97-летний свидетель гибели Валерия Чкалова авиаинженер Евгений ГИНЗБУРГ: «Перед смертью Чкалов попытался что-то сказать, но врач не захотел передать нам его последние слова»

Татьяна ОРЕЛ. «Бульвар Гордона» 11 Декабря, 2008 00:00

97-летний житель Запорожья не только последний живой свидетель, но и участник тех трагических событий.

97-летний житель Запорожья не только последний живой свидетель, но и участник тех трагических событий. Дело в том, что двигатель к опытному образцу поликарповского И-180 был изготовлен на Запорожском авиамоторном заводе № 29. Как представитель главного конструктора Евгений Абрамович был командирован на подмосковный аэродром, где проводились испытания, а за несколько дней до катастрофы сделал запись в формуляре двигателя: «В связи с тем, что снята левая бензиновая помпа, полет самолета запрещаю. Представитель завода № 29 Гинзбург». Жизнь Чкалову это, увы, не спасло, но многих моторостроителей от страшных последствий уберегло.

— Евгений Абрамович, вы знали Чкалова лично. Вас не гнетет чувство вины из-за того, что легендарный летчик погиб?

— Мне не в чем себя винить. Я был уверен, что 15 декабря испытаний не будет. Что самолет к ним не готов, я понял за несколько дней до рокового полета, когда, осматривая двигатель, обнаружил, что отсутствует левая бензопомпа. 8 декабря доложил о результатах осмотра двигателя ведущему инженеру по испытаниям Лазареву. Он ответил: «Снятие помпы — мера вынужденная. Не хватало места для устройства, обеспечивающего работу гидравлики. Все считают, что двигатель справится и с одной помпой». Но по инструкции их должно быть две! Я был возмущен самоуправством, но мое мнение проигнорировали. Тогда-то и сделал запись в формуляре двигателя о том, что запрещаю полет. Усачев, директор авиазавода, долго меня уговаривал, кричал, но я своего решения не изменил.

— Была ли у вас возможность предупредить об опасности Валерия Павловича?

— С Чкаловым в те несколько дней мы не виделись. Очень сожалею об этом... Но я был уверен, что Лазарев сообщит летчику о моей записи, он обязан был это сделать. Я не сомневался, что без разрешения представителя моторного завода никаких пробежек И-180 не будет.

15 декабря мы с летчиком Степаном Супруном проводили другие испытания в воздухе. Только приземлились, подбежал механик и сказал, что Чкалов погиб. Я не поверил: как погиб? Я ведь не разрешил выпускать И-180! Мы тут же помчались на место катастрофы — самолет разбился в 500 метрах до аэродрома.

Валерий Павлович упал на мастерские, в груду металлолома, сделав все, чтобы не врезаться в здание общежития, и ему разрезало артерию. Рабочие не сразу решались подойти: ждали — взорвется самолет или нет. Они и не знали, что это Чкалов, но отправили летчика на полуторке в Боткинскую больницу. Мы — туда, но уже опоздали. Врачи, как оказалось, тоже не узнали знаменитого Чкалова. Потом уже достали документы и поняли, кто перед ними. Перед смертью он правой рукой попытался снять перчатку и что-то сказал, но врач не захотел передать нам его последние слова...

— Не сомневаюсь, что многие поплатились за гибель Чкалова...

— Да. Всех, кто так или иначе был причастен к этому самолету (человек 30), собрали на летную комиссию и стали вызывать по очереди. Нас рассадили по кабинетам — писать показания. Я оказался в одной комнате с конструктором Поликарповым — это ведь его самолет, И-180. Он спросил: «Почему нас все время гнали? Почему Чкалову не показали запись в формуляре?». — «Кто подгонял?» — спрашиваю, но Поликарпов не ответил. А во дворе уже стоял «черный ворон» — для тех несчастных, кого комиссия отправит в НКВД.

Я ждал своей очереди с полудня до трех часов ночи. Пришел на комиссию с черными волосами, а вышел седым — и это в 27 лет! Председатель комиссии обратился ко мне: «Что вы можете сказать, товарищ Гинзбург?». Я открыл было рот, но тут вмешался Степан Супрун. Он предложил, чтобы зачитали мою запись в формуляре. И Громов басом прочел: «В связи с тем, что снята левая бензиновая помпа, полет самолета запрещаю». Супрун сказал: «По-моему, его нужно освободить. Пусть отвечают те, кто виновны».

Я, когда это услышал, даже не понял сначала. К этому времени в НКВД увезли уже 12 человек. Я вышел из кабинета и поспешил в наше общежитие на Кузнецком мосту — там ждал меня заместитель главного конструктора завода Туманский. Он ходил по комнате из угла в угол и ждал, отпустят меня или нет. Если бы комиссия сочла меня виновным, вслед за мной арестовали бы и его, и многих других. Утром мы вылетели в Запорожье и узнали, что на заводе уже есть арестованные. Но их сразу отпустили, потому что вины моторного завода в катастрофе не было.

— А как сложилась судьба остальных?

— На комиссии были все, кроме ведущего инженера по испытаниям Лазарева. Сказали, что у него поднялась температура до 40-ка и он находится в Боткинской больнице. Его докладная не была представлена комиссии. А утром мы узнали, что Лазарева сбросили с электрички и он умер, не приходя в сознание. Бесследно исчез бортмеханик И-180 Куракин — он тоже многое мог рассказать.

В числе других арестовали директора авиазавода Усачева и начальника главка наркомата авиапромышленности Беляйкина. Их отпустили через несколько лет. Усачев еще где-то потом работал, а Беляйкина убили в собственной квартире сразу после возвращения. Поликарпов, который уже имел судимость в начале 30-х, на этот раз репрессий избежал. На его объяснительной Сталин написал своей рукой: «Не трогать!». Поликарпов на то время был единственным и очень способным конструктором истребителей.

— Вы, как специалист, наверняка многое понимали в этой истории и о многом догадывались. Страшно было с этим жить?

— Вы знаете, я твердо забыл обо всем, что связано с этим делом, до 1955 года. Пока о моем существовании не узнал сын Чкалова. Нас заочно познакомил мой бывший коллега по заводу. Я рассказал Игорю Валерьевичу, как все было. Мы с ним дружили, я часто у него бывал в Москве. Он обещал приехать на мой 95-летний юбилей, но не дожил. А мне вот уже 98-й пошел... Больше очевидцев тех событий не осталось.