Личный переводчик Хрущева, Брежнева и Горбачева Виктор СУХОДРЕВ: «Маргарет Тэтчер в Горбачева была влюблена. В ее глазах был какой-то абсолютно женский восторг, она на него с восхищением, с удивительной любовью, чтоб не сказать сексуальностью, смотрела»

Часть IV

(Продолжение. Начало в № 45-47)

«СЕКРЕТАРЬ ЦК ФРОЛ КОЗЛОВ БЫЛ АБСОЛЮТНО ТУПОЙ, ДРЕМУЧИЙ НЕВЕРОЯТНО»

- Переводили вы и последнему Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву, в том числе на переговорах его с премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер, а правда ли, что «железная леди» была в Михаила Сергеевича влюблена?

- Вы знаете, да, и я наблюдал это практически в первый день, когда Горбачев вступил на высший в нашей стране пост. Для участия в похоронах его предшественника Черненко в Москву прибыло множество руководителей разных государств, а после траурной церемонии прошла череда встреч в Кремле. Всех иностранных гостей предупреждали, что каждому выделяется 30-40 минут максимум, и МИД на ушах стоял - готовил множество справок. Должен сказать, что для меня тогда это было глотком свежего воздуха...

- Михаил Сергеевич?

- Да: спокойный, уверенный тон, видно было, что подготовлен. По бумажке он не читал, но чувствовалось, знал содержание справок, говорил все, что нужно, коротко давал характеристику состоянию отношений с данной конкретной страной, и вот наступил черед Маргарет Тэтчер. Это мое субъективное мнение, конечно, но мне показалось, что в глазах у нее возник какой-то абсолютно женский восторг. Она на него с восхищением каким-то, просто с удивительной любовью, чтоб не сказать сексуальностью, смотрела.

- Трепетно?

- И даже нежно.

- Он отвечал ей взаимностью?

- Михаил Сергеевич, как мне показалось, относился к госпоже Тэтчер с большим уважением.

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой - друг мой».

«Раиса Максимовна постоянно сопровождала мужа в его частых поездках и за рубеж, и по городам нашей страны, причем не только сопровождала, но и проявляла активность: подавала реплики, высказывала непререкаемые суждения во время тех или иных встреч, без конца меняла наряды. Особенно это бросалось в глаза в ходе встреч с женами зарубежных руководителей - как за границей, так и в Москве.

Если раньше перед встречами на высшем уровне МИД готовил лишь развернутую характеристику того или иного иностранного лидера, то теперь было необходимо составить и подробный словесный портрет его супруги, а кроме того, от нас требовали детальных описаний всех объектов, включенных в «женскую программу» визита. Изучив эти материалы, Раиса Максимовна на всех этапах выполнения данной программы, будь то дома или за рубежом, «командовала парадом», часто вызывая естественную неприязнь своих визави - так, например, знаменитыми стали ее стычки с супругой Рональда Рейгана Нэнси.

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Для жен на время занятости мужей предусматривались «женские завтраки» или «женские чаи», разного рода экскурсии, так что у высоких дам была возможность общаться, а в дни пребывания Горбачева в Вашингтоне был запланирован осмотр Раисой Максимовной Белого дома. Экскурсоводом выступила его тогдашняя хозяйка - Нэнси Рейган, но когда Нэнси показывала своей гостье Голубую гостиную, спальни, прочие помещения исторического особняка, Горбачева, которая еще в Москве изучила описание резиденции американских президентов, постоянно ее перебивала: да-да, я знаю - Голубая гостиная в таком-то году была такой-то, а потом стала такой-то, переделывалась так-то и тогда-то... Конечно, все говорилось хорошо нам знакомым менторским тоном, и Нэнси это доводило просто до бешенства.

Когда Рейган приехал в Москву, Нэнси выразила желание посетить Третьяковскую галерею, причем просила провести ее только по тем залам, где выставлены иконы. Раиса Максимовна и на сей раз подготовилась - приехала в Третьяковку раньше Нэнси. Надо сказать, что обычно супруга генсека на такие мероприятия опаздывала - из-за нее опаздывал и сам Горбачев. Теперь же, ожидая приезда Нэнси, Раиса Максимовна решила пообщаться с журналистами: села на излюбленного конька и безапелляционно начала излагать известную концепцию советского атеистического искусствоведения, согласно которой икона - не столько религиозный символ, сколько живописное изображение реальных людей, исполненное в манере своего времени. Короче говоря, получалось, что она отрицает религиозное, духовное значение икон.

Подъехала Нэнси, но Раиса Максимовна так разошлась, что уже не могла остановиться, хотя ей, несомненно, следовало оказать внимание гостье. Лишь спустя некоторое время она повернулась к ней и кивком поприветствовала, а потом, завершив свою «лекцию», заявила, что вот, дескать, я закончила, а теперь пошли смотреть (выглядело это настолько вызывающе, что стало предметом многочисленных комментариев в зарубежных СМИ). Нэнси отреагировала не менее агрессивно: вы, мол, поговорили - дайте и мне сказать...

В таком духе и проходили почти все их встречи...».

- Я вас сейчас процитирую: «Что меня в советских вождях поражало, так это их узость мышления, безграмотность, нецивилизованность, если угодно - с ними мне было скучно». Приходилось ли вам испытывать за наших руководителей стыд?

- За долгое время службы были, конечно, и такие моменты - например, с Климом Ворошиловым, который формально являлся в 60-е годы главой государства...

Михаил Горбачев, Виктор Суходрев и премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер, 1985 год. «Михаил Сергеевич относился к госпоже Тэтчер с большим уважением»

- Председателем Президиума Верховного Совета СССР...

- Совершенно верно, и во время визита в Индию троих наших руководителей я изрядно с ним натерпелся. Приглашали, что интересно, главу государства - индийцы говорили: мол, наш президент уже два или три раза в Советском Союзе был, а ответного визита все нет, и наши, зная, что Ворошилов уже в какой-то последней стадии маразма находится, судили-рядили и решили, что одного его посылать нельзя. В результате к нему присоединили - опять же номинально - Фрола Козлова, который был тогда секретарем ЦК...

- Говорят, простите, совершенно тупой человек был...

- Абсолютно тупой, и мне как раз и за него было стыдно, потому что в 59-м именно я ездил с ним открывать нашу выставку в Нью-Йорке, а потом была по стране поездка. Это какой-то ужас - дремуч он был невероятно!

Третьей среди наших руководителей была министр культуры СССР Екатерина Фурцева. Индийцы спросили: «А кто глава делегации?», а им объяснили: «Главы нет - они все у нас по статусу одинаковые: члены Политбюро». Те были в полном недоумении: «Но кто-то же должен принимать почести, когда, допустим, почетный караул выстроен, должен на самом почетном месте сидеть на банкетах, которые в Индии будет давать наш президент и потом, в ходе поездок по стране, - губернаторы штатов». Им ответили: «Это может быть Ворошилов, но в любом случае по своему положению они все равны».

Там с Ворошиловым просто жуткие были казусы. В каком-то музее Бомбея, закрытом по случаю посещения высокими гостями...

- ...он увидел лошадь?..

Визит председателя Президиума Верховного Совета СССР Климента Ворошилова (справа) в составе советской делегации в Индию, 1960 год. Слева — премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, посередине — Виктор Суходрев. «В Индии с Ворошиловым просто жуткие были казусы, я изрядно с ним натерпелся...»

- ...увидел какого-то не охранника даже, а, по-моему, уборщика, который принадлежал к касте, которой запрещено пользоваться расческами. Представляете, что у него на голове творилось? Темнокожий, с бородой и свалявшейся шевелюрой, не знавшей расчески... Ворошилов, его приметив, вытащил из кармана расческу и направился к нему со словами: «Сейчас я тебя причешу». Я еле-еле его сдержал, просто сказав... Говорить с ним, замечу, надо было громко, потому что был он глухой...

«В ПОЕЗДКЕ С ВОРОШИЛОВЫМ Я ПЕРЕВОДИЛ СОВСЕМ НЕ ТО, ЧТО ИЗРЕКАЛ ПРЕЗИДЕНТ ВЕЛИКОЙ ДЕРЖАВЫ (ПРИЧЕМ ЭТОТ УЖАС ПОВТОРЯЛСЯ ПРАКТИЧЕСКИ КАЖДЫЙ ДЕНЬ»

- Ко всем прочим «достоинствам» еще и плохо слышал...

- Я Ворошилову почти что прокричал: «Ему религия не позволяет!». Тот вздрогнул: «Религия? А-а-а... Ну тогда не будем», а когда Тадж-Махал посещали, заинтересовался четырьмя минаретами по углам площадки, где возвышается это совершенно прекрасное творение зодчества. «А что в этих минаретах?» - спросил, а на них висел огромный амбарный замок. Послали за ключом, но поскольку служба безопасности всех служащих Тадж-Махала оттуда изгнала, его не нашли, и Ворошилов осерчал: «Помню, когда я в Турции был, в Айя-Софии всюду лазил, все осмотрел, а здесь меня не пускают. Что за гостеприимство такое, и вообще, что мы тут о каком-то принце, каком-то императоре говорим? - мы у себя в стране эту контру давно уничтожили. Развели, понимаешь... Вы лучше расскажите о тех, кто этот мавзолей строил, - где эти трудящиеся?». С трудом его угомонили, и это как раз был случай, когда переводил я совсем не то, что изрекал «президент великой державы» (причем этот ужас повторялся практически каждый день).

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой - друг мой».

«Индийцы все более настойчиво стали просить, чтобы для демонстрации всему миру наших действительно равноправных отношений глава советского государства все-таки посетил Индию, а этим главой у нас являлся тогда Председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов - легендарный полководец времен Гражданской войны, «первый маршал», как его называли накануне Великой Отечественной, ну а к периоду, о котором идет речь, глубокий, немощный умом и телом, старец с розовым, как у младенца, цветом лица.

Когда советское руководство дало принципиальное согласие на такой визит, возникла заминка: кто-то сообразил (возможно, и сам Хрущев), что отпускать Ворошилова куда бы то ни было одного, так сказать, в самостоятельное плавание, нельзя.

В Москве с ним проблем не было: он появлялся на приемах, раздавал государственные награды, длинных речей не произносил, словом, беспокойства не вызывал, а славу сохранял, да и был под постоянным контролем своих партийных товарищей, но во время зарубежной поездки...

Дмитрий Гордон: «Виктор Михайлович, власть всех наших лидеров губила?». Виктор Суходрев: «По-своему, да, но со временем» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

В результате на заседании Президиума ЦК нашли выход: надо дать Ворошилову таких сопровождающих, которые по положению в советской партийной иерархии были бы ему ровней. Ими оказались Фрол Романович Козлов, второй человек в партии после Хрущева, и широко известная Екатерина Алексеевна Фурцева, тоже член Президиума, таким образом, по своему партийному статусу - а у нас именно это являлось главным - все трое были равны: по мнению Хрущева, это окружение служило гарантией того, что Ворошилов будет в Индии под присмотром и не выкинет ничего лишнего.

Придумка хорошая, но надо было еще уговорить индийцев, у которых издавна четко соблюдается самый строгий государственный протокол. Индийцы спросили: «Кто руководитель вашей делегации?». Им бодро ответили: «А руководителя нет - есть просто делегация самого высокого уровня». Они возразили: «Но ведь все-таки Ворошилов - председатель Президиума Верховного Совета, он принимает верительные грамоты у послов, выполняет иные функции, которые в других странах в руках только президента. Кто же будет принимать рапорты почетного караула? Кто будет отвечать на речь индийского премьер-министра во время банкета и на речи губернаторов провинций, которые планируется посетить?».

Наши в конце концов сказали, что все это поручается Ворошилову, хотя он формально и не глава делегации - на том и сошлись.

Каких-то важных переговоров не намечалось: все знали, что сразу после отбытия высоких гостей в Индии будет проездом сам Хрущев, поэтому визит этот планировался как чисто дружеский.

«Большую троицу», как мы их стали между собой называть, сопровождали родственники: Ворошилова - невестка, Фурцеву - дочь...

Не сомневаюсь, что Хрущев и другие члены Президиума четко разъяснили Ворошилову, что он - один лишь из трех членов делегации, но как только начальник индийского почетного караула обратился к нему и повел вдоль строя, Клим о партийной дисциплине забыл. Он ехал в первой машине, в сопровождении главы индийского государства, в президентском дворце, где нас разместили, ему предоставили лучшие апартаменты (его невестке соответственно тоже), а Фурцеву с дочкой и Козлова поселили в комнатах похуже, поэтому сразу же после нашего приезда я почувствовал внутри «троицы» какое-то обострение отношений.

Ворошилов же между тем с каждым днем все больше входил в роль лидера. Почести, оказываемые индийцами, ему очень нравились - гирлянды из живых цветов, россыпи лепестков роз под ногами - он радовался, как ребенок.

В какой-то момент Фурцева и Козлов устроили даже нечто вроде мини-заседания Президиума ЦК, чтобы поставить Ворошилова на место. Он, конечно, со всем соглашался, но несколькими часами позже, когда проходил очередной митинг или беседа с руководителями Индии, снова увлекался, выходил из-под контроля и выдвигался на передний план. Индийцы же, согласно своему протоколу, этому активно способствовали, к тому же местные газеты пестрели статьями о легендарном полководце, сражавшемся за свободу простого народа на лихом коне с шашкой наголо, а что можно было рассказать жителю Индии о Козлове и Фурцевой?

Премьер-министром Индии был тогда Джавахарлал Неру - один из самых умных и элегантных мужчин в своей стране, да и, по-моему, в мире. Неру был красив, всегда одет в светлый индийский френч со свежей розой в петлице... Думаю, премьер-министр понимал, что делегация «троицы» хоть и довольно по уровню высока, тем не менее решать серьезные проблемы не уполномочена, поэтому беседу вел очень мягко, без нажима. В процессе разговора какие-то вопросы Неру, конечно, поднимал, но не просил их немедленного разрешения - он знал, что все сказанное им будет тщательно записано и доложено Хрущеву, поэтому вопросы, в том числе экономические, формулировались им таким образом, чтобы не заставлять гостей давать на них определенные, исчерпывающие ответы.

Когда в ходе беседы Неру сказал, что в принципе необходимо договориться о поставках определенных средств (речь шла об оружии), Ворошилов вдруг всполошился. Не знаю, какая муха его укусила, а может, Климента Ефремовича слово «средства» так взволновало, только он внезапно затараторил: «Ни о каких средствах мы тут говорить не можем! Это только с Никитой Сергеевичем, а мы не можем, нам нельзя!».

Это и без того индийцам было понятно, но старика занесло, и выглядело это жалко. Я заметил, что на меня с тревогой смотрят Фурцева и Козлов, и еле заметно кивнул им: мол, не беспокойтесь. Переводя, острые углы обошел и интерпретировал тираду Ворошилова в более нейтральном варианте, однако вокруг сидели индийские дипломаты, владевшие русским, и их, разумеется, мне обмануть не удалось.

На одном из завтраков, даваемом губернатором штата, у которого во время многочисленных поездок по стране мы оказались в гостях, я сидел рядом с Ворошиловым. Завтрак был устроен в саду губернаторской резиденции, под шатрами, и в какой-то момент Климент Ефремович ко мне обратился: «Послушайте, почему это у них в Индии губернаторы? Что за губернаторы такие? Вот у нас в России, я понимаю, были губернии, ими губернаторы управляли, а у них ведь не губернии, а штаты - почему же губернаторы?».

Поскольку слышал Ворошилов плохо, я склонился к самому его уху и объяснил, что слово «губернатор» имеет латинские корни - так называется правитель какой-либо области, и в США, например, тоже губернаторы. Он посмотрел на меня с некоторым удивлением и воскликнул: «Да? А я думал, это только у нас они были...».

Не могу забыть, как в Калькутте нас повели в прекрасный местный музей. Залы пустовали, присутствовали только служители - по случаю посещения высокой делегацией для широкой публики музей был закрыт.

Мы шли довольно большой группой, включая экскурсоводов, впереди, конечно, Ворошилов, и вдруг где-то в углу он углядел человека с длинными нечесаными волосами и патлатой бородой. По виду - настоящий отшельник (в Индии таких можно встретить довольно часто) - его волос в буквальном смысле никогда не касалась гребенка. Как потом выяснилось, это был уборщик музея - он принадлежал к секте, члены которой с детства свои волосы не стригут и не расчесывают.

Увидев этого мужчину, Ворошилов резво устремился к нему, вся группа - за ним... Подойдя ближе, маршал стал причитать: «Это что же за такой человек несчастный? Что же у него на голове делается? Что с бородой творится? Его надо помыть, постричь и причесать!».

Кто-то из индийцев негромко разъяснил мне, а я - Ворошилову, почему у мужчины нечесаная шевелюра, но легендарный полководец только отмахнулся и продолжал распаляться: «Ничего подобного! Что вы мне тут сказки рассказываете? Он просто бедняк! У него и расчески-то своей наверняка нет!».

Говорил он это не на шутку гневно, причем, как все глуховатые люди, очень громко, поэтому сглаживать его речь при переводе было непросто. Я, конечно, старался как мог, и вдруг Ворошилов полез в карман, вынул свою расческу и, держа ее в руке, стал приближаться к уборщику с явным намерением его причесать. У несчастного округлились глаза - в них светился неподдельный ужас. Он буквально вжался в угол, стал зыркать туда-сюда в поисках выхода, но выхода не было - делегация окружила его со всех сторон. Думаю, бедняга не понимал, кто мы такие, зачем сюда пришли, а Ворошилов подходил все ближе, и тогда я резко и довольно громко воскликнул: «Климент Ефремович! Ему нельзя!».

Только это Ворошилова остановило - он повернулся ко мне и переспросил: «Нельзя?». Я повторил. «Ну, ладно», - сказал Ворошилов, убрал расческу в карман и пошел дальше.

Потом был Тадж-Махал. Мы к самой усыпальнице прошли, осмотрели центральную часть, саркофаг, нам рассказали удивительно красивую легенду о безутешном султане, который воздвиг этот мавзолей, когда скончалась его жена... Тадж-Махал, несомненно, достоин звания одного из чудес света - построенный на обрыве, отражающийся в зеркале большого длинного бассейна с чистой прозрачной водой, с пятью куполами и четырьмя острыми башнями-минаретами по углам, он действительно оставляет незабываемое впечатление. Мы осмотрели его внутреннее убранство и вышли наружу, а Ворошилов сразу же направился к одной из четырех башен (отмечу, что в каждой из них была дверь, а внутри - винтовая лестница, по которой можно подняться на вершину), но на ее двери висел огромный амбарный замок.

Ворошилов спросил, что внутри башни. Ему ответили: ничего особенного, лестница - и все, и тогда маршал решительно заявил: «А я все равно хочу посмотреть!» (может, он и в самом деле хотел подняться на башню, хотя я не представлял себе, как Климент Ефремович собирался это сделать, ведь даже ходил он с трудом, пошатываясь).

Начали искать привратника, у которого мог быть ключ, - не нашли, а Ворошилов продолжает твердить, что хочет внутрь башни. Как же так? Приехал гость, желает достопримечательности увидеть, а ему их не показывают! «Вот, помню, был я в 20-х годах в Турции, так Софийский собор в Стамбуле обошел полностью. Ходил, и меня всюду пускали, а вы...».

Раскраснелся, разнервничался, а потом махнул рукой и пошел вдоль бассейна, а мы все за ним. Индийцы, чтобы успокоить высокого гостя, снова стали рассказывать сказочную историю о любви султана, о том, как он, когда жена умерла, все свое состояние потратил на возведение данного чуда, но Ворошилова эта история не умиротворила. «При чем тут какие-то цари, короли, султаны и прочее? У нас тоже были цари, но от них мы избавились, разогнали к чертям эту шайку! Главное - это народ: вот кто все это создал, и о народе говорить надо, народ надо хвалить, а не каких-то султанов, которых гнать нужно в шею!».

Я увидел полные ужаса глаза Фурцевой и Козлова и опять как мог сгладил в переводе гневную тираду.

...В одном из городов нас повезли на выставку товаров, произведенных местными ремесленниками: в Индии проводили тогда кампанию в поддержку кустарных производств, и, разумеется, такая продукция для большинства доступна, что для Индии очень важно. Ходим, словом, по выставке, смотрим... Много хороших товаров увидели: велосипеды - основное в Индии транспортное средство, нехитрый сельхозинвентарь, посуду, другие изделия...

В конце экскурсии Ворошилова спросили, как ему это все понравилось, и он ответил, что, в общем-то, хорошо, но не совсем продумана организация, ведь совершенно ясно, как подобные выставки нужно устраивать. Надо, мол, чтобы все велосипеды были в одном месте, все лопаты - в другом, грабли, ножи, тарелки и так далее отдельно, чтобы покупатель осмотрел в одном месте все серпы и мог их сравнить, чтобы все было по порядку - одно, другое, третье, четвертое... Вдруг Ворошилов замолчал, подтолкнул меня под ребро локтем, подмигнул и с хитрой улыбкой добавил: «А в конце - бардачок!».

Здесь я запнулся и, еле сдерживая смех, вновь стал сглаживать перлы его образной речи».

«ОТ ХРУЩЕВА БРЕЖНЕВ ОТЛИЧАЛСЯ ОТСУТСТВИЕМ НОРМАЛЬНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЛЮБОПЫТСТВА»

- Виктор Михайлович, власть всех наших лидеров губила?

- По-своему, да, но со временем, ведь тот же Хрущев вел себя поначалу иначе. Даже когда я пришел уже в МИД и стал в 1956 году с ним общаться, он еще старался хотя бы внешне держаться в коллективе, не выпячивая, что ли, своего «я»: «вот мои товарищи», «мы с товарищами»... С годами все это уходило куда-то, и он становился тем, кем и был, пока его не скинули - единоличным властелином, не терпящим никаких возражений со стороны коллег. Это происходило постепенно, не сразу...

То же и Брежнев. Я уже отмечал, что только где-то с 71-го года он стал активно участвовать во всех внешнеполитических мероприятиях, а до этого сосредотачивался на руководстве партией. И встречался, и вел переговоры Леонид Ильич лишь с руководителями социалистических стран и братских партий, но постепенно тоже владыкой себя возомнил - это видно было. Менялся, можно сказать, на глазах.

- Сильно были оторваны наши руководители от реальной жизни?

- Думаю, да.

- А они представляли вообще, как остальные живут?

- По-моему, и Хрущев-то как следует этого не знал, хотя любил по стране ездить.

- В народ выходил...

- Да, но имел все же слабое представление о повседневной его жизни, особенно где-то в глубинке. Брежнев выезжал на съезды компартий наших республик, выступал там где-то на митингах, заводы какие-то посещал или колхозы, но по-настоящему, конечно, от этого был далек.

Вообще, Брежнев отличался от Хрущева отсутствием нормального человеческого любопытства. Никита Сергеевич в той же Америке все хотел посмотреть, своими руками пощупать: как там у них на заводах, на фермах, как они кукурузу выращивают - Брежнев же, когда был там в 73-м году, никуда практически не ездил. Переговоры, Кэмп-Дэвид - и больше ничего его не интересовало.

Очень любознательным был Косыгин - он считал, что если в каком-то городе за рубежом по улице не прогуляется, вроде как там и не был.

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой - друг мой».

«Косыгин был способным дипломатом: с его именем связан и наш успех на Ташкентской встрече глав двух враждующих государств - Индии и Пакистана. Как известно, в 1965 году эти страны оказались на грани полномасштабной войны, и, не вмешайся Советский Союз, она наверняка началась бы.

Надо сказать, что, ориентируясь на союз с Индией, CCСP стремился сохранить хорошие отношения и с Пакистаном, дабы ограничить американо-пакистанское сближение. Пакистан являлся членом СЕНТО - военно-политической группировки на Ближнем и Среднем Востоке, которую мы считали еще одним «агрессивным блоком, сколоченным США против Советского Союза», правда, после очередного переворота в Ираке, нанесшего чувствительный удар по СЕНТО, Пакистан стал переходить на более нейтральные или, по крайней мере, сбалансированные позиции. Особенно это проявилось при фельдмаршале Айюб Хане, ставшем в 1960 году президентом страны, - побывал он с визитом и в СССР, вел плодотворные переговоры.

В итоге, продолжая развивать экономические связи с Индией, мы налаживали их и с Пакистаном, вплоть до поставок вооружений, таким образом, во время своих постоянных вооруженных стычек пакистанцы и индийцы использовали друг против друга оружие одно и того же производства - советского, многие офицеры Индии и Пакистана проходили обучение в военных учебных заведениях СССР.

Когда советско-пакистанские отношения улучшились, наше правительство предложило оказать двум враждующим государствам «добрые услуги» в целях урегулирования конфликта между ними путем переговоров, и именно Алексей Николаевич Косыгин стал инициатором миротворческой встречи в столице Узбекистана.

Так, в самом начале января 1966 года мы оказались в теплом солнечном Ташкенте. Косыгина сопровождали министр иностранных дел Громыко и министр обороны Малиновский - такой состав нашей делегации определялся тем, что на встречу в Ташкент приехали соответствующие министры Индии и Пакистана. Кстати, министром иностранных дел Пакистана был тогда Зульфикар Али Бхутто, впоследствии ставший президентом этого государства.

Главная трудность переговоров состояла в том, что друг с другом лидеры Индии и Пакистана разговаривать не желали. Лал Бахадур Шастри, премьер-министр Индии, напрочь отказывался встречаться с Айюб Ханом, и при таких обстоятельствах о совещании не могло быть и речи - вот и приходилось Косыгину в течение почти двух недель совершать челночные поездки между резиденциями Шастри и Айюб Хана, стараясь склонить их к примирению или хотя бы к тому, чтобы они сели за общий стол переговоров. В подробности самих переговоров вдаваться не буду, но в том, что они вообще начались и успешно завершились, несомненно, заслуга Косыгина - он буквально метался между двумя руководителями, всячески уговаривал, убеждал и в конце концов убедил.

Пока не были улажены основные политические разногласия, остальным министрам делать было нечего, особенно министрам обороны. Малиновский, помню, скучал, и на завтраке, который в честь советской делегации устроил Шастри, нашего военачальника очень расстроил тот факт, что, согласно индийской традиции спиртного, не подали. Видимо, это отразилось на его лице, и большой знаток советских руководителей посол Индии в СССР Трилоки Кауль, подмигнув Малиновскому, сделал знак одному из официантов. Тот подошел к маршалу, забрал его фужер, наполненный минеральной водой, и поставил другой, тоже с бесцветной жидкостью - Малиновский, отведав напитка, явно повеселел.

Наконец, главное, ради чего все собрались, увенчалось успехом: был составлен и подписан совместный документ - Ташкентская декларация, к тому же случилось и то, что еще две недели назад казалось совершенно немыслимым: Айюб Хан и Лал Бахадур Шастри поужинали наедине... Это была подлинная победа советской дипломатии, и главную роль в ней сыграл Алексей Николаевич Косыгин.

Вечером последнего дня состоялся большой прием, где присутствовали и пакистанцы с индийцами, уже начавшие друг с другом общаться. Было шумно, весело и в то же время торжественно. Состоялся концерт с участием узбекских артистов, сильное впечатление на всех произвел танец живота в исполнении одной из танцовщиц. Фельдмаршалу Айюб Хану она заметно понравилась, а Шастри, приверженец самых строгих индуистских правил, особого восторга не проявил.

После концерта Шастри первым выразил желание уехать в свою резиденцию. Косыгин вышел с ним на улицу, они тепло попрощались, а вскоре засобирался и Айюб Хан - Косыгин вышел проводить и его. Пакистанский президент неожиданно предложил Алексею Николаевичу: «Господин премьер, моя резиденция находится буквально в двух шагах отсюда - не зайдете ли вы ко мне выпить виски на сон грядущий? У меня с собой есть...» (замечу, что у фельдмаршала, несмотря на то что он являлся руководителем мусульманской страны, никаких предрассудков по поводу спиртного не было). Косыгин секунду-другую подумал, повернулся ко мне и спросил: «Ну как, пойдем?». - «Алексей Николаевич, - я ответил, - если пойдете вы, то я уж, конечно, тоже», и мы отправились к Айюб Хану. Зашли, нам подали виски с содовой, минут 20 хозяин и гость поговорили о прошедшей встрече. Айюб Хан очень тепло поблагодарил Косыгина за отлично выполненную посредническую миссию, после чего Алексей Николаевич отправился в свою резиденцию, а я на другой машине - в центр Ташкента, в гостиницу, где размещалась советская делегация.

Когда я там появился, внизу, в ресторане, шел прощальный ужин. В зале стояли три длинных стола: за средним сидели наши, а справа и слева - соответственно пакистанцы и индийцы. Все члены делегаций были рады успешному завершению конференции: сначала один из пакистанцев, а потом и индиец принесли из своих номеров по нескольку бутылок виски, джина, других напитков, - словом, веселье не затихало.

В полночь я решил отправиться к себе в номер - предстоял трудный день. Сначала - отлет Шастри и Айюб Хана (Косыгин должен был поочередно провожать их в аэропорту), потом - наш, а еще я хотел успеть заскочить на рынок: обидно же побывать в Ташкенте и не привезти с собой в морозную Москву виноград, хурму, гранаты...

Моим планам не суждено было сбыться - едва начал засыпать, как раздался телефонный звонок.

Чертыхаясь, я подошел к тумбочке, на которой стоял аппарат. Звонил секретарь нашей делегации Игорь Земсков: «Виктор, вставай скорее - Шастри умирает!» - послышался в трубке его встревоженный голос.

«Ну вот, напились и развлекаются», - спросонья подумал я и рявкнул в трубку: «Прекрати дурака валять, Игорь, дай человеку выспаться!». Только я до постели добрался, как телефон зазвонил снова. «Слушай, - взмолился я, - если у вас кончилась выпивка, у меня тут стоит коньяка бутылка - возьмите и оставьте меня в покое!». - «Витя, подожди, не бросай трубку: Шастри действительно умирает», и только тут я понял, что он не шутит.

Я быстро оделся и спустился в холл, где меня встретил Земсков, который сказал: «Из резиденции индийского премьера сообщили, что у Шастри сильный сердечный приступ, - туда уже выехали врачи из ташкентской спецбольницы».

Среди членов нашей делегации был один из заместителей Громыко - Николай Фирюбин, в МИДе курировавший азиатский регион: вместе с ним мы кинулись к дежурной машине и по пустынному городу (было около часа ночи) помчались в резиденцию Шастри. Шофера я попросил гнать как можно быстрее, и никогда не забуду безлюдных ташкентских улиц за окном «волги» и тревожного чувства, которое тогда меня охватило.

Уже на подъезде к резиденции (она называлась «Дормень») мы нагнали машину Косыгина и въехали во двор буквально у нее на хвосте. В дом я вошел сразу за Алексеем Николаевичем, нас немедленно повели в спальню Шастри, и первое, что мы услышали, были звуки сильного, учащенного дыхания - так дышат пожилые люди, когда им приходится подниматься пешком на высокий этаж. Посреди комнаты, прямо на полу, лежал Шастри, над ним, стоя на коленях, колдовали врачи...

«Так он жив?!» - воскликнул Косыгин.

Подняла голову одна из врачей, пожилая женщина (как потом выяснилось, - ведущий кардиолог ташкентской правительственной больницы) - на лице у нее было такое безнадежное отчаяние, что мы поняли: Шастри спасти не удастся. Собственно говоря, он уже умер и дыхание было мнимым - легкие раздувал аппарат искусственного дыхания.

Несколько минут спустя врачи сказали, что дальнейшие меры бесполезны, и отключили аппарат. В комнате воцарилась тишина, тело Шастри положили на кровать...

Его личный слуга рассказал, что премьер-министр чувствовал себя нормально, собирался лечь спать, попросил чаю, а потом вдруг встал, воскликнул на хинди: «Мама, мама» - и упал.

В особняк уже приехали министр иностранных дел, министр обороны, посол Индии... Все были в полной растерянности - только что успешно закончилось такое важное совещание, все шло так хорошо...

Не могу, правда, не отметить одну немаловажную деталь, может, ускорившую кончину Шастри. На следующий день, по приезде домой, он должен был отчитаться в парламенте и доказать правильность своих действий - обосновать те необходимые уступки, на которые во время переговоров пошел, но оппозиция в Индии всегда была достаточно сильной, и Шастри знал и, наверное, переживал, что далеко не все с достигнутыми компромиссами согласятся. Замечу: Айюб Хану в этом отношении было легче - в Пакистане еще действовал военный режим и ни перед кем отчитываться президенту было не надо.

Так получилось, что какое-то время мы с Косыгиным оставались вдвоем в спальне Шастри: одни члены индийской делегации связывались с Дели, другие проводили экстренное совещание...

После некоторого замешательства министр иностранных дел Индии сказал, что надо накрыть тело Шастри индийским национальным флагом. Начали искать флаг - в конце концов он обнаружился у начальника нашей охраны. Я взял его и вернулся в спальню - мы с Алексеем Николаевичем встали по обе стороны кровати, на которой лежало тело Шастри, развернули флаг и аккуратно покойного им накрыли.

По индийским обычаям тело умершего следует кремировать на следующий день после смерти, поэтому гроб с телом премьер-министра надлежало срочно отправить в Дели, и так же срочно следовало подготовить официальное сообщение о смерти Шастри.

Той же ночью Ташкентскому авиационному заводу приказали изготовить гроб из алюминия с выпуклым окошком из плексигласа, а потом возникла проблема с лафетом. Маршал Малиновский дал личное указание распилить артиллерийскую гаубицу, чтобы взять лафет, и к утру все было готово.

Большой траурный кортеж через весь город двинулся в сторону аэропорта - специальным рейсом вместе со своим покойным премьером улетели и члены индийской делегации.

Из Москвы тем временем поступило распоряжение, что на похороны должен лететь Косыгин, а значит, летел и я.

Три дня, проведенные в Дели, дались нам нелегко. С аэродрома мы направились в особняк Шастри: его тело, все в цветах, уже лежало на погребальных носилках, и индуистские священнослужители распевали над ним молитвы. На полу, у ног покойного, на корточках сидела его вдова. Увидев Косыгина, она сделала несколько выразительных, чисто индийских жестов: двумя руками указала на тело мужа, затем слегка помахала и взмахнула ими вверх над головой. «Жил и умер...» - примерно так можно было это истолковать.

В тот же день в Дели съехались многочисленные официальные представители мирового сообщества. От США, например, прибыл вице-президент Губерт Хэмфри, и, как это обычно бывало в таких случаях, после кремации состоялась череда деловых встреч Косыгина со многими из собравшихся - это была непрерывная, интенсивная работа. Конечно же, Косыгин встретился и с Индирой Ганди, которая в ходе экстренного совещания индийского правительства была назначена новым премьер-министром.

Кремация, в соответствии с индийской традицией, проходила на обширной пустой площади за городом: там на специально сооруженный постамент положили носилки с телом, постамент обложили дровами, и все это сопровождалось непрерывными молитвами священнослужителей. Неподалеку, под навесами, поставили стулья для прибывших почетных гостей, а со всех сторон, насколько хватало глаз, постамент окружало море скорбящих людей.

Старший сын Шастри поднес горящий факел к дровам, вспыхнул огромный костер, в самой сердцевине которого находилось маленькое тело Шастри...

Чтобы останки полностью превратились в пепел, требуется много времени, иногда кремация продолжается целые сутки, и принято, чтобы почетные гости присутствовали не менее часа - никаких речей при этом не произносится...

Когда все начали расходиться, чуть не произошел инцидент, который мог бы иметь определенные последствия для наших отношений с Китаем. Среди почетных гостей находился Далай-лама, в свое время бежавший из Тибета, опасаясь преследования со стороны тогдашних китайских властей. Едва мы поднялись со своих мест, чтобы покинуть траурную церемонию, я вдруг заметил, что Далай-лама направляется в нашу сторону, и шепнул Косыгину, что вряд ли их встреча будет целесообразной - китайцы наверняка отрицательно на нее отреагируют.

«Да, нам это ни к чему», - быстро согласился Косыгин, и с Далай-ламой мы ухитрились разминуться (короче говоря, вовремя скрылись).

Политик должен быть готов и к таким «маневрам» - в самых неожиданных местах, в самых непредвиденных обстоятельствах».

Киев - Москва - Киев

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter