Народная артистка СССР, Герой Украины Евгения МИРОШНИЧЕНКО: «В Киеве я обращалась и к министрам, и к другим высоким властителям, но никто даже не откликнулся. Спонсора для моей операции нашли в Москве»

Ее лирико-колоратурное сопрано обожали Хрущев и Щербицкий, она растопила сердце команданте Фиделя Кастро, а совсем девчонкой успела спеть и для Сталина — 14-летняя питомица «Трудовых резервов», выйдя на кремлевскую сцену, умудрилась забыть слова, но не растерялась при виде Иосифа Виссарионовича, а переставила куплеты в свободном порядке. Женя понимала, соверши она прокол — доведется расплачиваться музыкальному руководителю... Отец народов и друг детей этой самодеятельной художественности не заметил. Ее прославили партии Виолетты в «Травиате» Верди и Лючии в «Лючии ди Ламмермур» Доницетти — сюжет этих опер отдаленно напоминает «Я тебя любила, гадкий мальчишка», звучащее на FM-станциях, только слова и музыка другие. Гениальные. И голос тоже другой. О голосе Мирошниченко один немец, большой знаток жанра, однажды воскликнул: «Лучше, чем у Марии Каллас!». Конечно, любые сравнения некорректны, но кто хоть однажды слышал Мирошниченко, того не нужно убеждать: она — достояние страны. Сегодня Евгения Семеновна тяжело переживает за родную культуру. Ей больно почти физически. А что такое физическая боль, великая певица, увы, тоже знает не понаслышке — прошлой осенью ей сделали онкологическую операцию в Германии...

«Когда на сцену оперного ставится микрофон, это звездец!»

— Евгения Семеновна, недавно я говорил с одним из ваших учеников, который обосновался во Фрайбурге, — он взахлеб вспоминал, как был влюблен в Мирошниченко на подготовительном отделении консерватории...

— Если у меня и есть любимый ученик, так это Михаил Дидык — мое 100-процентное порождение... Он сейчас очень востребован за рубежом, как и Ольга Пасечник. Хотя ко многим моим выпускникам судьба могла быть благосклоннее — увы, талантливые исполнители заняты в спектаклях всего раз в три месяца...

— Тот баритон рассказывал, как однажды дал послушать ваши записи бизнесмену Майнхату Шерреру, который одно время был возлюбленным Марии Каллас. Шеррер пришел просто в неописуемый восторг...

— Мы с Каллас совершенно разные: у меня другая природа — украинская, сам по себе голос небольшой, но очень теплый. Я музыкальная — Бог не лишил меня этого дара...

Кстати, чтобы стать народной артисткой, я должна была петь целых 18 лет, сейчас же вокруг сплошные «зiрки» — «и звезда с звездою говорит»... Но, например, забери сейчас микрофон изо рта у той же Тины Кароль — что она сможет спеть?!

— Кароль — далеко не худший вариант. Сколько безголосых на эстраде...

— Дай им Бог здоровья, пусть живут долго и счастливо, но те материальные блага, которые на них посыпались... Это возмутительно! Я начинала петь за пять рублей, а чтобы заработать, по праздникам тянула четыре-пять концертов...

— Причем пели живьем...

— А как же! Я не против техники, но когда на сцену оперного ставится микрофон, это же звездец, извини за выражение!

Так болит сердце за своих питомцев — два года они занимаются на подготовительных курсах, пять лет учатся в музыкальной академии. То есть семь лет государство платит им стипендию, преподавателям — зарплату, а потом выпускники не могут найти себе применение. Средства, затраченные на этих детей, выбрасываются на ветер, работой их государство обеспечить не может, потому что дальше своего носа ни хрена не видит! Наши державные мужи бывают по всему миру, но — в бутиках, ресторанах, санаториях...

— Нет, многие ходят и в Венскую оперу, и в «Ла Скала» — чтобы поставить птичку: «И я там был, мед-пиво пил — по усам (вернее, по ушам) текло, да в рот не попало»...

— Как они не понимают, какое значение имеет культура вообще, я уже не говорю — музыкальная культура?! Может быть, меня бы это так не трогало, но я ведь воспитываю талантливую молодежь. В этом году Национальную музыкальную академию у меня оканчивают пять человек — куда им идти работать?! (Повышает голос, почти кричит). Оперный театр не резиновый, его артисты не каждый год уходят на пенсию, и штат укомплектован надолго...

«Наше общество отравлено равнодушием»

— Во всех городах цивилизованного мира, кроме национального оперного театра, есть один-два камерных...

— Что далеко ходить, в той же Москве целых девять оперных театров — пять государственных и четыре частных, куда билеты достать — огромная проблема. А у нас?! Мне прислали из Варшавы целый блок оперных спектаклей, которые никогда в жизни не шли в Киеве: Моцарт, Гендель... Прекрасный музыкант Владимир Сиренко с радостью согласился стать у нас главным дирижером...

Где такую высокую музыку может услышать украинская публика?! Поэтому я, старая идиотка, уже пятый год ношусь с идеей киевского театра Малая опера.

Постановлением Киевсовета она была создана еще в июне 2004 года. В столице нам выделили помещение с изумительной акустикой по адресу: улица Дегтяревская, 5, возле метро «Лукьяновская». Это бывший Дом культуры трамвайщиков, а еще раньше — Дом трезвости, построенный в начале прошлого века, где когда-то пели Шаляпин, Собинов, Козловский (даже я — на заре своей карьеры). Но одной рукой нам отдали эту старинную постройку, а другой — 4,5 гектара близлежащей земли, в том числе и той, на которой стоит наше здание, передали в аренду на 10 лет обществу «Будхол».

Представь себе, наша земля — только по границам стен нынешнего здания. Значит, мы даже не сможем завезти декорации — не с вертолета же их сбрасывать. А не дай Бог пожар — пожарные машины не смогут подъехать по чужой территории, которую вскоре собираются застроить...

Чтобы осовременить здание Малой оперы и сделать его пригодным к эксплуатации, нам нужно достроить сцену с оркестровой ямой. Для этого хватит всего 0,45 гектара земли. Мы просили арендаторов, чтобы они изменили договор с учетом наших интересов, потом пытались с ними судиться — пока безрезультатно...

Мне просто повезло, что мой директор Иван Харина — человек грамотный во всех отношениях — не дает спокойно жить мэрии и городскому управлению культуры. Когда я, не выдержав, написала статью в газету «Зеркало недели» и рассказала о том, кто нам мешает реконструировать выделенное под муниципальный театр здание, Ивана Ивановича посчитали застрельщиком той публикации и пригрозили увольнением через полтора месяца...

Но ведь Малая опера создается под мое имя, директор должен быть моим единомышленником, а никого, кроме Ивана Харины, я рядом с собой не вижу — он меня абсолютно устраивает (спасибо Тамаре Линовицкой, которая порекомендовала мне такого прекрасного специалиста) ...

Ровно год назад Президент Украины издал распоряжение о реконструкции нашего театра с достройкой сцены, но на деле ничего не изменилось...

Получается замкнутый круг: для реконструкции нужен проект, однако без выделения под него земли этот проект не могут разрабатывать — потому что нет денег...

Может быть, я как художественный руководитель терпеливо ждала бы, видя происходящее в стране, которой сейчас не до нас. Но как подумаю, что в этой мутной воде кто-то ловит свою рыбку, — не могу успокоиться!

Я написала Виктору Андреевичу Ющенко три письма. Теперь хочу обратиться к нему и к Леониду Михайловичу Черновецкому со страниц «Бульвара Гордона» (знаю, что наш еженедельник — любимое издание киевского мэра).

...Хотя, честно скажу, я ведь ни разу у Леонида Михайловича не была (кстати, он мой земляк, харьковчанин). Может, он и не знает, что творится с Малой оперой?! Наверняка он приличный, культурный, грамотный человек, а я была только у его чиновников — молодой мужчина даже не соизволил встать, когда я вошла к нему в кабинет...

Неужели мне пришлось дожить до этого духовного и культурного хаоса?!

— Евгения Семеновна, вам же нельзя волноваться!

— Да, врачи запретили мне переживать, но мне безумно жалко детей, которых я учу! Что же мне теперь, надеть темные очки, не видеть всего происходящего вокруг и так проживать свою единственную жизнь?! Наше общество отравлено равнодушием...

Время уходит, а с ним погибает и наша культура — прямо на глазах...

«Немецкие врачи узнали, что я из Украины, и отношение ко мне было особенно теплым»

— Иосиф Кобзон рассказывал в интервью Дмитрию Гордону о том, какая в Германии высококлассная медицина и какая ужасная фрау медсестра ему попалась в клинике — распахивала форточку в мороз... А вам не приходилось сталкиваться с черствостью тамошнего медицинского персонала, как Иосифу Давыдовичу?

— Да ты что! Они совершенно нормальные, очень обязательные. Иосифу просто не повезло. Но, кажется, ту медсестру сразу уволили?

Всякие недоразумения бывают, но обычно, если ты по-человечески к людям относишься, они к тебе тоже вполне нормально... Кстати, слово «Человек» произошло от слова «чело», то есть «лоб», «ум», понимаешь?

— Вас оперировали в Берлине или в Гамбурге?

— В Мюнхене...

— Вы же не знаете немецкого, значит, у вас был переводчик?

— В том медицинском центре работают наши бывшие соотечественники из Днепропетровска. Они руководили всеми моими действиями, начиная с приезда: отели, транспорт, общение со специалистами, реабилитационный период в клинике, расположенной в Альпах. Когда немецкие врачи узнавали, что я из Украины, отношение было особенно теплым.

Между прочим, там ведь масса наших. Майя Плисецкая, например, тоже живет в Мюнхене...

— Вы виделись?

— Нет — москвичи держат дистанцию...

— Но ведь, насколько я знаю, деньги на вашу операцию и лечение дал москвич... Я с болью прочел о том, как вы просили гостей вашего прошлогоднего юбилея: «Только не надо нести веники за 200 гривен! Один цветок — и 20 гривен в конверте. Все! Да, не скрываю, мне нужна материальная помощь!»...

— В Киеве я обращалась и к министрам, и к другим высоким властителям, но никто даже не откликнулся... Мне просто повезло — приятельница, которая имела отношение к имущим людям, нашла для меня спонсора в Москве. Этот товарищ совершенно очаровательный человек, бывший львовянин, давно осевший в Белокаменной...

— Поклонник вашего искусства?

— Да. Он говорил мне: «Евгения Семеновна, не волнуйтесь о том, сколько времени займет лечение, — все будет в порядке»...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter