Генерал-майор СБУ Александр НЕЗДОЛЯ: «Среди информаторов попадались люди, которые руками КГБ своим врагам норовили напакостить. Допустим, одна балерина ниже ножку поднимает, но при этом спит с худруком и получает лучшие роли, а вторая чувствует себя обойденной и пишет на нее донос, но на компромате вербовать я не любил, искал тех, кто по идейным соображениям сотрудничать соглашался, — таких было довольно много»

«У ОДНОГО ВАРЕНЬЕ, У ДРУГОГО ПИРОЖКИ, А У МЕНЯ ТОЛЬКО МАЙКА ДА РУБАШКА НЕСТИРАНЫЕ»

— Вам приходилось с Андроповым общаться?

— Нет, я его видел, так же как и вы, на портретах и по телевидению, но чувствовал больше, чем другие. При нем я имел поощрения, дважды досрочно получал звания,

был награжден орденом. Естественно, читал андроповские приказы, видел, как идет демократизация общества. Знал и о скромном в отличие от министра МВД Щелокова образе жизни Юрия Владимировича.

Все годы до избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС он проживал на старой деревянной даче на берегу Москвы-реки. Генерал-лейтенант Василий Петров, один из руководителей Пер­вого главного управления КГБ СССР, рассказывал, что впервые увидел Андропова в Ясе­нево — в штаб-квартире внешней разведки — в свитере, довольно грубо заштопанном на локтях. Он аскетом был.

— Неужели не имел никаких маленьких сла­бостей?

— Охотой не увлекался. Своих пассий, как любвеобильный генсек Брежнев, с собой везде не возил...

— А корову в товарном вагоне спецпоезда, сопровождаемую ветеринаром и дояркой, как первый секретарь ЦК КПУ Шелест?

— Тем более. Андропов среди председателей КГБ СССР был самым чистым во всех отношениях. Я не пойму только одного — его роли в выдвижении Горбачева. Несомненно, инициатива тут исходила от Федора Кулакова, секретаря ЦК КПСС и члена Политбюро, ответственного за сельское хозяйство, хотя... В Кисловодск воду пить, печенку промывать ездило все Политбюро. Обратно каждому с собой непременно давали ящичек...

— Неужели кремлевские небожители принимали эти подношения?

— С удовольствием. Мне и Валентина Семеновна Шевченко говорила: «Я, председатель Президиума Верховного Совета УССР, третье лицо в республике, никогда не ездила в Москву с пустыми руками, всегда везла угощения». Но Юрий Владимирович Андропов никогда и ничего ни у кого не брал. Кстати, он же, единственный из членов Политбюро, сдавал все подарки.

— А как к нему относился всесильный генсек Брежнев?

— Разумеется, Леонид Ильич доверял Андропову, был с ним на ты, называл Юрой. Но никогда не забывал, что ни один переворот, ни один приход к власти новой команды не проходил без участия органов безопасности. Поэтому председатель КГБ СССР Владимир Семичастный, который принимал непосредственное участие в смещении Хрущева, был отправлен «в почетную отставку» в Киев на малозначительный пост первого замес­тителя председателя Сов­мина УССР.

«Андропов среди председателей КГБ СССР был самым чистым во всех отношениях»

А для присмотра за его преемником Брежнев ввел в руководство КГБ двух верных генералов — Семена Цвигуна и Георгия Цинева из днепропетровской команды. Они имели право самостоятельно заходить к Генеральному секретарю и докладывали ему о каждом шаге Анд­ропова.

Александр Нездоля на легендарной заставе имени Алексея Лопатина, бойцы которой, защищая в начале Великой Отечественной войны государственную границу, 11 суток сдерживали в десятки раз превосходящие силы противника

— Александр Иванович, а каким ветром вас, сына агронома, за­несло в органы госбез­опасности?

— Наша семья жила в поселке городского типа Марьинка Донецкой области. Мне было 13 лет, когда умерла мама. Отец уходил на работу и приходил домой затемно, заниматься тремя сыновьями не мог физически. Я пытался что-то варить, управляться по хозяйству, но получалось не очень. Поэтому пришлось поступить в техникум в соседней Красногоровке — там были столовая, общежитие. Ребята на воскресенье разъезжались по домам. Когда они возвращались и открывали свои чемоданчики, от запахов кружилась голова: у одного варенье, у другого пирожки... А у меня только майка да рубашка нестира­ные.

— Похоже, эти жизненные испытания пошли вам на пользу.

— Закалили. В 18 лет я, тогда еще застенчивый парень, стал совхозным бригадиром комплексной бригады поселка Дачное в Марьинском районе. 60 моих подчиненных называли меня не иначе как Александром Ивановичем. В основном это были женщины. А мужчина на что первым делом смотрит? На грудь. И вот заметил я, что утром мои бабоньки приходят худые и стройные, а уходят в два раза толще. Под­зываю одну «секс-бомбу»: «Маша, иди сюда. Ты что, забеременела? А ну показывай, что у тебя за пазухой». Выяснилось, что они привязывали на тело грелки, чтобы воровать молоко, — поросят им кормили.

Я у них тару собрал и сказал: «Нет дома молока — ну возьми литр-два, сколько выпьешь. Но нельзя же так».

— Они вам бабий бунт не уст­ро­или?

— Нет. Понимали, что не правы. Ну и я старался так отчетность подогнать, чтобы никого с зарплатой не обидеть. Ведь бывает, кто коровы недойные, да мало ли... В общем, в армию меня провожали, как Максима Перепелицу (помните, фильм старый был?), — всем совхозом. Отца это очень удивило и растрогало.

— Где служили?

— Попросился в пограничные войска. Меня направили в Пяндж. Уже не помню, как мне пришла в голову мысль написать в газету «Дзер­жинец» Среднеазиатского пограничного округа заметку о друге. Послал, а они возьми и напечатай. Потом у меня там вышла вторая статья, третья. В конце концов, на заставу пришел толстый пакет с удостоверением внештатного корреспондента. А еще через какое-то время редакция дала мне направление на учебу во Львовское высшее военно-политическое училище, един­­ственное в Союзе, которое готовило военных журналистов.

— И вы поняли, что это судьба?

— Не совсем. Я хотел завалить экзамены и поехать поступать в Харьков, на юридический. Но когда прибыл во Львов и увидел, что там на 25 мест человек 300,

«Брежнев никогда не забывал, что ни один переворот не проходил без участия органов безопасности»

передумал. Это были в основном дети генералов, полковников. Некоторые до того изнеженные, избалованные, что ни бегать, ни прыгать не могли. А я на границе натренировался — на одной руке отжимаюсь, гранаты за них бросаю. Три пятерки на экзаменах получил, остался иностранный язык...

— ...которого вы не знали...

— Разумеется. И вдруг его заменяют географией. Я на память не жаловался: учебник два раза прочитал — готово. Мне попался вопрос про горы, плоскогорья. Отвечал так, что от зубов отскакивало. Члены приемной комиссии говорят: «Товарищ абитуриент, вы прекрасно знаете предмет. Вам — «хорошо».

А со мной экзамен сдавал сын военного писателя. Он в армии служил всего полгода, то есть по критериям в училище не совсем подходил, но его отец был другом начальника кафедры журналистики. Я понимал, что меня постараются завалить, чтобы этого парня принять. «Как «хорошо»? — говорю. — Я не согласен! Считаю, что сдал на отлично».

Четыре лысых полковника просто опешили: «Товарищ абитуриент, как вы себя ведете? Вы свободны». А я был уверен, что лучше их, которых только месяц-полтора на­зад включили в приемную комиссию, пред­­мет знаю. Выхожу в коридор, возмущаюсь вслух: «Я поеду к Епишеву в Главпур (то есть в главное политуправление), буду там сдавать экзамены!». Мимо идет начальник курса: «Что тут происходит?». — «Ни­чего! — отвечаю. — Может, я учиться здесь и не буду, но докажу, что прав». И они нас зачислили обоих. Зачем им скандал?

— Вам потом не мстили?

— Напротив, зауважали. Да и я понимал, что за мной никого нет, в отличие от генеральских детей. Получал повышенную стипендию, фотография на доске почета: отличник учебы, лучший корреспондент — мой фельетон «Известия» напечатали.

— Круто!

— Я восхищался Василием Песковым. Увы, сам такими блестящими литературными способностями похвастаться не могу. Если и было что-то, все в КГБ растерял.

«КОГДА Я УСЛЫШАЛ СЛОВА «РАЗВЕДКА», «КОНТРРАЗВЕДКА», У МЕНЯ ПРОСТО ЗАХВАТИЛО ДУХ...»

— Готовясь к нашей встрече, я обнаружила в интернете интересное объявление: СБУ приглашает желающих на работу. Там же приводится перечень требований к кандидатам: наличие высшего образования, определенная физическая подготовка и так далее. Указан адрес, по которому обращаться.

Генерал-полковник Николай Голушко с 1974 по 1978 год возглавлял в Пятом управлении КГБ СССР «борьбу с национализмом»

— Сегодня Служба безопасности во мно­гом копирует ФБР и ЦРУ, и в показной открытости и гласности тоже. В мое время так попасть в КГБ было невозможно. Кадры в органы подбирали втихаря. В каждом институте сидел капитан или майор: изучал кандидатуры, приглашал на собеседование.

— И желающих попасть в госбезопасность хватало...

— Еще бы! Это была престижная работа, которая давала власть, доступ к сравнительно объективной и закрытой для других информации, ощущение собственного могущества и принадлежности к элите. К тому же я зачитывался книжками о чекистах... До сих пор храню одну, где рассказывается обо всех громких операциях ЧК, — она во многом предопределила мою судьбу.

— Но был какой-то толчок?

— Так случилось, что редакция газеты Се­верного пограничного округа, где я проходил свою первую практику, находилась в одном здании с Ленинградским управлением КГБ. Однажды я попал туда, по ошибке нажав не ту кнопку лифта. Хотел уже воз­вращаться, но увидел на груди у дежурного прапорщика значок «Щит и меч». «Достань и мне такой!» — попросил его. А когда он стал рассказывать о КГБ и я услышал слова «разведка», «контрразведка», у меня просто захватило дух...

Год спустя меня послали на практику в Киев. Редакция газеты оказалась как раз напротив Владимирской, 33, где сегодня находится Служба безопасности Украины, а тогда располагался КГБ УССР. Я смотрел на людей, которые запросто входили в серое здание, закрытое для большинства, и думал, как туда попасть. А однажды надел свою курсантскую форму и отправился через дорогу.

— Вас там приняли с распростертыми объятиями?

— Напротив, офицер на входе доходчиво объяснил, что людей с улицы на работу в Комитет не берут. Но я настаивал, уговаривал. В конце концов меня принял зам председателя по кадрам подполковник Яковенко, ранее возглавлявший Комитет молодежных организаций в ЦК комсомола. Он потом был начальником управления КГБ в Днепропетровске, и его судьба трагична...

— Николай Голушко в мемуарах пишет с сожалением, что Яковенко был уво­лен за то, что ознакомил первого секретаря обкома с записью телефонных переговоров одного из объектов разработки органов госбезопасности. В разгар перестройки это уже считалось криминалом.

— Как бы там ни было, я Юрию Филипповичу очень благодарен. Мы с ним разговаривали два часа. Каких только вопросов он мне не задавал: будто насквозь просвечивал рентгеном. Я потом сам подбирал сотрудников в органы, но так придирчиво не изучал их никогда.

В конце концов, Яковенко сказал: «Вообще-то, мы из армии никого не берем, но вы произвели на меня хорошее впечатление, поэтому давайте попробуем». Уже во Львове, вдогонку, я получил письмо из центрального аппарата украинского КГБ: «Уважаемый Александр Иванович. По поводу вашего оформления на работу в систему Комитета государственной безопасности нами за таким-то номером отправлено письмо руководителю Главного политического управления Пограничных войск Василию Яковлевичу Лежепекову. Считаем целесообразным, чтобы вы лично написали ему о своем желании работать в КГБ».

Елки-палки! Ни к одному журналистскому материалу я так не относился, как к этому письму. Ведь его требовалось написать так, чтобы не было отказа. Страничку текста — понятно, что большие люди много читать не любят! — сочинял три дня. Содержания уже не помню, но после его прочтения адресату ничего другого не оставалось, как черкнуть резолюцию: «Оформить!» — и расписаться. Потом я узнал, что мне повезло: Лежепеков в то время сам переходил на работу в КГБ, и ему было неудобно отказывать будущим коллегам.

— Помните свой первый день на службе?

— Такое не забывается. Мне не объясняли, чем я буду заниматься, в каком под­разделении работать, — просто вручили предписание явиться тогда-то в такое-то

Львовская группа «Ватра» была уничтожена как творческий коллектив всего лишь за то, что исполняла песни собственного сочинения только на украинском языке

место. Я надел парадную форму, прикрепил значок, который выменял у прапорщика в Ленинграде, и в таком виде явился во Львовское управление КГБ. Там меня встретили с неподдельным удивлением: «А чего это вы в форме?!». Когда я ответил, что пришел на службу, мне сказали: «На нашу службу в мундирах не ходят» — и отправили домой переодеваться.

Были и другие сюрпризы. Я-то, насмотревшись кино и начитавшись книг, рассчитывал шпионов ловить. Слышу, сосед по кабинету говорит: «Надо маршрутизировать агента в Москву», другой ему вторит: «Отправим в Ростов Седого». «Ни фига себе! — думаю. — Сплошная агентура». Но оказалось, что мне предстоит в Пятом уп­рав­лении бороться с идеологическими диверсиями противника...

«БОРЬБА С ДИССИДЕНТСТВОМ БЫЛА НЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЕМ БЕЗЗАЩИТНЫХ ИНАКОМЫСЛЯЩИХ, А САМОЙ НАСТОЯЩЕЙ ТАЙНОЙ ВОЙНОЙ СПЕЦСЛУЖБ»

— Вы были разочарованы, когда поняли, насколько специфические обязанности вам придется выполнять?

— Не могу ответить односложно на этот вопрос.

Сейчас не только журналисты, но и не­ко­торые сотрудники других подразделений КГБ: разведчики, контрразведчики и так далее — стараются всячески очернить «Пятерку»: мол, она душила инакомыслие, ее малоподготовленные сотрудники своей кос­ностью и глупостью, арестами «за анекдоты» вызывали в народе недовольство. Это, мягко говоря, неправда. Работа «пятерошников», помимо обычных для офицера госбезопасности профессиональных качеств, требовала более высокого уровня образованности, умения деликатно обща­ть­ся с людьми. Согласитесь, с помощью угроз и насилия невозможно перековать, переубедить человека.
Разве не красноречив тот факт, что бессменный глава Пятого управления КГБ СССР генерал армии Филипп Бобков после отставки работал у известного медиамагната Владимира Гусинского, вел службу безопасности группы «Мост» и телеканала НТВ? Она насчитывала 700 человек и зачас­­тую превосходила по эффективности ФСБ, потому что Бобков забрал туда всех профессионалов.

— Видно, не зря Филиппа Денисовича называли мозгом КГБ. Но когда я брала по телефону у него комментарий по поводу сотрудничества Владимира Высоцкого с госбезопасностью, пришлось попотеть. Не скажу, что ваш бывший шеф оказался разговорчивым.

Первый заместитель председателя КГБ СССР Филипп Бобков. «Бобков честно выполнял свой долг. Неверно думать, будто все, пострадавшие от Пятого управления, были невинными овечками»

— Согласен, Бобков всегда очень осторожен в своих ответах. Это видно из интервью, которое у него взял Дмитрий Гордон. Да и книги его оказались сдержанными — от человека, занимавшего такую должность, я большего ожидал. Казалось бы, уже нет той страны, чего бояться? Но его же у Гусинского прихватили. Там возбудили семь уголовных дел, а такая ситуация мало располагает к откровенности.

— Вам не кажется, что его мучают угрызения совести?

— Ерунда! Бобков честно выполнял свой служебный долг. Неверно думать, будто все, пострадавшие от Пятого управления, были невинными овечками. Спецслужбы всех стран мира используют оппозиционные и диссидентские движения в собственных интересах — это аксиома. И точно так же, как СССР подкармливал компартии враждебных ему капиталистических государств, западные спецслужбы поддерживали диссидентские движения в СССР. Тогда это называли идеологическими диверсиями, сегодня чаще используется термин «психологическая война».

С этой точки зрения борьба с диссидентством была не преследованием беззащитных инакомыслящих, а самой настоящей тайной войной спецслужб. И знаете, каков ее характерный признак? Участвующие в «боевых действиях» люди не осознают, что ими манипулируют, что они действуют в чужих интересах. Особенно уязвимы в такой ситуации люди творческие, интеллигентные, больше озабоченные судьбами человечества, чем собственными. При помощи определенных психотехник их можно уговорить отдать свою жизнь во имя таких абстрактных понятий, как светлое будущее человечества, всеобщее равенство и братство.

— Почему же работа Пятого управления оказалась неэффективной? Почему кучка диссидентов и националистов в конце концов развалила 250-миллионный Советский Союз?

— Дело в том, что борьба с идеологическими диверсиями, как и почти все хорошие начинания в СССР, была доведена до маразма. Она зачастую сводилась к преследованию совершенно нормальных, лояльных к советской власти людей, ибо партийная идеология Суслова требовала не­пре­станного поиска врагов. Партийные органы превратили Комитет прежде всего в карающий меч, забыв, что на чекистском гербе изображен также щит. Кстати, Андропов создавал Пятое управление не для того, чтобы посадить в тюрьму всех идеологических противников, а чтобы

«Виталий Федорчук возглавлял КГБ Украины 11 лет и оставил о себе не самую хорошую память»

не допустить распространения антисоветских идей.

— То есть чекисты преследовали ина­комыслящих, создавали сеть осведомителей среди творческой интеллигенции, выявляли потенциальных невоз­­вращенцев, изымали сам­издат и запрещенные видеофильмы не по своей инициативе, а по приказу партии?

— Именно. Знаете, как была уничтожена из­вестная в начале 70-х в Украине львовская группа «Ватра», которая исполняла песни собственного сочинения? Кстати, я и сам любил их слушать. Роковыми для этого коллектива стали гастроли в Крыму. После концерта к музыкантам подошел секретарь горкома партии и стал их отчитывать за то, что они в Крыму — всесоюзной здравнице, где живет много русских, поют песни только на украинском. Руководитель и создатель группы Михаил Мануляк, оскорбленный до глубины души, сказал: «Ми українці, живемо на Україні і повинні співати тільки українські пісні». Партработник счел это крамолой и обратился в местный КГБ, а оттуда полетела ориентировка во Львов.

— А там, естественно, взяли под козырек?

— КГБ обязан был реагировать, мы начали проверку Мануляка и его окружения. Конечно, музыкант не готовил вооруженного мятежа, не занимался подрывной деятельностью, просто был национально сознательным. Поэтому мы не стали возбуждать дела, а передали материалы заведующему отделом Львовского обкома партии, курировавшему культуру. В итоге Мануляка убрали, а на его место поставили другого человека — политически грамотного, но бес­таланного. Вскоре «Ватра» тихо сошла со сцены. Подчеркиваю: не КГБ был инициатором этой расправы.

А вы в курсе, что до середины 80-х работало постановление ЦК ВКП(б) от 1934 года о политическом контроле? Согласно ему в каждом театре, концертном зале и прочих подобных местах обязательно бронировались два места для лиц, осуществляющих политконтроль за идейным содержанием выступлений, спектаклей, концертов. Во Львове в годы моей работы там по четным дням контроль был возложен на областное управление КГБ, а по нечетным — на обллит.

«ПЕРЕД ПРИЕЗДОМ ВО ЛЬВОВ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ В УПРАВЛЕНИЕ КГБ ПРИШЛА ТЕЛЕГРАММА ЗА ПОДПИСЬЮ САМОГО ФИЛИППА БОБКОВА»

— Так вот почему директор филармонии вас с Мессингом знакомил...

«Украинский национализм» стал одним из поводов для смещения Петра Шелеста, которого в Украине называли Батей, с должности первого секретаря ЦК Компартии Украины

— Нет. Дело в том, что он оказывал слишком пристальное мужское внимание одной красавице-певице. В конце концов, она на него пожаловалась в органы: мол, «проходу не дает, нет сил терпеть». «Садись, — говорю, — пиши». Я к таким вещам в то время нетерпим был. Если бы отнес ее заявление в обком партии, директора бы убрали. Тем более что у него судимость была. Он когда-то пел в хоре «Трембита», который война застала на гастролях в Ашхабаде. Когда объявили всеобщую мобилизацию, кто-то из хористов попытался уклониться: мол, ми зі Львова. Ну их всех и отправили не на фронт, а на лесоповал, откуда они вернулись только после смерти Сталина.

Я не стал ломать жизнь человеку, которому и так досталось. Вызвал его и сказал: «Николай Иванович, ко мне обратилась солистка филармонии с просьбой оградить ее от домогательств. Я как мужчина вас прекрасно понимаю, но она замужем. Если второй раз ко мне придет, я вас не пожалею». Директор оказался человеком понятливым. И благодарным.

— А как осуществлялся политконтроль на практике?

— Например, перед приездом во Львов Булата Окуджавы в пятый отдел управ­ления КГБ пришла телеграмма за подписью самого Филиппа Бобкова. В ней говорилось, что поэт Окуджава в своей творческой деятельности допускает элементы тенденциозного освещения советской действительности, предписывалось организовать его контрразведывательное изучение и по возможности задокументировать факты антисоветских заявлений, если таковые будут.

Я пошел в филармонию, послушал выступление и ничего антисоветского ни в стихах Булата Шалвовича, ни в его рассуждениях о жизни не нашел. Но в связи с тем, что нам была поставлена задача на самом высоком уровне, на следующий день наши агенты из литературной среды дали письменные отчеты со своей оценкой. И мы отправили в Центр сообщение, что ничего крамольного в выступлениях Окуджавы не зафиксировано.

— Коли речь зашла об агентах, не могу не спросить: вас не тяготила обя­занность заниматься их вербовкой?

— Агентура при любой власти была, есть и будет — с библейских времен никто не придумал более эффективного инструмента добычи информации. Без таких помощников любая спецслужба слепа и глуха, без них не­возможна ни борьба с преступностью и терроризмом, ни военная и промышленная разведка.

— Тем не менее в народе их презрительно называют сту­­качами.

— Нельзя всех информаторов стричь под одну гребенку. Да, среди них попадались люди, которые руками КГБ норовили напакостить своим врагам. Допустим, одна

Виталий Никитченко возглавлял украинский КГБ с 1954 по 1970 год

балерина ниже ножку поднимает, чем другая, но при этом спит с художественным руководителем и получает лучшие роли, растет, а вторая чувствует себя обойденной и пишет донос. Были студенты, которых прижали за фарцовку или спекуляцию, и они под угрозой исключения из вуза поставляли информацию. Но я не любил на компромате вербовать — на принуждении далеко не уедешь. Искал тех, кто соглашался сотрудничать с КГБ по идейным убеждениям. Таких людей было довольно много.

— Какие требования предъявлялись к потенциальному информатору?

— Это должен быть очень общительный, активный, осведомленный обо всем, что происходит в коллективе, человек. От него ждали не только подробного описания события, но и анализа, оценки, объяснения причинно-следственных связей, что предполагало наличие достаточно высокого интеллектуального уровня. Это вам не милицейская агентура, зачастую состоящая из криминальных элементов. Среди добровольных помощников «пятерки» преобладали сливки общества: известные актеры, писатели, певцы, ректоры и проректоры... Постепенно, в про­цессе работы, у нас складывались дружеские отношения...

«Я ВСТРЕТИЛСЯ С КАЖДЫМ ИЗ СВОИХ АГЕНТОВ И СКАЗАЛ: «НОГИ БУДУТ КЛЕЩАМИ ЗАЖИМАТЬ, НЕ ПРИЗНАВАЙСЯ, ПОТОМУ ЧТО Я ВСЕ СЖЕГ»

— После падения советской власти прошло уже 23 года, но в Украине все еще звучат призывы обнародовать списки агентов, провести люстрацию, как это сделали в бывшей ГДР...

— Я категорически против этого. Кто бы что ни говорил, мы должны оберегать агентурную сеть, заботиться о ней. Поэтому, когда Советский Союз рушился, я, не дожидаясь санкции начальства, собрал оперподборки в мешки, отвез в Брюховичи (это пригород Львова) и там уничтожил. Часа два мучился, потому что документация горела плохо. А потом встретился с каждым из своих агентов один на один и сказал: «Ноги будут зажимать клещами, не признавайся, потому что я все сжег. На тебя ничего нет и не было». Я нарушил внутриведомственные инструкции, но совесть моя чиста. Сейчас, когда бываю во Львове, мы встречаемся уже не по долгу службы, а как старые друзья: кофе выпьем, обсудим новости... О прошлом не вспоминаем.

Булат Окуджава был одним из тех, «кто допускал в своей творческой деятельности элементы тенденциозного освещения советской действительности»

— Почему в вашей книге «Председатели органов госбезопаснос­ти Украины» самая внушительная глава посвящена Виталию Федорчуку?

— Во-первых, он возглавлял КГБ Украины долгих 11 лет — с июля 1970-го по май 1981-го, во-вторых, оставил о себе не самую хорошую память. Чтобы расчистить для него место, была разработана хитроумная комбинация.

Леонид Брежнев ехал поездом в Кишинев, вручать орден Молдове, через Киев. Председателя украинского Комитета Виталия Никитченко предупредили, что он обязательно должен быть на вокзале. Выйдя на перрон, генсек его обнял, расцеловал и начал расхваливать за использование научного подхода к оперативной работе, объяснять, насколько это важно для системы. «Мы, — сказал генсек, — хотим из Высшей школы КГБ СССР сделать академию. Вот хорошо было бы, если б вы согласились ее возглавить. Воз­можно это, если мы создадим все условия, оставим вас членом Коллегии КГБ СССР?». — «Возможно!» — ответил Никитченко, думая, что речь идет об отдаленной перспективе. Но поезд еще не дошел до Кишинева, как приказ о его новом назначении был подписан.

— Почему вы так уверены, что Брежнев затеял кад­ровую рокировку вовсе не ради повышения уровня профессиональной подготовки молодых чекистов?

— Потому что Никитченко руководил Высшей школой КГБ всего четыре года. Еще столько же Виталий Федотович отработал там профессором. Уйдя в отставку, он написал председателю КГБ УССР рапорт о предоставлении ему квартиры в Киеве, но Степан Муха, который занимал этот пост, просьбу ветерана проигнорировал. Через несколько лет рапорт в сейфе обнаружил Николай Голушко, сменивший Муху. Он доложил о нем Владимиру Васильевичу Щербицкому, который очень тепло относился к Никитченко, и возвращение состоялось.

— Федорчук действительно был направлен в Украину, чтобы подготовить смещение первого секретаря ЦК КПУ Петра Шелеста?

— Несомненно. Не нравилось Москве, что Петра Ефимовича в Украине называли Батей, что ходил он в вышиванке, любил рідну мову и украинские песни. Ему вменили в вину ук­ра­инский национализм.

Бывший зампред КГБ Ук­ра­ины генерал-майор Крикун рассказывал мне, что сразу после своего назначения Федорчук первый облет республики совершил не с Шелестом, а с председателем Совмина УССР Щербицким. Когда Серафим Иванович вслух удивился этому, новый глава Комитета оборвал его многозначительной фразой: «Так надо!». То есть судьба Шелеста была предрешена.

После либерального Никитченко его преемник взялся за дело жесткой рукой. Он разогнал аналитическое подразделение, объявив его сотрудников «бездельниками». Упор сделал на проверенную временем оперативную работу и наружку. Восстановил райотделы КГБ, ликвидированные после войны (они остались

Владимир Щербицкий, отличавшийся лояльностью и дисциплинированностью, сменил неблагонадежного Петра Шелеста на посту первого секретаря ЦК Компартии Украины

только в крупных промышленных городах, которые могли интересовать вражеские разведки), опутав их сетью республику. Для этого добился согласия ЦК Компартии Украины на увеличение численности Комитета на 660 человек...

— И что толку? Все это не помогло ему и его подчиненным, например, своевременно выявить и обезвредить террориста-смертника из Донбасса, который 1 сентября 1973 года подорвал себя в Мавзолее Ленина.

— Во-первых, этот человек, которым двигали не политические мотивы, а желание ос­таться в истории, ни с кем своими планами не делился. Во-вторых, коньком Федорчука считалась все-таки борьба «с украинским буржуазным национализмом». Он открыто возмущался работой своего пред­шественника: «Почему не было настоящей борьбы против националистов?». Под­верг тотальной чистке Пятое управление. Все дела из третьего отдела, призванного бороться с идеологическими диверсиями в среде научно-технической, творческой интеллигенции и студенческой молодежи, были переданы во второй отдел, который вел дела украинских националистов. На место прежних сотрудников в третий отдел пришли 12 новых. В их числе в 1972 году оказался и я, лейтенант Нездоля, переведенный из Львова в центральный аппарат.

— И как работалось под началом Виталия Васильевича?

— Сложно. Приведу лишь один пример. В нашем отделе из старых сотрудников оставался только Николай Филипский — опытный чекист и хороший товарищ. Его жена была серьезно больна, и врачи запрещали ей менять климат. Николай Архипович надеялся, что руководство учтет это и оставит его в Киеве. Получив новую трехкомнатную квартиру, супруги облегченно вздохнули: пронесло! Сослуживцы помогли им внести мебель на четвертый этаж, дружно отпраздновали новоселье. А через три дня был объявлен приказ председателя Комитета: откомандировать Филипского в Черновицкую область.

— Теперь я понимаю, почему новый глава украинского КГБ получил прозвище Фердинанд — как не­мец­кий тяжелый танк...

— Безусловно, он был профессионалом: грамотным, прекрасным аналитиком, не понаслышке знавшим оперативную работу. Федорчук любил вызывать подчиненных на доклад, минуя их начальство. Я, например, побывал у него раз 15. В то же время председатель был очень груб с сотрудниками Комитета, любил и всячески поощрял среди них стукачество. Малейшее не­под­чинение каралось с безграничной жестокостью, а вот подхалимы активно росли по службе, причем отнюдь не бла­годаря своим профессиональным способностям.

При Федорчуке в украинском КГБ был введен жесточайший контроль по принципу: «Стой на месте — иди сюда». Нет дел оперативной разработки, проверки, наблюдения — значит, плохо работаешь, не владеешь обстановкой. Казалось бы, зачем доводить человека до ареста, если его можно предупредить, переубедить?

Но от нас требовали все новых и новых дел...

Украинский писатель, участник правозащитного движения в СССР, один из основателей Украинской Хельсинкской группы Олесь Бердник провел пять лет в заключении за «антисоветскую деятельность»

Да и сам председатель не сидел сложа руки, о чем свидетельствует заведенное по его личному указанию ДГОР «Блок». Не ДОР — «дело оперативной разработки», а ДГОР, что расшифровывается как «дело групповое оперативное». То есть он хотел показать, что в Ук­раине существует подполье... Узнав об этом, первый секретарь ЦК КПУ Шелест был в шоке. А в мае 1972-го он был уволен с безжалостной формулировкой «за многочисленные упущения в экономике и идеологии».

«НА ДЕЛЕ «БЛОК» ФЕДОРЧУК ЗАРАБОТАЛ ОЧЕРЕДНОЙ ОРДЕН ЛЕНИНА, А ДЕСЯТКИ ЛИТЕРАТОРОВ — 62-Ю СТАТЬЮ УГОЛОВНОГО КОДЕКСА»

— Правда, что де­ло «Блок» злые языки окрестили дойной коровой Фе­дорчука?

— Совершенно верно. Он заработал на нем очередной орден Ленина, а десятки литераторов — 62-ю статью Уголовного кодекса («Антисоветская агитация и пропаганда»). Это дело было настолько засекречено, что даже заместитель начальника Пятого управления Михаил Гавяз не имел к нему доступа. Ему до сих пор неизвестно, кто составлял постановление о возбуждении уголовного дела, что приводилось в качестве обоснования, какие планировались мероприятия. И начальник «пятерки» Леонид Каллаш, которого накануне отправили в отпуск, об арестах среди творческой интеллигенции Киева и Львова впервые узнал из передач вражеских «голосов».

Помните довоенное дело «Весна», искусственно состряпанное, раздутое, когда в армии нужно было провести чистку? Да, были

Украинский писатель, правозащитник, руководитель Украинской Хельсинкской группы Николай Руденко в 1977 году был осужден на семь лет лагерей строгого режима и три года ссылки, в 1988-м лишен советского гражданства, работал на «Радио Свобода» и «Голосе Америки»

там и заговоры, и предательства. Но когда этот маховик разогнался, начали притягивать за уши даже то, что никак не притягивается. Вот так же было с делом «Блок», фигурантами которого стали Василий Стус, Богдан Горынь, Иван Светличный, Иван Дзюба, Евгений Сверстюк, Вячеслав Чорновил, Игорь Калинец...

Под удар попали все, кто имел хоть какое-то отношение к самиздату. Были заведены сотни дел. Однако любое давление усиливает сопротивление — это общеизвестно. Неудивительно, что в ответ на грубый и жестокий прессинг диссидентское движение не только не сворачивалось, а, наоборот, активизировалось, разрасталось, уходило в хорошо законспирированное подполье. Мощный инструмент госбезопасности, созданный Никитченко, был направлен на борьбу с горсткой неподготовленных интеллектуалов, но в итоге так и не смог их победить. Ошибка заключалась в том, что КГБ изначально нельзя было использовать для борьбы с диссидентами. Этим должны были заниматься партийные идеологи — они должны были отстаивать свою правоту в открытой публичной дискуссии.

— Жена помощника Щербицкого писательница Валерия Врублевская, которая была вхожа в дом Федорчука, рассказала мне о трагедии этой семьи. Их сын, мечтавший стать художником (он унаследовал талант от матери), по категорическому требованию отца против воли пошел в военное училище. Однако, получив лейтенантские погоны и табельное оружие, застрелился. Вам не кажется, что у Виталия Васильевича, который в этом не­счастье винил кого угодно, но не себя, были личные счеты к творческой интеллигенции?

— Я не настолько посвящен в личную жизнь Федорчука. По-моему, неизгладимый отпечаток на его личность наложила служба в «СМЕРШе» в годы войны. Он будто и в мирное время находился на военном положении. Даже требовал, чтобы на работу все сотрудники ходили в форме, а на задания, требующие штатской одежды, — исключительно в костюме.

Когда в сумасшедшую жару где-нибудь в районе Золотых ворот появлялись мужчины в темных костюмах, киевлянам не надо было объяснять, кто они и откуда. Федорчука не интересовали ни роскошь, ни отдых, ни раз­влечения. Он безжалостно наказывал сотрудников, которые заводили садовый участок или машину.

— По словам Врублевской, у него все же имелась одна слабость — песни Владимира Высоцкого. И Виталий Васильевич был весьма горд тем, что имеет все записи любимого барда...

— Вот только когда он успевал их слушать? Федорчук жестко контролировал приход сотрудников на службу и их уход. Мы работали с семи утра до 10-11 вечера, включая субботу. Шутили: такой режим дня, словно под Киевом немцы. Никто не мог уйти раньше своего непосредственного руководителя. И вот я смотрю на окна начальника отдела, он — на окна начальника управления, а тот в свою очередь наблюдает за окнами председателя Комитета...

Начальник Пятого управления КГБ УССР Леонид Каллаш

— А тому спешить было некуда...

— Да, его жена и дочь жили в Москве. И надо полагать, не в роскоши. Помню, когда в 1976 году нас с зампредом Николаем Трояком туда командировали, Федорчук попросил взять для них передачу — он купил в Киеве ящик консервов и копченую колбасу.

Кстати, друзей у него тоже не было. Поэтому, похоронив жену и дочь, он последние годы доживал в полном одиночестве — не будучи принят даже в ветеранских организациях КГБ и МВД.

— Не сомневаюсь, что у вас в «пятерке» работали не только подхалимы, но и бесстрашные, честные офицеры. Почему никто не сказал председателю украинского КГБ в глаза, что нельзя переносить стиль и методы «СМЕРШа» в работу Комитета?

— Федорчук нетерпимо и болезненно это воспринимал, считал «саботажем». Тем не менее многие работники КГБ Украины в кулуарах высказывались против нагнетания идеологической и политической истерии. После ухода на пенсию начальник следственного отдела Пивоварец в частных беседах не скрывал, что не согласен с мерами в отношении Ивана Дзюбы, автора книги «Интернационализм или русификация».

Беспрецедентный случай произошел в апреле 81-го на расширенной коллегии Комитета. Когда председатель начал читать пасквиль на поэтессу Лину Костенко, в котором она изображалась как враждебно настроенный человек, заместитель начальника третьего отдела Иван

Украинский литератор и диссидент Евгений Сверстюк был приговорен за изготовление и распространение «самиздата» к семи годам лишения свободы и пяти годам ссылки

Котовенко бросил реплику, что это неправда, что Костенко — настоящая украинская писательница-патриотка. Вскоре его убрали из Пятого управления.

«Я ЖЕ ШЕЛ ШПИОНОВ ЛОВИТЬ, А САМ НА ДЕВЯТЬ ЛЕТ В ПЯТОМ УПРАВЛЕНИИ ЗАДЕРЖАЛСЯ»

— Вы в опале у Федорчука оказались еще раньше. Почему?

— Я был активным сотрудником госбезопасности, имел награды, дважды получал звания досрочно. Но в какой-то момент понял, что меня тяготит работа по пятой линии, по диссидентам. Я же шел шпионов ловить, а сам на девять лет в Пятом управлении задержался. Конечно, я тогда не мыслил так, как сейчас. Считал, что инакомыслящих наказывают правильно, но видел, что органы госбезопасности перегибают палку.

По делу «Блок» наше подразделение работало с писателем-фантастом Олесем Бердником. Автор книг «Зоряний корсар», «Чаша Омрiти» в 50-е годы был осужден за антисоветскую деятельность, отбывал срок. В 70-е его опять задержали, он попал в следственный изолятор, но благодаря профилактическим беседам нашему третьему отделу удалось удержать его от активной антисоветской деятельности, вывести из-под суда. Не потому что я такой белый и пушистый... Просто понимал: нельзя преследовать за убеждения. Если человек не любит режим, но не призывает к его свержению, это не преступление.

Я был знаком с женой писателя, его дочерью Мирославой. Уже во Львове, куда меня «сослали» из Киева, я с сожалением узнал, что позднее Бердника все-таки арестовали, осудили... Через много лет, когда он умирал, мы с моим старшим другом академиком Юрием Николаевичем Пахомовым, который долгие годы был директором Института мировой экономики и международных отношений, поехали к нему. «Олесь Павлович», — начал было я, но горло перехватило. Взял его за руку, мы посмотрели друг другу в глаза, и стало ясно, что он все понимает и зла не таит.

Поэтесса Лина Костенко в годы застоя практически не печаталась

— «Он не заслужил света, он заслужил покой»...

— Обвинительный уклон взял верх и в случае с писателем Миколой Руденко. В свое время он служил в спецвойсках НКВД, воевал

политруком под Ленинградом, где получил тяжелое ранение позвоночника, был награжден боевыми орденами. После войны стал главным редактором журнала «Днепр» и секретарем парторганизации Союза писателей Украины, но его жизнь перевернул доклад Хрущева на ХХ съезде.

Несгибаемый коммунист стал критиком ортодоксального марксизма, руководителем Украинской Хельсинкской группы. В том, что он был осужден по 62-й статье («антисоветская агитация и пропаганда»), винят КГБ, но сотрудники Комитета только собирали материалы. Выносили приговор и давали сроки суды. А разве не кричали товарищи по партии, коллеги по Союзу писателей: «Ату его!»? И сегодня в роли самых рьяных обвинителей Комитета, как правило, выступают те...

— ...кто громче всех аплодировал на судебных процессах.

— Я не пытаюсь оправдаться. Иногда даже во сне корю себя, спрашиваю, все ли удалось сделать по совести. Но львиная доля

«Виктор Платонович Некрасов любил вмазать коньячку, как все творческие люди! Ну, встретился в Москве с кем-то из диссидентов... Но какой он враг советской власти?»

ответственности за многочисленные жертвы режима лежит все-таки на ЦК компартии. Ну почитал Виктор Некрасов, фронтовик, лауреат Сталинской премии, какую-то самиздатовскую литературу, что-то ляпнул по пьяни — Виктор Платонович любил вмазать коньячку, как все творческие люди! Ну встретился в Москве с кем-то из диссидентов. Но какой он враг советской власти?

Партийные идеологи должны были пригласить его и Миколу Руденко, поговорить по душам — не раз, не два, а столько, сколько потребуется. Не грозить расправой, а подойти по-человечески: «Слушай, ты так много сделал для государства». Вместо этого всегда действовали кнутом: зажимали, не печатали произведения, рассыпали готовый набор. Требовали подключить общественность, творческие организации. Звонили в Союзы писателей, журналистов: «Исключить!». Кто выиграл от того, что одного судили, другого выдворили из страны и он похоронен в Париже?

Я тогда не понимал многого, у меня не было цельного представления о взаимоотношениях органов госбезопасности и власти. Однако, когда начал писать книги, разобрался, что к чему. Поэтому категорически не приемлю попыток партийных органов списать свои грехи на КГБ.

— И все-таки... Почему, на ваш взгляд, могучий авторитарный режим не смог справиться с весьма малочисленным диссидентским движением?

— Это вопрос! Я много размышлял над ним и пришел к выводу, что диссиденты были инструментом влияния не только западных спецслужб, но и идеологов компартии во главе с Сусловым. Поэтому в своих книгах идеологический отдел ЦК называю «фабрикой диссидентов». Кое-кто обиделся, но так же было.
Идеологический отдел был едва ли не самым влиятельным в ЦК. А достигалось это за счет наличия внутри советского общества врагов, которыми нужно было заниматься. Но где их взять в стране, прошедшей сквозь сталинский террор, среди народа, в гены которого въелся страх? Значит, нужно создать таковых искусственно.

Украинский политик, диссидент, журналист, один из основателей Народного Руха Украины Вячеслав Чорновил

— Вы считаете, что многочисленные перегибы были вызваны не глупостью и недальновиднос­тью Суслова и его приспешников, а циничным расчетом?

— Думаю, это была грамотная и по-иезуитски тонкая программа создания диссидентов. Постановления ЦК в области идеологии были такими, что под категорию внутреннего врага или хотя бы «неблагонадежного элемента» мог попасть абсолютно любой, далекий от политики человек. Взять ту же борьбу с джинсами (в ней мне пришлось поучаствовать, когда я только пришел во Львовское управление КГБ) или запрет слушать 90 процентов западных рок-групп и певцов как идеологически вредных. Это же были заведомо невыполнимые, потрясающие своим идиотизмом постановления, которые не могли не вызвать протеста практически у любого, даже самого преданного коммунистическим идеям гражданина.

— Этого не понимал такой умный, по вашим словам, человек, как председатель КГБ СССР Андропов?

— Видите ли, в чем дело... Не он, а Брежнев был инициатором репрессий в Украине. Установку на наведение порядка в республике Федорчук получил при назначении лично от Леонида Ильича. Пятое управление КГБ СССР в тех мероприятиях не участвовало и, вопреки существовавшему ранее порядку, ДГОР «Блок» практически не курировало.

Андропов не лез в эти дела, что подтверждают и Филипп Бобков, и Николай Голушко... Мол, есть Политбюро ЦК Компартии Украины, пусть оно и разбирается, а у нас своих забот хватает — у них же «Хроника текущих событий» издавалась. Кстати, и в отношении к театрам Москва была куда демократичнее, вспомните хотя бы «Таганку», «Современник»...

Именно Леонид Ильич высоко оценил достижения своего протеже, назначив его в 1981 году председателем КГБ СССР. Хотя Федорчук, который по понятным причинам долго молчал, попытался перевести стрелки, а заодно и оправдаться. За год до смерти Виталий Васильевич дал украинскому журналисту Ивану Бессмертному интервью. Он утверждал, что за разгул репрессий в Украине ответствен председатель КГБ СССР Андропов.

Якобы тот требовал, чтобы в Украине ежегодно сажали 10-15 человек, и Федорчуку пришлось конфиденциально обращаться к Брежневу, чтобы снизить их количество до двух-трех. Эти откровения вызвали бурю негодования среди бывших сотрудников украинского КГБ, которые не понаслышке знали, как было дело.

(Продолжение в номере 14 )

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter