Виталий КОРОТИЧ. Уходящая натура, или Двадцать лет спустя

(Продолжение. Начало в № 51, 52 (2010 г.), в № 1-12)

«ОТВЫКЛИ ОНИ В РОССИИ МЫТЬСЯ, ЧТО ЛИ?»

Прошлая жизнь существует поблизости от нас, никуда не уходят бессмертные любови и великие любовники. Великие разочарования тоже остаются с нами. В 1987 году меня познакомили в Нью-Йорке с Татьяной Яковлевой. Легендарная парижская любовь Маяковского была красива и в свои 90. А еще в ней чувствовалось то, что англичане зовут породистостью, - то, как она двигалась, протягивала руку для поцелуя, глядела на собеседника... Познакомила меня с Яковлевой ее дочь Френсина Дю Плесси-Грей, с которой мы подружились за несколько лет до этого и с тех пор старались общаться при каждой возможности.

Не считаю себя человеком очень уж мелким, но я рядом с Френсиной терялся - в ней добрых метр 90, а с каблуками и того выше. Я часто подначивал свою знакомую: «Сделай рукой вот так! Ну точно вылитый папа!». Огромная Френсина до седых волос сохранила девичью способность краснеть, щеки ее немедленно становились пунцовыми, и она страстно уверяла меня, что никакая она не дочь Маяковского, а рождена от французского графа Дю Плесси, за которым ее красавица-мать однажды побывала замужем. Кроме того, Френсина родилась в 1933 году, а Маяковский застрелился за три года до этого.

Но я нахально изводил приятельницу, уверяя ее, что родства с пролетарским поэтом стесняться не следует, а все прочее - дела житейские. Френсина снова краснела, крепилась, но однажды не выдержала и сказала: «Думаешь, ты первый, кто говорит мне об этом? Бродский приставал с такими же расспросами и еще кто-то. Однажды я даже решила напрямую спросить маму - мы с ней дружны и разговариваем на любые темы. Мама холодно взглянула на меня и сказала: «Френсина, как можно? Ты не представляешь себе, до чего скверно у Маяковского пахли ноги. Отвыкли они в России мыться, что ли?!». Я хорошо знаю маму, для нее такой барьер непреодолим, она могла пойти в постель только с мужчиной хорошо воспитанным, элегантным, чистым...».

Френсина так и сказала, употребив старомодную формулу: «Пойти в постель»-«Go to bed», а не «переспать» или еще как-то. Я снова поглядел на старую леди Татьяну Яковлеву и подумал, скольких людей мы посмертно искупали в душистых шампунях и сколькие ларчики открываются по-житейски просто. «Господин Коротич, подойдите ко мне!» - позвала меня мадам Яковлева - я невольно оглядел и мысленно обнюхал себя, прежде чем направиться к ней.

Джорджтаунский университет - один из самых заслуженных центров подготовки международников в Штатах, присудил мне свою очень престижную премию «за распространение информации, способствующей взаимному пониманию народов». Вместе со мной такую же награду получил Тед Тернер, миллиардер, основатель и владелец телеканала CNN. Нам вручили красивые дипломы в рамочках и денежную часть премии в виде чеков.

Ожидая своей очереди к трибуне, с которой полагалось сказать благодарственные слова, мы с Тернером почтительно сидели за столом президиума, вертя в пальцах карандаши, бумажки и скрепки. Телемагнат старательно сооружал из бумажки лодочку, затем расправлял ее и делал снова. Наконец речи были произнесены. Тернер извинился, сославшись на дела, и ушел, а я остался один за лауреатским столом. Ожидая, пока председательствующий закроет собрание, я взял бумажную лодочку, оставленную Тедом Тернером, и расправил ее. Оказалось, что лодочка была сложена из премиального чека на семь тысяч долларов. Для владельца телесетей это была такая мелочь, такая мелочь. Не в деньгах счастье?

УСТРИЦА КАК СИМВОЛ «СВОБОДНОЙ ПРЕССЫ»

В начале 1992 года московская «Независимая газета» устроила в Доме кино «устричный бал». Из Парижа прислали больше 10 тысяч устриц, и все они были съедены во славу свободной печати. Хотя невозможно придумать более выразительный символ печати подавленной, чем устрица: створки захлопнуты, и оттуда ни звука. Помню, как на секретариате ЦК Егор Лигачев объяснял мне, что партия никогда не допустит существования независимой прессы. «Мы правящая партия!» - повторял он. А вот и нет такой партии...

Годы партийной цензуры сменились временами экономического давления. Журналисты рыдают, умоляя о дотациях, закрываются, уменьшают объем и периодичность.

Легендарная парижская любовь Владимира Маяковского Татьяна Яковлева. «В ней чувствовалось то, что англичане зовут породистостью...»

По-моему, раньше бывало даже легче, потому что среди партийных надзирателей хватало достаточно некомпетентных или безразличных людей, готовых швыряться государственными средствами с той же легкостью, с которой сегодня это делают Газпром или Управление железных дорог, отстегивающие бюджетные миллионы на содержание любимых футбольных команд.

Свои денежки у большинства спонсоров считанные, и с ними расстаются вовсе не беззаботно. Печальны выражения лиц моих коллег, приходящих от спонсора и всплескивающих ладошками: «Ничего не дал!». Лица эти бывают точно такими же, какие были у директоров огромных заводов, выходивших с заседания Политбюро, где унылые старцы объясняли им, как строить трактора и проектировать самолеты. На верхних этажах власти во все времена обычны самоуверенность, хамские реплики, оскорбления, роняемые просто так - без объяснений и извинений.

Приговоры вельможных старичков в советское время готовились заранее, и при определенной доле везения можно было их получить еще до заседания. Многое зависело и от того, кто председательствует на судилище. Несколько раз Александр Николаевич Яковлев советовал мне на время исчезнуть из Москвы, потому что ни его, ни Горбачева какое-то время в городе не будет. Значит, если меня вызовут «на самый верх», председательствовать будет Лигачев. «Потом не отмоетесь», - предупреждал Яковлев.

В ЦК любили с умным видом повторять горьковскую демагогическую формулу о том, что партия дала нам все права, кроме единственного - писать плохо. Курировавший «Огонек» заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК Владимир Севрук говорил: «Мало ли что мне нравится лично! Но я же не хожу на улице без штанов. Существуют ведь нормы!». Многие яркие публикации нашего журнала приравнивались к хождению без штанов, о котором приватно мечтал Севрук, и я не раз думал, почему мечты его столь демократичны.

При Горбачеве свободу слова пробовали дозировать, как лекарство. Открываю наугад один из блокнотов с записями инструктажей в ЦК. Совещание в отделе пропаганды у заместителя заведующего Альберта Власова 4 августа 1988 года, четыре часа дня. Редакторы предупреждены, что цензура снимет любое упоминание о 20-летии подавления советскими танками Пражской весны.

Ни в одной газете, ни в одном журнале не должно быть ни строчки. Еще один приказ, продублированный указанием для цензуры: не нагнетать афганскую тему, не заострять разговор об Афганистане. Без того уже в стране около 35 тысяч вдов и сирот - не надо их волновать! И так далее.

11 сентября совещание в том же кабинете. «Ни в коем случае не позволять, чтобы прозвучала мысль, будто мы хотим оторвать Западную Европу от США». 23 сентября 1988 года, 11 утра. Совещание в кабинете у Горбачева. Первая реплика генсека: «Тут многие хотели бы меня покритиковать, но сейчас я вам этого не позволю». Ответная фраза главного редактора «Правды» Виктора Афанасьева: «Не дошли мы еще, Михаил Сергеевич, до того, чтобы генсека критиковать!».

