим, ведь, хотя он и позволяет себе иной раз побурчать, действует, как правило, энергично, отнюдь не по-стариковски. Если не ищет деньги на новый фильм, то ввязывается в политические баталии, если пишет не книги и эпатажные статьи, то картины (в чем пару месяцев назад смогли убедиться и наши читатели, побывавшие на его киевской выставке)... При этом и выглядит Говорухин далеко не на паспортные годы — так, как если бы вел отсчет не с того дня, когда появился в пермской глухомани на свет, а с момента своего второго рождения. Им Станислав Сергеевич считает 26 июля 1969-го, когда вертолет, в котором он с группой киношников летел на разведку для съемок будущей картины, врезался в скалу и буквально развалился на куски. Лишь каким-то чудом машина не взорвалась и не загорелась... Говорухин «всего-навсего» сломал три ребра, разорвал мениск и серьезно повредил ключицу, но, глядя в бездонное небо в ожидании спасателей, сказал лежавшему рядом альпинисту: «Это самый счастливый день в моей жизни». Тот согласился: «В моей тоже»...

Мой собеседник сполна использовал шанс, подаренный ему провидением, хотя многое удавалось лишь со второй попытки. Получив в Казанском университете диплом геолога (польстился на красивую - черную, с галстуком и бархатными погонами форму!), он ни дня по этой специальности не работал, а затем поступил во ВГИК, дважды женился, и даже второй родной город у него есть - это Одесса, которую будущий режиссер полюбил заочно, начитавшись одесских писателей. Именно на ее киностудии он снял свои лучшие, ставшие хрестоматийными, фильмы...

Для полноты картины добавлю, что Говорухин до сих пор состоит в украинском Союзе кинематографистов, хотя из российского вышел еще в 1993-м, сразу же после расстрела Белого дома. Возмущенный тем, как коллеги виляли перед преступной властью хвостом, заявил (цитирую дословно): «Пошли вы на хрен! Никогда в вашем поганом Союзе не буду!», что, впрочем, не помешало ему сделать для возрождения российского кино больше, чем все остальные члены СК, вместе взятые. Как депутат Госдумы Станислав Сергеевич добился принятия закона о государственной поддержке кинематографа и освобождении его от 20-процентного НДС: лично поговорил с каждым депутатом и даже организовал в Думе гостиную, куда еженедельно приглашал актеров и режиссеров, дабы те убеждали видных чиновных мужей, что «дальше так жить нельзя».

Чтобы иметь возможность и впредь лоббировать интересы искусства, Говорухин, никогда ни в одной партии не состоявший, вступил даже в ряды «Единой России». Злопыхатели при каждом удобном случае спрашивали: «А правда, что за это вам пообещали деньги на новый фильм?», единомышленники вздыхали: «А ведь когда-то был бунтарем...», но сегодня, по-моему, он сожалеет не о том, что в результате в глазах своего зрителя потерял. Станиславу Сергеевичу, мне кажется, больно, что жертва оказалась напрасной: ему ничего не удалось сделать для простого народа - по-прежнему нищего в самой богатой ресурсами стране, и, может, поэтому Говорухин-политик в отличие от Говорухина-режиссера никогда не улыбается?

Сегодня он уже объявил, что с политикой покончено навсегда: остался только кинематограф - главная любовь всей его жизни. Самое удивительное, что Говорухин, снявший около 20 фильмов, в том числе несколько культовых, до сих пор престижными премиями не отмечен. Видимо, постарались критики, которых Станислав Сергеевич иначе как засранцами не называет, но не обошлось тут и без коллег, по поводу которых он тоже в выражениях не стесняется (недавно, например, заявил, что «после 60-ти многие режиссеры впадают в маразм - на почве самоупоения»).

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Впрочем, успокоился Говорухин на этот счет после того, как с картиной «Место встречи изменить нельзя» поучаствовал в Первом всесоюзном фестивале телевизионных фильмов в Ереване. Там на 23 участника выделили 21 награду: первую премию, две вторых, три третьих, даже, как пошутил мэтр, приз беременных женщин, и только говорухинский сериал даже завалящего диплома не получил, хотя, когда его показывали по телевизору, улицы городов пустели...

Несмотря ни на что, соболезнований по поводу недооцененности мой собеседник не принимает. Отшучивается: один режиссер получает премии в Канне, другой - в Венеции, третий - от критиков, а моя премия - любовь народа.

Да, Станислав Сергеевич уже не может быть дублером и лазить по горам вместо актеров, как в первой своей ленте «Вертикаль», уже не пробежит лучше заправского легкоатлета перед телекамерой, как его Крымов в «Ассе» (тем более что пару лет назад режиссеру сделали две операции на позвоночнике), зато снимает, по его собственному мнению, с годами все лучше, и пусть фильмов ему осталось не так много, мечтает сыграть в каждом хоть крохотный эпизод, появиться хоть на заднем плане... Так когда-то художники эпохи Возрождения изображали себя на полотнах, которые адресовали будущим поколениям.

«ВОЙНУ МЫ ВЫИГРАЛИ БЛАГОДАРЯ ТОМУ, ЧТО КНИЖКИ ЧИТАЛИ»

- Станислав Сергеевич, из ваших рассказов и книг знаю, что ваш отец, которого вы никогда в жизни не видели, был репрессирован. Когда же об этом стало известно вам?

- Родня моя долго скрывала правду, а когда я подрос и стал задавать вопросы, бабушка сказала: «Они развелись еще до твоего рождения. Отец жутким пьяницей был, но только мать об этом не спрашивай - ей тяжело вспоминать». На самом же деле, нас с сестрой мама просто жалела и хотела, чтобы мы получили высшее образование - детям репрессированных поступить в университет было в те времена непросто.

Уже потом, когда я стал взрослым, когда умерли и бабушка, и дедушка, и мать, меня осенило: как же так - почему не сохранилось ни одной фотографии отца (как оказалось, мама их все до единой сожгла)? Тогда и раскопал историю ликвидации казачества, узнал, что эта беда - репрессии - коснулась каждой второй или каждой третьей семьи...

Супруга актера Владимира Мальцева одесситка Светлана Еленская, Станислав Говорухин, Владимир Высоцкий и оператор Леонид Бурлака на съемках «Места встречи», 1978 год

Это безумие никого, по сути, не обошло, потому что ведь были еще и террор, и коллективизация, и три войны - ужас, короче. Это и навело-то меня на мысль, что не все так ясно и просто.

Отец мой из донских казаков - это было известно, и бабушка, когда особенно на меня сердилась, приговаривала: «У-у-у, арестант - вылитый отец!». Я, в общем, сестру попросил: «Напиши-ка для начала в Ростов», и оттуда нам бумага пришла: «Говорухин Сергей Георгиевич, 1908 года рождения (сколько же лет-то ему в 28-м было? 20!), осужден «Особым совещанием» при НКВД на три года концентрационных лагерей за то, что бросил камень в окно, где происходило заседание деревенской бедноты». Ну а дальше потянули за ниточку, и немножко этот клубок раскрутился.

Потом мы отцовские следы потеряли, но поняли, что сидеть его отправили в Соликамск, и дед мой, спасаясь от репрессий, уехал как раз с Волги на Урал, не дожидаясь, пока его туда этапом отправят. Там, в Соликамске, Березниках Пермской области, строились химические комбинаты...

- ...а соответственно, туда и свозили зеков...

- Конечно, сплошь стояли одни лагеря. Отец вышел оттуда через три года, женился на моей маме, родилась сестра, я, и вот тут-то его загребли снова, поскольку надвигались страшные времена ежовщины, а он уже сидел и вдобавок донской казак. Тогда ведь была установка на уничтожение казачества как класса...

- Яков Свердлов лично распоряжение отдавал...

- Да, есть его знаменитый указ.

Из книги Станислава Говорухина «Черная кошка».

«Мне довелось жить в трех эпохах: в России сталинской, хрущевско-брежневской и в нынешней, криминальной.

Когда умер Сталин, я плакал. Плакала мама, у которой усатый вождь отнял мужа, плакала бабушка, прожившая при Сталине совсем не сладкую жизнь, плакал весь народ, кроме тех, конечно, кто понимал, что происходит в стране, но они в основном жили в столицах и были приближены к высшей иерархии или имели косвенное к ней отношение, как одна наша знакомая, отсидевшая «десятку» за то, что служила домработницей в семье Пятакова.

С Владимиром Высоцким (Глеб Жеглов) и Станиславом Садальским (Кирпич) на съемках фильма «Место встречи изменить нельзя», 1978 год

Плакали, правда, уже от радости целые народы, по которым прошел сталинский каток, - чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, калмыки, крымские татары, ну и, понятно, взревели от счастья два миллиона зеков, сидевшие в лагерях, - настоящие герои сталинских «пятилеток», построившие Днепрогэс и Беломорканал, Норильскникель и Джезказганские рудники, добывавшие стране руду, нефть, золото, серебро и вольфрам, «ковавшие Победу».

5 марта 1953 года мой друг, Вадим Туманов, шел в колонне колымских зеков на работы, как вдруг сзади кто-то шепнул: «Вадим, слыхал - Ус хвост отбросил!». Через минуту вся колонна заключенных бушевала от радости - конвоиры стали стрелять поверх голов.

Были, были те, кто понимал, но 250 миллионов не понимали!

В 1949 году я обманул райком комсомола - прибавил себе год возраста, чтобы скорее стать комсомольцем: хотелось быть похожим на Олега Кошевого и Сережку Тюленина.

В 1956-м пошли слухи, что Хрущев прочел на съезде закрытый доклад о культе личности Сталина, а вскоре его содержание стало известно не только партийцам, но и всему населению. С этого года и началась для меня новая эпоха - эпоха прозрения.

Взрослея, я многое узнавал и о себе, и о стране, чья история, как в зеркале, отразилась в истории моей семьи. Мой прадед Трофим Васильевич - кузнец, дед Афанасий Трофимович - сельский учитель. На 10-й год советской власти его лишили избирательных прав. За что? Хоть и сельская, но интеллигенция - ненадежный народ! Он стал «лишенцем», а чтобы не сослали, уехал работать туда, куда, собственно, и ссылали - в город Соликамск: там были десятки концентрационных лагерей.

Мой будущий отец как раз там и сидел. Он был донской казак, но в Соликамске не задержался: отбыв положенный срок, вышел, познакомился с моей мамой, «родил» сестру и меня и загремел дальше, уже в Сибирь.

Как всякий живой человек, я врал много - друзьям-товарищам, всевозможному начальству, близким, но с высокой трибуны или в фильмах своих не врал никогда. Легко ли было, существуя в искусстве, в идеологическом, так сказать, ведомстве, не погрешить против совести? Соблазн был велик: быть обласканным начальством, угодить самому Суслову... За этим следовали внеочередные звания, государственные премии, цацки на грудь, комфортные условия жизни, соблазнительные поездки за рубеж...

Иван Бортник в роли Промокашки: «А на черной скамье, на скамье подсудимых его доченька Нина и какой-то жиган...». «Артист Иван замечательный, к тому же был, как никто из нас, в теме»

В те времена я снимал безыдейщину (на Их взгляд): «Робинзона Крузо», «Тома Сойера», «Детей капитана Гранта»... Сейчас - когда свобода слова, когда говори что хочешь - я и сейчас снял бы эти картины точно так же. Была однажды возможность согрешить, пойти против совести - когда работал над сериалом «Место встречи изменить нельзя». Это ведь не столько детектив, сколько социальный фильм - соврать или умолчать было можно, но мы сумели удержаться. «Место встречи» хоть и со скрипом, но появилось на голубых экранах.

Поэтому картина и живет так долго - три десятилетия. Сейчас вот, когда я пишу эти строки, в соседней комнате, где работает телевизор, показывают - в тысячный раз! - «Место встречи изменить нельзя»: все пять серий - нон-стоп».

- Люди, на мой взгляд, делятся на совершенно не информированных, мало информированных и хорошо информированных, так вот, вы, безусловно, относитесь к третьему разряду и еще в годы советской власти знали, я думаю, очень много. После того, что случилось с вашей семьей, после того, как на себе ощутили тяжелую, безжалостную руку государства, с легкостью перемалывавшего судьбы своих детей, вы свою Родину возненавидели, стали к ней относиться иначе?

- Нет-нет, все-таки... Ну, разумеется, я все уже знал, потому что читал «Не хлебом единым» Дудинцева, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, Варлама Шаламова - он чуть позже пришел... Я же, как большинство моих сверстников, литературного воспитания, нас формировали замечательные книги, русская классика и первоклассная советская литература: «Разгром», «Как закалялась сталь», «Белеет парус одинокий», «Молодая гвардия», и во многом мы и войну-то Отечественную выиграли благодаря тому, что книжки читали. К концу 41-го года кадровая армия была практически выбита, и на смену ей пришла молодежь уже коммунистического воспитания...

- ...с горящими глазами...

- ...выросшая на Фадееве, Островском, Катаеве - на лучших книгах того времени. Она-то и выиграла войну - вот, кстати, что значит литература!

«ВЕРТИКАЛЬ» Я НЕ ЛЮБИЛ НИКОГДА. ДАЖЕ НЕ ТО ЧТО НЕ ЛЮБИЛ - ЭТОЙ КАРТИНЫ СТЕСНЯЛСЯ»

- «Войну и мир» вы перечитали трижды - если не секрет, зачем? Это к вопросу о литературе...

- Просто по причине плохой памяти - у меня так часто бывает. Я все время что-то перечитываю, потому что закрыл книгу и все, забыл. Когда «Войну и мир» прочел третий раз - долго помнил, а потом опять все из головы выветрилось, и сейчас готов перечесть ее снова - это одно из предвкушаемых мной удовольствий. Мне представляется так: осень, дожди, теплая изба и я сижу с увесистым томом Толстого...

Никита Михалков, Марчелло Мастроянни, Елена Сафонова, Станислав Говорухин и Алексей Жарков на Приморском бульваре в Одессе во время кинофестиваля «Золотой Дюк», 1988 год. «Марчелло опасался, что его задавят, раздерут на куски и белье растащат на память» Фото из журнала «Караван историй»

- Вы же и практику свою, насколько я знаю, у Сергея Бондарчука проходили, когда он снимал «Войну и мир»...

- Да, это мой любимый роман, и так подфартило...

- Красиво работал мэтр?

- Красиво. Я, помню, ходил по декорации дома старого князя Болконского и рассматривал в шкафах книжки. На экране их все равно не видно, но там были настоящие раритеты, привезенные из Библиотеки иностранной литературы, а быт воссоздавали подлинные предметы старины, и около каждого сидела какая-нибудь женщина-музейный работник. Возникало непередаваемое ощущение, что ты в этой атмосфере живешь, - видимо, Бондарчуку это помогало.

- Там и какие батальные сцены впечатляющие!

- Ну да, да...

- Я до сих пор с удовольствием смотрю ваш черно-белый фильм «Вертикаль» - что интересно, он не стареет, от него и сегодня оторваться не можешь...

- А вот это для меня удивительно - я «Вертикаль» не любил никогда. Даже не то что не любил - этой картины стеснялся, потому что сюжет-то...

- ...незамысловатый...

- Нет серьезного наполнения, драматургии вообще никакой... Собственно, поэма о горах получилась, об альпинизме, и вдруг выяснилось, что это и есть тот жанр, которого не хватало.

- Это была первая роль Высоцкого?

- Нет, он уже снимался в каких-то небольших, второстепенных.

- Первая, скажем так, значимая...

- Да, но это даже не роль - что там играть-то? Володя просто впервые явил себя миру не как магнитофонный бард, которого многие уже знали, а как настоящий поэт, потому что в «Вертикали» были не только прекрасные песни, но еще и шикарная аранжировка Сони Губайдулиной. Она музыку к этой картине писала, а заодно и аранжировала Высоцкого - подала его публике просто в идеальном виде (композитор Соня великий, и первые свои три картины я сделал с ней). Ну и вот после «Вертикали» вышла сначала пластинка Володи гибкая - что называется, «на ребрах», потом жесткая, затем диск-гигант, и Высоцкий стал широко известен уже на всей территории Советского Союза. Для него это был...

С Никитой Михалковым и Михаилом Жванецким на «Золотом Дюке», 1988 год

- ...прорыв...

- Безусловно, и тем этот фильм важен...

- Это правда, что именно Высоцкий стал инициатором создания культового сериала «Место встречи изменить нельзя»?

- Ну, как сказать? Сперва я прочел роман Вайнеров «Эра милосердия» - ехал в машине в Херсон к кому-то вроде сниматься и читал эту обворожительную книгу. По возвращении в Москву поинтересовался: «Володя, ты братьев Вайнеров знаешь?». - «Знаю», - услышал в ответ. «Я прочел у них роман просто фантастический...

- ...менты, а так написали, да?..

- ...и роль для тебя там есть восхитительная. Давай к ним поедем и на экранизацию уговорим». Он кивнул: «Я согласен». Созвонились с Вайнерами, как он их называл, и вперед!.. Естественно, у меня сразу возник вопрос: «А ты книжку читал?». - «Нет», - он ответил, и по дороге, пока мы в такси ехали, я ему пересказал сюжет, воспроизвел какие-то диалоги. Память у него, должен заметить, была феноменальная, он все запоминал с лета - а как иначе? Он же не воевал, не сидел, не летал, не ходил по горам, но по песням этого никогда не скажешь. Откуда все черпал? Из рассказов - Володя умел слушать...

- ...и пропускать через себя...

- Ну да, поэтому все запомнил и за столом очень красочно рассказывал братьям, как восхищен романом, чуть ли его не цитировал. (Вайнер Аркашка - старший, покойный уже, царствие ему небесное! - до конца жизни так мне и не поверил, что Высоцкий их книгу тогда еще не читал). В общем, мы договорились, и процесс пошел.

Важная деталь: начало съемок пришлось на 10 мая 78-го года - у Марины Влади был как раз день рождения, и их с Высоцким мы поселили у наших знакомых на даче под Одессой. Марина с моей женой драили эту дачу после зимы, холод стоял собачий, и вот когда, отсняв эпизод в бильярдной, мы приехали праздновать, Марина отвела меня в другую комнату, встала передо мной на колени и взмолилась: «Славочка, я тебя очень прошу: отпусти Володю! Он хочет поехать в Америку, на Таити, в Канаду, в Париж, а из-за этих съемок вырваться целый год не сможет...».

- Слушайте, живая французская кинозвезда на коленях - это впечатляет!

- (Улыбается). Потом Володя пришел: «Славик, мне так мало осталось - возьми другого актера».

«ПРОХОДЯ МИМО ВЫСОЦКОГО, ВАНЬКА БОРТНИК, ВЕРНЕЕ, ВОР ПО КЛИЧКЕ ПРОМОКАШКА НА СЕКУНДУ ОСТАНОВИЛСЯ ДА КАК ХАРКНУЛ ЕМУ ПРЯМО В МОРДУ»

- Он понимал, что уже не жилец?

- Да, и это хорошо чувствуется в его песнях: «Райские яблоки» («Я когда-то умру...»), «Придет и мой черед вослед: мне дуют в спину, гонят к краю. В душе предчувствие, как бред, что надломлю себе хребет и тоже голову сломаю»...

Константин Эрнст, Владимир Машков, Станислав Говорухин и другие. «Машков — это чистый Жеглов, только одесский. Когда я сказал: «Володя, Жеглова ты сыграл лучше, чем Высоцкий», он был счастлив»

- ...«И с меня, когда взял я да умер, живо маску посмертную сняли...».

- Во многих его вещах это предчувствие близкого конца буквально рассыпано, и вот он говорит: «Мне осталось совсем немного, я хотел бы мир повидать и не могу тратить на эту картину год». Я ушам своим не поверил: «Володя, ты что, сумасшедший? Во-первых, мы уже запустились, а во-вторых, если ты уйдешь, картину закроют, меня выгонят из кино, а тебе никогда и нигде не разрешат больше сниматься. Не волнуйся, ты все успеешь!».

Мы и правда создали ему такой режим, что он и на Таити побывал, и совершил гастрольное турне по Америке. Вообще, на съемках его практически не было, доходило до того, что... Ну, предположим, такой эпизод: погоня милицейского автобуса «фердинанд» за «студебеккером»...

- Там, где он «Держи меня!» кричит? «Как?». - «Нежно!»?

- Да, так вот, ни в одной из этих сцен, а их там немало, Высоцкий вообще не участвовал. Все сделали без него, обращаясь в пустоту, за актера реплики подавал режиссер, а потом буквально за полдня сняли крупные планы Высоцкого для всех эпизодов.

- В «Месте встречи» петь он хотел?

- Естественно. Предлагал мне на выбор: «За тех, кто в МУРе», «Песню о конце войны», «Балладу о детстве»...

- ...а вы?

- Я попытался его урезонить: «Володя, этого делать нельзя. Картина серьезная, фигура Жеглова непростая, она может стать символической для нескольких поколений, но если люди начнут путать Жеглова с Высоцким, такого эффекта не будет». Так он и остался Жегловым в начищенных сапогах, который никак не ассоциировался с Высоцким, - это тип настоящего милицейского служаки, преданного своему делу, каких тогда было много, правда, обиделся Володя на меня страшно.

- Да?

- Ну, разумеется, потому что я был тверд. «Нет, - стоял на своем, - ни за что, ни за какие коврижки!».

- Когда-то вы мне признались, что не хотели назначать на роль Шарапова Владимира Конкина, - до сих пор считаете это своей самой большой ошибкой?

- В общем-то, да - немножко неудачный это выбор, но тут виноват Высоцкий. Мы все-таки делали эту картину вместе, советовались, к тому же пытались воссоздать эпоху, время, которое помнили только Ванька Бортник, Высоцкий и я, потому что пацанами, но его все-таки еще застали.

- Проходные дворы, послевоенная нищета, разбой...

- ...бараки и драки...

Из книги Станислава Говорухина «Черная кошка».

«За что я особенно благодарен баракам - здесь меня научили драться. И один на один, и одному против нескольких. Когда в начале 48-го года я появился в казанских бараках, оказался там самым интеллигентным мальчиком. Со скрипочкой не ходил, но очень хорошо одевался - мать портнихой была, а еще запоем читал книжки и, конечно же, сразу заслужил кличку Еврей.

Кстати, к вопросу об антисемитизме в сталинском СССР. «Еврей» был синонимом слова «интеллигент»: по крайней мере, так было у нас, на Средней Волге, в самом интернациональном регионе России, - здесь живут татары, башкиры, мордва, коми, удмурты, чуваши, марийцы, русские, и если умный, с хорошими манерами, очки на носу, играет в шахматы и на скрипке, а еще и книжки читает, - значит, еврей...

Уже взрослым иду однажды светлым июньским вечером по Москве в районе Ордынки. Улицы совершенно пусты, стоят два мужика, чешут от безделья затылки и разговаривают: «Смотри-ка, Колян, еще только восемь часов, а уже никого!». - «Как жиды, в натуре - заперлись дома, книжки читают...».

Вернемся, однако, в бараки, в конец

40-х. Стал я, значит, на некоторое время евреем, и, естественно, сверстникам захотелось физические данные мои проверить. Пришлось отмахиваться. Хорошая получилась практика - многажды пригодилась в жизни.

Как-то, будучи уже студентом первого курса университета, возвращаюсь поздно домой. Троллейбус полупустой - 12 часов ночи, и два шпанистого вида парня - кепочки-шестиклинки, сапоги гармошкой с подвернутыми верхами - пристают к девушке. Пристают вяло, девушка им не нужна, сразу видно: ищут просто на свою задницу приключений, им надо, чтобы кто-нибудь заступился за нее, и вот тогда...

«Пацаны, - говорю, - оставьте девчонку в покое...». Тут же оставили, повернулись ко мне: «Тебе чо, больше всех надо? Это твоя шмара, что ли?». - «Нет». - «Хера ли тогда?.. Слышь, Колян, студент нарывается...». - «Придется поучить. Ты где сходишь?». - «На «Восстания»...». - «О, глянь, попутчик... И нам туда...».

Стоим, ждем остановки. Присмотрелся я к ним: хиловаты оба. В чистую драку вряд ли полезут - значит, ножи... Ладно, в крайнем случае убегу: стометровка у меня - 11,2 секунды: хрен кто догонит.

Вдруг стоящий позади меня мужичонка лет 40-ка, по виду работяга, шепчет: «Не дрейфь, парень, с тобой я сойду».

Думаю про себя: «Какая от него помощь? Только обуза... В случае крутого поворота и убежать не смогу».

«Остановка «Площадь Восстания», - объявляет водитель. Сходим. Там у нас большая Доска почета стояла - сворачиваем за нее. Мужичонка между тем куда-то исчез. «И слава Богу!» - мелькнула мысль.

Начался обычный в таких случаях базар - прелюдия к драке. «Что ж ты, парень? Тебе это надо было?.. Молодой, красивый... Придется тебя еще разукрасить...». Один уже заходит за спину... «Так, - решаю, - этого, который за спиной, надо вырубать первым...». Поворачиваюсь к противнику, а он, вижу, падает... Что такое?! Думать, однако, некогда - обернулся к тому, что стоял передо мной, кулак занес, а он бежит... Чертовщина какая-то!

Снова оглядываюсь назад - мужичонка из троллейбуса. «Я ж тебе говорил, не дрейфь!». Иван Афанасьевич (так звали моего попутчика) тоже жил в наших бараках, работал на заводе. В тот раз нес с работы в авоське завернутый в бумагу кусок точильного круга - вот этой авоськой по уху моего противника и огрел.

Мы наклонились к лежащему. Дышит. «Вы чо, вы чо? - шепчет. - Мы же пошутить хотели...». - «Больше так не шути, мандюк», - отрезал Иван Афанасьевич.

Мы с ним еще пару раз встречались в ночном троллейбусе - увидев меня, он поднимал сжатую в кулак руку и приветствовал: «Рот фронт!». Удивительно другое. Живя в бараках, в нищете, испытывая на своей шкуре весь ужас социалистического быта, я иногда мысленно говорил себе: «Какое счастье, что родился на нашей Советской Родине, а не где-то в Америке».

- Я Володе сказал: «Знаешь, тут должен быть все-таки какой-то другой артист - такой же сильный, как и Жеглов: давай пригласим Колю Губенко». Он: «Не надо - будем мазать одной краской?» («С Конкиным у нас, мол, разные типажи»). В общем, это благодаря Высоцкому Конкин был утвержден, и когда зрителям говорю, что не очень-то им доволен, они на меня набрасываются: «Да вы что? В роли Шарапова он идеален» (смеется). Ну, а я и не спорю...

- Публике виднее, да?

- Зритель всегда прав!

- Вы вспомнили Бортника, а это правда, что на съемках «Места встречи» он подошел к Высоцкому, процедил: «Тьфу, мусорина!» и плюнул ему в лицо?

- Абсолютная правда.

- Хм, а как это получилось? Увлекся, чересчур глубоко вошел в роль?

- Бортнику ничего объяснять было не надо...

- Настолько он органичен?

- Артист Иван замечательный, к тому же был, как никто из нас, в теме. В сцене, когда бандитов из подвала выводят, я каждому актеру объяснял задачу, рассказывал, что он должен сделать - всем, кроме Ваньки. Ему сказал просто: «Вань, я тебе ничего говорить не буду. Дай знать, что готов, я скомандую: «Мотор!» - и делай что хочешь».

Ну и вот он кричит мне: «Готов!», я отмашку даю: «Начали!», выходит Ванька, вернее, вор по кличке Промокашка, весь перепуганный, бледный такой, руки трясутся... От страха он начал искусственно в себе кураж возбуждать - запел вдруг блатную песню «А на черной скамье, на скамье подсудимых...». Ну, отняли у него револьвер, ведут к машине, и проходя мимо Высоцкого, вернее, Жеглова, он остановился на секунду да как... не то что плюнул, а как харкнул ему прямо в морду! Его тут же скрутили, зажали, а Высоцкий вот так (показывает), улыбаясь, утерся.

- И «Тьфу, мусорина!» Бортник сказал?

- Ну, вроде того - не мусорина, а что-то похлеще...

- Почему же вы это вырезали?

- Потому что это уже явный был перебор для милиции - они тут придрались бы и заодно зарубили бы все остальное.

- Кстати, о милиции: по слухам, Чурбанову - зятю Брежнева и по совместительству первому заму министра МВД СССР Щелокова - эта картина категорически не понравилась...

- Дело в том, что на том просмотре я не был. Как принимала милиция? Пришли на ЦТ несколько генералов - может, и Чурбанов был в их числе. Им хотели весь фильм показать, но после двух серий один из них, главный начальник и, скорее всего, наш персонаж, вдруг встал и заявил возмущенно: «Вы что же, хотите, чтобы вся страна целую неделю говорила только о ворах и проститутках?». После этого они и ушли - последние три серии смотреть не стали.

«БУДУЧИ ЕЩЕ РАСКОНВОИРОВАННЫМИ, ВЧЕРАШНИЕ ЗЕКИ КУПИЛИ ЗИМ И НА НЕМ ВСЕЙ БРИГАДОЙ ЕЗДИЛИ В ШАХТУ»

- Как же вы отстояли картину?

- А никак мы ее не отстаивали. Сегодня вот все клянут Лапина - тогдашнего руководителя Гостелерадио СССР: дескать, какой был плохой...

- А он умный был?

- Толковый мужик - это точно. Созвал все руководство Центрального телевидения: так, мол, и так, милиция картину не приняла, но поскольку День милиции приближался, они решили рискнуть: «Ладно уж, все равно запустим». Ну, а когда показали, все вопросы сами отпали: сразу Жеглов стал «почетным милиционером», то есть каждый сотрудник МВД понял, что Жеглов и Шарапов - менты настоящие.

- Что за человек был Высоцкий - вот если охарактеризовать его в двух-трех фразах?

- Не представляю, как это можно сделать, - попробуй охарактеризуй в двух-трех фразах Пушкина или Достоевского! Я вот уже говорил, что он умел слушать, и не раз наблюдал, как все, что перелилось в его песни из жизни, черпал из рассказов очевидцев.

К примеру, последние пять лет он не расставался с Вадимом Ивановичем Тумановым - вот кому выпала тяжелая, но интереснейшая судьба! В 48-м году его, тогда молодого штурмана, посадили ни за что: рассказал что-то типа анекдота, к тому же Туманов обожал Вертинского и у него конфисковали кучу пластинок буржуазного толка (свою «вину» он усугубил тем, что Есенина любил, а вот Маяковского, наоборот, ругал).

В общем, по 58-й статье дали ему «немного» - восемь лет, но его возмущение несправедливостью было так велико, что в первый же год он бежал. В результате ему добавили срок, довесили до двадцатки...

- ...лихой парень...

- ...а он боксером был, чемпионом Тихоокеанского флота по боксу - это и помогло выжить. Потом еще раз бежал, и ему снова добавили - уже до 25-ти. Всего Туманов совершил восемь побегов, так что отсидка его прошла не в одном лагере, а на всяких пересылках и в блатных в основном зонах, потому что сроки-то у него были уже не политические, а уголовные. Впоследствии он написал книгу мемуаров - на эту тему одну из лучших.

- Туманов потом золото мыл на Колыме?

- Сразу же после смерти Сталина их расконвоировали и отправили в шахту. Что интересно, они показали там такие стахановские методы, что году в 55-м, когда появились советские машины, всей бригадой, будучи еще расконвоированными, купили ЗИМ, а это же деньги огромные. На том ЗИМе вчерашние зеки ездили в шахту!

- Фантастика!

- Помню, когда Высоцкий только с Тумановым познакомился (потом, после смерти, он мне его как бы «передал» по наследству), ночей пять или шесть напролет они с Вадимом Ивановичем не расставались. Тот рассказывал истории всякие, а Володя слушал - весь напряженное был внимание, и так боялся пропустить хоть слово, что кое-что даже записывал. Иногда брал гитару, начинал что-то петь, но вскоре обрывал песню: «Нет, давай, Вадим, дальше». Выстраданное другими всегда казалось ему более значительным, чем свое, и, кстати, очень многое из тех историй в нем отложилось. У него есть и несколько песен, навеянных рассказами Вадима Ивановича, - например: «Я на Вачу ехал плача...

- (Вместе) ...возвращаюсь хохоча»...

- ...или «Побег на «рывок» - тот, что был у Вадима.

Повторяю: Высоцкий умел слушать, был очень контактен, быстро сдружался и собеседника на полную катушку использовал - все из него выжимал, пока тот не переставал быть для него интересен. А как иначе? Он же не был солдатом, правильно, а когда слушаешь его песни военные, такая ободранная до крови правда из них лезет, что кажется: их сочинил какой-то израненный, видавший виды боец, прошедший от берегов Волги до Берлина.

Из книги Станислава Говорухина «Черная кошка».

«Сидим с Володей на кухне в его новой квартире на Малой Грузинской, Володя заваривает чай. В те времена хороший чай был редкостью - пили грузинский, индийский «Три слона»... Лучшим почему-то краснодарский считали, да где же его достанешь?

Володя привозил чай отовсюду - все полки на его кухне были уставлены железными разноцветными коробками с чаем. Запах на кухне был потрясающий - словно попал в знаменитый чайный магазин на Кировской, напротив Центрального телеграфа.

Пьем чай, болтаем... Забежал на огонек сосед сверху - Никита Михалков. Только что вернулся из Тегерана, с кинофестиваля. Рассказывал об Иране, о своих встречах с шахом, с шахиней - мы слушали, раскрыв рот...

Никита ушел, Володя закрыл за ним дверь, вернулся на кухню и произнес: «До чего же талантлив, собака! Все наврал, а как интересно!».

Он и сам был такой - если рассказывал что-то из жизни, из увиденного или услышанного, обязательно привирал, добавлял от себя, дофантазировал, превращал в художественное произведение, в законченную миниатюру.

Помню его рассказ о грузчике. «Был у нас в театре один грузчик, вечно пьяный. Так у него вестибулярный аппарат был устроен - если понесет ящик со стеклом трезвым, обязательно разобьет. Буфетчица это знала и сразу ему наливала.

Однажды по пьянке он отрубил себе кончик пальца. Ну, отвезли его в больницу, зашили... Прошло месяца четыре, стоит он у буфетной стойки и вдруг обратил внимание на палец. Задумался. «Нюра, а где у меня палец-то?». - «Да ты что, Николай, забыл? Ты ж отрубил его. В больницу тебя возили, мы все за тебя волновались...». - «Да? - мучительно стал он раздумывать, а потом после большой паузы выдал: - А может, это у меня с войны?..».

Рассказ, конечно, актерский - Володя смешно этого пьяницу показывал. В нем, Высоцком, Поэт и Артист квартировали на равных, но вот что любопытно: когда Володи не стало и я рассказал про эту сцену ребятам с Таганки, никто такого грузчика не мог вспомнить, то есть его попросту не было!

Наврал! Придумал, сочинил. Может, не от начала до конца - вероятно, где-то подобного типа встречал, а в результате получилась прелестная миниатюра.

Таких, взятых из жизни, «наблюдений» у него было много. Ну, например: «Сидит здоровенный мужик на пляже, читает книжку. Красивый молодой парень с мощным торсом, эдакий Голиаф, а рядом загорает миленькая девица и бросает на него взгляды. И так повернется, и эдак, спустила бретельки лифчика с плеч, села, придерживая руками полную грудь. Он на нее - ноль внимания, и тогда она заговорила сама: «Простите, а что вы читаете?». Закрыл книжку, прочел на обложке, чуть ли не по слогам: «Прес-туп-ление и на-ка-зание». - «Страшно?». Посмотрел на нее снисходительно: «Меня хер напугаешь».

Или еще: «Идет девка-баскетболистка по улице - краси-и-вая, но шибко уж велика. Идет широким солдатским шагом, размахивая руками. Слегка, сгибом локтя, задела встречного мужичонку, не заметила даже, а тот чуть не упал, на 180 градусов его развернуло. Посмотрел он ей вслед и со смесью негодования и восхищения выругался: «У-у, пидараска!».

Всего уже не помню, не записывал, дурак, да и кто знал! Володя был на два года моложе меня, по законам бытия я должен был уйти раньше, но жизнь вон как распорядилась...».

- Высоцкий, по-вашему, должен был умереть рано?

- (Грустно). Ну, конечно. Володя жил с такой фантастической скоростью, что три-четыре жизни в свои 42 втиснул.

«МАРИНА ВЛАДИ СИЛЬНО НА ВСЕХ НАС ОБИЖЕНА, ПОТОМУ ЧТО О ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛОДИНОЙ ЛЮБВИ МЫ ЗНАЛИ, А ОНА - НЕТ, И ВОСПРИНЯЛА ЭТО КАК ПРЕДАТЕЛЬСТВО»

- С Мариной Влади сейчас вы общаетесь?

- Она тут недавно приезжала со спектаклем, и я поужинать ее пригласил, но получил отказ: «Нет, не пойду». Немножко поговорили... Она сильно на всех нас обижена.

- Почему?

- По разным причинам. Выяснилось, например, что в последние годы у Володи была любовь...

- Оксана Афанасьева, ставшая впоследствии женой Леонида Ярмольника?

- Да, но мы-то о ней все знали, а Марина - нет и восприняла это как предательство. Короче, большого желания с нами общаться она не испытывает.

Из книги Станислава Говорухина «Черная кошка».

«Марина вошла в его жизнь в 67-м. Она уже не та 16-летняя «колдунья», которая 10 лет назад явилась на наши экраны, - зрелая, расцветшая красота. Русская, но говорит с акцентом. Отец ее, авиатор Владимир Поляков, уехал во Францию получать самолеты для русской армии, а когда началась война с Германией, воевал с немцами на стороне Франции. Революция, Гражданская война, противоречивые слухи о России... Привык к чужой стране, родились дочери: для них Париж - Родина.

На Родину родителей Марина Владимировна (отсюда на французский манер и Марина Влади) попала во время Первого Московского кинофестиваля. После этого ей часто приходилось бывать в нашей стране - не пропускала интересных спек, фильмов.

В тот приезд, в 67-м, корреспондент «Юманите» Макс Леон сказал ей: «В Москве сегодня один театр - «на Таганке», и в нем - Высоцкий». В этот вечер Марина смотрела «Пугачева», а после спектакля Володя ей пел.

Я недавно спросил ее: «Скажи, что в первый вечер он тебе говорил?». Марина засмеялась: «Ты что, своего друга не знаешь? Он же такой наглец был... Сразу сказал: «Будешь моей женой!» - я только посмеялась тогда...».

Эта встреча должна была произойти, и она произошла.

Осенью 68-го мы с Володей у Стругацких. Вышли на балкон. «У меня обалденный роман». - «С кем?». - «С Мариной Влади».

Любовь. Вспыхнувшая не сразу, но крепнувшая день ото дня, обогатившая обоих. Когда Марины в Москве нет, - телефонный роман с Парижем. «Стала телефонистка мадонной...». Спустя несколько лет они поженились, и теперь он уже не мог петь: «Париж открыт, но мне туда не надо!». Теперь - надо!

Это была красивая, длившаяся много лет духовная связь двух бесконечно талантливых людей. Марина пыталась замедлить его бешеный темп - вдвоем трудно так быстро нестись по жизни. Отчасти это ей удалось, во всяком случае, она продлила ему жизнь. За два дня до смерти он написал в открытке, которую не успел послать: «Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним...».

- Это правда, что в «Ликвидации» Владимир Машков понравился вам даже больше, чем Высоцкий в вашем же «Месте встречи»?

- Ну, во-первых, Машков - это чистый, если вы обратили внимание, Жеглов, только одесский: те же галифе, тот же пиджачок, такая же ненависть к бандитам и готовность истреблять их правильными и неправильными методами, так что, конечно, он вылитый Глеб Жеглов и сыграл замечательно. Ну, может, когда я сказал: «Володя, Жеглова ты сыграл лучше, чем Высоцкий»...

- Сказали так даже?

- Да, и он был счастлив, но, может, отчасти это и комплимент...

- Вы не только много в Одессе снимали, но и в свое время, когда началась перестройка, стали организатором фестиваля «Золотой Дюк», запомнившегося одесситам еще и тем, что самого Марчелло Мастроянни едва не задавили на Потемкинской лестнице восторженные поклонники...

- Это Марчелло опасался, что его задавят, а на самом деле его подняли на руки и до входа в Оперу донесли. На нем ни одна пуговичка не пострадала, но когда я зашел в театр, увидел его до смерти перепуганным - он же не знал, что будет, думал, его раздерут на куски и белье растащат на память. Еле отошел, когда мы по рюмке с ним выпили, но был совершенно поражен одесситами, тем, как они его любят и как бережно его протащили. Правда, это не помешало ему испугаться, поскольку жил он в другом мире.

- Одесса для вас близкий, родной город?

- Да, причем сейчас даже ближе, чем когда я там жил, - в те времена она все-таки была противной.

- Удобств мало, комфорт сомнительный...

- Воды нет, зимой город мрачный, холодный, пожрать ничего не найдешь, рыбы свежей и то никогда не было, но закончилась советская власть, и абсолютно все появилось: и свежие бычки, и мидии, и скумбрия, и ставрида - все, что угодно, и чего раньше было днем с огнем не сыскать. Вот откуда, скажи, это берется?

- Потрясающий, на мой взгляд, фильм «Десять негритят», снятый вами по Агате Кристи, вы считаете первым советским триллером, причем безукоризненным...

- Это так, к тому же тогда я впервые слово «триллер» услышал, и оно мне понравилось. На самом деле это чистой воды детектив: совершаются убийства, кто в них повинен - неясно, и мы, зрители, разгадываем тайну.

- Причем сердце колотится, когда разгадываем...

- Ну, конечно.

- Вы признались, что впервые в жизни снимали фильм для себя, - что это значит?

- Дело в том, что вскоре я собираюсь взяться за такую же остросюжетную картину - давно уже ее задумал. Хочу сделать что-то такое, что сам бы с интересом посмотрел и чего на нашем экране нет. Когда я над экранизацией Агаты Кристи работал, такого у нас еще не было. Я мечтал сесть в углу зала, затаиться, с замиранием сердца наблюдать за развитием сюжета и бояться - ощущать, какая вокруг атмосфера страха разлита. Никакие вампиры, никакие чудовища меня...

- ...не впечатляют, да?

- ...испугать не могут, поэтому в «Десяти негритятах» атмосфера страха создавалась музыкой, игрой артистов, монтажом и другими режиссерскими приемами, и когда я закончил картину и устроился в просмотровом зале, было по-настоящему страшно. Меня так действие захватило, что я даже забыл, чем дело кончится...

Киев - Москва - Киев

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter