Водитель для Жюли

Юлия ПЯТЕЦКАЯ. «Бульвар Гордона» 28 Марта, 2012 00:00

«ВОТ И УРАВНОВЕШЕНО»

Посмотрев и послушав Остермайера и попутно ознакомившись со списком претендентов на главную отечественную театральную награду, очередной раз вспомнила бессмертные строки Дмитрия Александровича Пригова: «В Париже говорят умные и сильные слова, зато в Саранске ранняя весна и картошку сажают на две недели раньше... Вот и уравновешено». Вот и уравновешено, да. На этом равновесии мы поразительным образом держимся не первый десяток лет, не нарушая его ни словом, ни делом, и как-то незаметно для себя вошли в XXI век, благополучно перетащив с собой замечательное советское слово «зато»: «Зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей». Ну ракеты в нашем Саранске давно уже никто не делает, зато хорошо сажают, и весна на две недели раньше...

Томас Остермайер живет в Берлине, руководит местным «Шаубюне», ставит по всему миру, с русскими актерами работает впервые. На пресс-конференции Евгений Миронов посетовал, что бюджет берлинского «Шаубюне» раз в пять превосходит годовой бюджет Театра Наций, и добавил, что российское государство до сих пор не понимает, зачем нужен театр. «Притворяются, делают вид, что интересуются, а на самом деле ничего не понимают». И все-таки мне кажется, Евгению грех жаловаться на невнимание государства - Театр Наций, возглавляемый Мироновым, недавно получил новое роскошное здание, где в середине декабря прошлого года и состоялась премьера «Фрекен Жюли».

Одноименную пьесу шведского драматурга Августа Стриндберга, написанную в 1888 году, Остермайер изначально не планировал выпускать ни в Германии, ни где-либо на Западе, поскольку основная тема - социальное неравенство, давно уже там не актуальна. Чего не скажешь о России и других постсоветских странах. Не планировал он ставить «Фрекен Жюли» и как произведение XIX века, поэтому для современной интерпретации был приглашен известный российский драматург Михаил Дурненков, сделавший новый революционный перевод, в котором от Стриндберга остался лишь сюжетный каркас. В новой версии Дурненкова неравенство приняло такие формы, о которых шведский драматург даже не догадывался, поскольку умер еще до того, как общество потребления явило себя в полном блеске вместе с одним из своих ключевых понятий - денежной аристократией. Во времена Стриндберга аристократию от неаристократии отличало не только наличие средств, а слова «кровь», «порода», «цвет общества» и «высший класс» значили не совсем то, что значат сегодня.

За последние 100 лет, благодаря многоступенчатому и длительному процессу демократизации, общество заметно изменилось в смысле социального неравенства, но изменилось везде по-разному. Где-то - в той же Германии и Швеции - стало более однородным: бравировать принадлежностью к высшим классам там считается дурным тоном, в ряде стран Востока не изменилось вообще, а где-то - например, в России и Украине - эти перемены приобрели поистине карикатурные формы.

Произошли не столько перемены, сколько подмены понятий. В век эксклюзивной говядины, элитарных утюгов, элитных матрасов и дикого количества особо важных персон, чья важность зачастую равна их полной бесполезности, принадлежность к высшему классу осуществляется не за счет высокого уровня ума, таланта, культуры, образования и воспитания, а исключительно за счет высокого уровня доходов. С породистостью и кровью вышло еще смешнее - свою породистость представители современной элиты демонстрируют породистыми домашними питомцами в норковых манто, а также купленными за бешеные деньги родословными и прочей геральдической атрибутикой.

Высокий чувственный градус, который достоверно выдержать на сцене довольно сложно, — одно из достоинств постановки Остермайера

В этом отношении постановка Остермайера, безусловно, важна и своевременна, я просто не уверена, что для подобного высказывания обязательно нужен был Стриндберг. Проще было написать новую пьесу, тем более что Михаил Дурненков и его брат Вячеслав успешно этим занимаются.

Основной конфликт пьесы шведского драматурга отличается от основного конфликта постановки Остермайера приблизительно так же, как графская дочь отличается от дочери современного бизнесмена, а лакей - от личного шофера. Зато по различиям между современной версией и архаичным оригиналом можно судить, как здорово эволюционировало социальное неравенство.

«ТЫ ПЬЕШЬ ДОРОГОЕ КРАДЕНОЕ ВИНО, НО ДАЖЕ БОКАЛ ПРАВИЛЬНО ДЕРЖАТЬ НЕ УМЕЕШЬ»

Главная героиня оригинальной пьесы Стриндберга - графская дочь Юлия - в ночь на Ивана Купала отдается своему лакею Жану, после чего они лихорадочно пытаются придумать, как им жить дальше. Ни один из вариантов обоих не устраивает. О серьезных чувствах говорить не приходится, поскольку Жюли вообще презирает мужчин, так же как их презирала ее мать, постоянно унижавшая своего мужа, а Жан не столько влюблен в хозяйку, сколько воспользовался ситуацией. Сперва он пытается извлечь из этой ситуации выгоду и склонить богатую невесту к бегству в Швейцарию, с тем чтобы открыть там отель и зажить новой благополучной жизнью, но после того как Жюли сообщает, что у нее нет никакого капитала - только у отца, отметает мысли о бегстве. Девушке остается малопочтенная роль любовницы собственного лакея, у которого, помимо Юлии, есть еще домработница Кристина, не скрывающая своих матримониальных намерений. Сходя с ума от всего случившегося, Жюли вскрывает родительский шкафчик с деньгами и драгоценностями и предлагает бежать всем троим. Кристина отказывается, возвращается граф, Жан в страхе перед возможным наказанием подталкивает любовницу к самоубийству: «Это ужасно, но иного выхода нет».

Пьеса Стриндберга, которую он создавал, пытаясь вырваться из отживших сценических форм, почти на 20 лет была запрещена в Швеции цензурой из-за натурализма и повышенного внимания к физиологии полов, но в начале XX столетия вновь вернулась на мировую сцену и пережила семь экранизаций - в одном из кинофильмов действие даже было перенесено в ЮАР.

В интерпретации Дурненкова-Остермайера действие происходит в наши дни, в фешенебельном особняке, только не в ночь на Ивана Купала, а в новогоднюю, и главная героиня - не дочь графа, а дочь генерала, который, выйдя в отставку, подался в большой бизнес. Любовный треугольник Жюли - Жан - Кристина сохранен, сюжет тоже, но герои в отличие от стриндберговских выглядят так, будто росли и воспитывались в одной семье.

Домработницу Кристину (Юлия Пересильд) без особого ущерба можно поменять местами с генеральской дочерью Жюли (Чулпан Хаматова) - если на обеих надеть кухонный фартук или коктейльное платье, ничто не выдаст в них представительниц разных социальных слоев. Единственное существенное отличие - генеральская дочь на порядок вульгарнее домработницы.

Лакей Жан (Евгений Миронов), которого в спектакле осовременили до личного шофера семьи (привет Павлу Чухраю с его «Водителем для Веры»), на шофера похож так же, как и на банковского клерка, и на владельца банка, и на кандидата наук, и на ветеринара, и на поэта, и на летчика, и на эндокринолога. Этот лакей может быть кем угодно, потому что сегодня кто угодно может стать кем угодно где угодно. Это тот самый случай социального неравенства, в котором все равны по сути, но не равны по общественному положению. Тот случай неравенства, который выражен лишь в денежном эквиваленте. Тот случай, когда социальное неравенство лишь вопрос времени, а не крови. Поэтому любые разговоры о крови, которые у Стринберга вполне уместны, у Дурненкова-Остермайера превращаются в жестокую социальную карикатуру.

«Ты пьешь дорогое краденое вино, но даже бокал правильно держать не умеешь!» - бросает Жюли Жану. «Ничего, я научусь. Это дело времени». - «Нет! Это дело крови!». Меньше всего дочь генерала, кувыркающаяся по сцене в дорогом платье, которое то и дело задирается до ушей, неврастеничка, проведшая сумбурную ночь с личным шофером просто из любопытства, от безделья, обиды на жизнь и доставшихся в наследство материнских комплексов, похожа на женщину, в чьих жилах течет благородная кровь. Настоящая благородная кровь в спектакле появится лишь однажды, когда Жан зарубит столовым тесаком любимую породистую собачку Жюли.

Некоторые российские критики сошлись на том, что спектаклю, изобилующему мужскими-женскими страстями, страстности как раз и не хватает. Ну мне так не показалось. На мой взгляд, высокий чувственный градус, который достоверно выдержать на сцене довольно сложно, - одно из достоинств постановки Остермайера. Да, эти двое вовсе не любят друг друга, но они совершенно не случайно оказались в одной постели.

«С ВАМИ ПОЧЕМУ-ТО МНЕ ХОЧЕТСЯ ИМЕННО ПИВА»

Вообще, спектакль явил очень интересный синтез русской эмоциональной актерской школы и немецкой педантичной приверженности форме. С самого начала, буквально с первой мизансцены, с момента, когда взору открывается бесконечно сыплющий равнодушный снег, такой мелкий, что похож на песок в песочных часах, отмеряющий время жизни, становится ясно, что перед тобой современный европейский театр. Это понятно не только по особой энергетике и общей атмосфере, но и по тому, как выставлен свет, по филигранной сценографии и предельно точным декорациям Яна Паппельбаума, по тому, как подробно и тщательно работают актеры, как поглощены они своей внутренней задачей. О том, что перед тобой европейский театр, ты понимаешь так же быстро, как по одному внешнему виду Томаса Остермайера догадываешься, что перед тобой европеец. «Кровь - великое дело!» - говорил Воланд.

Пожалуй, единственная неувязка во всем действе - неожиданно открывшаяся девственность Жюли. Генеральская дочь демонстрирует такие чудеса соблазнения, такую степень раскованности, а вернее, разнузданности, что, скорее, смахивает на потрепанную жизнью тетку с обильным и разнообразным интимным опытом. Девственница с подобными манерами - какой-то уж чересчур запущенный медицинский случай, с другой стороны, немецкому режиссеру именно с медицинской точки зрения может быть любопытна современная российская денежная аристократия.

В финале Жюли медлит с самоубийством, держа у виска большой декоративный пистолет, а Жан предлагает ей пройти в сад: «Там выпал снег, и останутся только твои следы», после чего утешает, что «все будет хорошо».

Финал открытый, в смерть героини верится с трудом, и я думаю, что у современных Жюли и Жана действительно все будет хорошо. Это у падших феминисток XIX века выбор был не богатым, а у нынешних он бывает неограничен, особенно если судьба, кроме папы-генерала и мамы-стервы, пошлет амбициозного шофера, для которого кровь - дело времени. В этих двоих общего гораздо больше, чем разного, они вполне могут создать весьма жизнеспособную пару и, получив благословение у генерала, затеять какой-нибудь прибыльный бизнес. Например, таки открыть отель. Или сеть отелей. Или завод дорогих марочных вин. Или свечной заводик. Или пивную. Как сказала Жюли Жану, прежде чем расстаться с девственностью: «С вами почему-то мне хочется именно пива...».

P. S. «Бульвар Гордона» выражает признательность пресс-службе агентства «Премьера» в лице Ольги Стельмашевской за содействие в подготовке материала.