«ДВОРНЯ СУДАЧИЛА О ГОСПОДАХ, А ПОЗОВЕШЬ - МЧАЛАСЬ НАПЕРЕГОНКИ, ЧТОБЫ ВЫПОЛНИТЬ БАРСКИЙ ПРИКАЗ»

Изменения шли медленнее, чем начальственные разговоры о них. Здесь надо учитывать еще одну подробность: при всей раздутости советского чиновничьего аппарата, при всем чиновничьем разгуле за все годы советской власти в стране не было создано ничего вроде Министерства пропаганды. Вся пресса пребывала под неизменным партийным надзором, в ЦК был секретарь по идеологии и отдел пропаганды, а любые «не соответствующие» тексты шли к партийному начальству прямо от цензора. Мне довелось «постоять на ковре» у всех начальников, начиная с Горбачева, и всякий раз выслушивать уверения в том, что власть «не позволит» и «не допустит». Свободная пресса? Не подписанный цензором номер «Огонька», как и всякого иного издания, выйти в свет не мог.

Ведущий американской телекомпании CBS Дэн Разер поздравляет Виталия Коротича с получением награды «Лучший международный редактор года», ООН, 1988 год

И тем не менее за первые два с небольшим года моего редакторства в «Огоньке» число наших подписчиков выросло с 300 тысяч до четырех с половиной миллионов.

В 1988 году меня объявили International Editor of the Year и пригласили для вручения соответствующей медной доски в ООН. Ни до, ни после этого наших редакторов таким титулом не награждали, но хоть бы кто-то в родимой прессе пискнул на этот счет!

Мы поиронизировали об этом в редакции, медная наградная доска висит сейчас у меня на даче возле чердака, чтобы глаза не мозолила. Дело не в премии, премий бывает много - дело в умении порадоваться за успех общего дела! Коллеги поздравляли меня с награждением шепотом или по телефону, и это в разгар горбачевской гласности, в конце 80-х годов ХХ века.

«Огонек» пытался выйти сам и вывести читателей из круга симуляций, в котором мы жили так долго. «Клуб кинопутешествий» был заменителем неположенных странствий, анекдоты, разные КВНы являлись эрзацами нормального свободомыслия (про советские политические анекдоты когда-то непочтительно высказался Владимир Набоков: «Это вроде того, как у нас на конюшне дворня судачила о господах, а позовешь - мчалась наперегонки, чтобы выполнить барский приказ»).

Наша страсть к чтению во многом развилась не из-за жажды знаний, а ввиду запрета на путешествия и невозможности узнать мир другим способом. В конце 80-х мы выпустили в качестве приложения к «Огоньку» «Полное собрание сочинений сэра Вальтера Скотта» полуторамиллионным тиражом. Приехав в любимый город шотландского классика Эдинбург, я тут же похвастался этим. На меня поглядели с удивлением: «Полтора миллиона? И у вас столько народу хочет это прочесть? Ну, ну...».

Мы медленно постигали другие стандарты. Еще в мои огоньковские времена человек с видеомагнитофоном считался важнее, чем некто с простым проигрывателем. Человек в плаще с длинными рукавами был явно из бывших начальников, а юноша в хороших джинсах - явно из влиятельной семьи со связями. Если ты по вечерам мог пропустить стаканчик виски, а не самогона, твой социальный статус вспрыгивал на три ступеньки вверх. А если ты еще перед обедом мог тяпнуть джина с тоником...

Мы еще долго будем вталкиваться в человечество, и первые нестыковки шли по мелочам, а затем уже пошел всемирный разговор о человеке, формировавшемся в нечеловеческих обстоятельствах. Кто-то сказал, что эти различия очень ощутимы у разных поколений эмигрантов из нашей страны: если у первых в крови, мол, бурлило шампанское, то у следующих - крепленый «Солнцедар», который в силу вредности запретили бы в любом другом государстве.

Уточнение. В №12 «Бульвара Гордона» последний подзаголовок XIV части книги Виталия Коротича «Уходящая натура, или Двадцать лет спустя» и фрагмент текста из этой же части должен звучать так: «Насколько я помню, с двух сторон от Христа были разбойники».

(Продолжение в следующем номере)