Народная артистка России Алла БАЯНОВА: «Когда Вертинского преследовали дамы, он бежал ко мне с криком: «Спрячь, спрячь меня, Аделаида!», и я укрывала его среди своих платьев»

Странный таки овощ — загадочная славянская душа, тяжко приживается на чужом огороде, если не вовсе погибает в парниках благосостояния. До поры до времени я, вслед за своими жизнерадостными, космополитически настроенными ровесниками легкомысленно считала всеобъемлющую ностальгию по родной земле красивым, романтическим, но отжившим понятием. Все изменилось, когда 20 лет назад я познакомилась с певицей Аллой Баяновой. Если всю тоску и боль, любовь и преданность Родине, которые накопила в душе за долгую жизнь эта удивительная женщина, разделить по капле на нас, мы бы ни за что не позволили своей стране дойти до нынешнего убогого состояния, никогда бы не оскорбили ее равнодушием. С Аллой Николаевной мы общались незадолго до того, как она попала в больницу с сердечным приступом. Баянова — замечательный собеседник, а вот о возрасте, болезнях и самочувствии распространяться не любит.

«МНЕ ТРИЖДЫ ОТКАЗЫВАЛИ В ПРОСЬБЕ ВЕРНУТЬСЯ НА РОДИНУ»

- Алла Николаевна, что такое аристократизм?

- Прежде всего духовность и стиль жизни, опирающиеся на культурные традиции.

- Мы пытаемся сейчас эти традиции, уничтоженные при советской власти, возродить и с удивлением обнаруживаем, что усилия пока тщетны. Почему, как вы считаете?

- Потому что ничто не происходит сразу! Что же вы хотите? Церковь-то была разрешена недавно. После 70 лет антихриста, полного отрицания религии и Бога открылись благодаря Михаилу Сергеевичу Горбачеву двери церквей. Кто верует, кто идет в храм за спасением, кто слушает обедню или молебен, уже нравственно очищается. Но на это ведь время надо! Люди столько лет были закованы в самих себе. Пройдут годы (не очень много, надеюсь) - и все возродится снова. Я смотрю, как катится колесо жизни, и вижу, что оно вопреки всему возвращается к моменту истории, с которого так нелепо сорвалось в пропасть.

- Значит, жертвы, принесенные Россией в XX веке, были напрасны?

- Я так не думаю! Большевики разорили страну, прежде великую империю! Но если люди будут иметь самое необходимое, они спасут свою Родину. Русский человек особенно, я бы сказала, легок - он не унывает. От слез переходит к смеху и обратно... Это черта чисто славянская. И если нашему народу хоть немножко станет полегче, он будет иначе смотреть на жизнь, пойдет по своему пути ровным и уверенным шагом. А сейчас россияне не уверены ни в себе, ни в других. Не знают, что будет завтра.

Может, эгоистично, безрассудно так говорить, но я радуюсь, что в такой момент нахожусь в Москве, а не в любом другом месте на земле, что переживаю трудности вместе со всеми... В жизни политикой не занималась, а теперь вот, видите, только о ней и говорю!

- Вы в России уже 20 лет. Как жили все эти непростые годы?

- В первые 10 я и дома-то не видела, проехала Российскую Федерацию от Калининграда до Благовещенска. За это время дала 1500 концертов, множество интервью. Телевидение, радио, творческие встречи - я себе не принадлежала. А что касается сложного времени... Я с рождения в нем жила и другого не знала, поэтому человек закаленный и очень большой оптимист.

- Собираясь вернуться в Советский Союз, вы представляли, что вас здесь ждет?

- Я впервые попала в СССР в 1976 году в составе румынского эстрадного ансамбля, у которого были трехнедельные гастроли по городам Украины. Впечатления от этой поездки оказались незабываемыми. Потом я приезжала еще несколько раз.

В 1984 году отдыхала в Москве, в Риге и в Ленинграде. В Ригу отправилась на юбилей хорошо знакомого мне с давних пор Константина Тарасовича Сокольского, исполнила там несколько песен, аккомпанируя себе на рояле. Здесь же познакомилась с сыном Оскара Строка - с его отцом мы были знакомы еще в 30-е годы в Бухаресте. В Ленинградском доме дружбы народов исполнила несколько песен под аккомпанемент цыганских гитаристов. В 1986 году я снова в Москве. На этот раз напела две пластинки. Мне три раза отказывали в просьбе вернуться на Родину.

- Но почему? Из-за социальной принадлежности?

- Не думаю. Отец - оперный певец, мать - балерина, пусть и дочь действительного статского советника (этот чин приравнивался к генеральскому). Может, причина в том, что меня как артистку в СССР не знали, да и репертуар мой в те времена был не в чести.

Мать Аллы Баяновой Евгения Александровна была балериной, дочерью действительного статского советника

- У вас на удивление музыкальная фамилия...

- Это сценический псевдоним отца, Николая Левицкого. Он так любил баян, что мама предложила сменить фамилию на Баянов. Кстати, у них была романтическая любовь!

Папа учился пению в Риме у знаменитого Котони, у него был великолепный баритональный бас. После возвращения из Италии он попросил руки моей мамы. А когда ее родители отказали недостаточно богатому и знатному жениху, в лучших гусарских традициях похитил невесту. Представляете: зимняя ночь, тройка, в церкви уже все готово к венчанию... А потом на свет появилась я. Еще с пеленок мне прочили, что буду певицей, - орала с утра до вечера.

«ПОМНЮ ИВАНА БУНИНА - ОЧЕНЬ ХМУРЫЙ БЫЛ ГОСПОДИН»

- Как ваши родители оказались в эмиграции?

- Наша семья бежала из России в Германию вскоре после событий 1917 года. Папа представил нас как маленькую труппу, едущую на гастроли, а то бы и не выпустили: как-никак мои родители были дворянами. По папиной линии - Левицкие с какими-то польскими корнями, а мама и вовсе состояла в родстве с гетманом Скоропадским. Потом папа еще раз самоотверженно - инкогнито! - посетил Россию, чтобы вывезти сына наших знакомых, помещиков Уваровых, которые сами смогли уехать, а мальчик остался. Мой отец, хотя уже был в розыске, увез его от большевиков.

Мы целиком и полностью разделили судьбу русской эмиграции, но отец всегда верил, что вернется домой, в Россию, всю жизнь считал себя только русским. Я такая же, как и он, монархистка. Папа говорил, что его дочь не должна умереть, не побывав на родной земле! Я выполнила его волю.

- Кто входил в круг вашей семьи в те годы?

- В основном русские эмигранты. Помню Ивана Бунина - очень хмурый был господин. Помню Матильду Кшесинскую, которая любила бывать в ресторане «Арменвилль», - когда она подъезжала, уже звучал «Умирающий лебедь» Сен-Санса. Красивая была дама! Помню и Никиту Балиева, у которого в Москве был знаменитый театр «Летучая мышь». В Париже он создал такой же - у него работал мой отец.

Представляете, Балиеву удалось в лондонском «Ковент-Гардене» поставить спектакль «Рождество», на который он пригласил и нашу семью. Я в бинокль могла видеть публику в партере - роскошную, в бриллиантах и соболях... Потом такую же публику я встретила, когда работала в шикарном ресторане «Большой московский Эрмитаж», принадлежавшем Александру Вертинскому.

- Читала, что маленькой вы были некрасивы...

- Это бабушка со стороны отца так считала, а о вкусах, как говорится, не спорят. Я была длинноногая, длиннорукая. Она говорила: «Да, похорошеть бы не мешало», - и это очень злило маму. Но спустя несколько лет из гадкого утенка вырос... надеюсь, лебедь. Мужчины, встречая меня, спрашивали: «Кто эта хорошенькая девочка?». И я отвечала: «Я Коки Левицкого дочь».

Отец — оперный певец Николай Левицкий — так любил баян, что взял себе соответствующий псевдоним

- Образование у вас, девочки из дворянской семьи, как я поняла, домашнее?

- Не совсем. Учиться я начала в Париже. Сначала посещала гимназию сестер Карро, а затем меня отдали во французскую гимназию, и в детстве я лучше говорила по-французски, чем по-русски.

У меня абсолютный слух, поэтому языки мне давались легко, я свободно говорю по-немецки, по-румынски, не говоря уже о русском, хотя из России меня увезли в четырехлетнем возрасте. А петь могу еще и на испанском, греческом, румынском.

«МАМА ОТНЕСЛАСЬ К ВЕРТИНСКОМУ НАСТОРОЖЕННО»

- Чем ваш отец зарабатывал на жизнь в эмиграции?

- В России он выступал на оперной сцене Одессы, Киева, Кишинева, а в Париже перешел на эстрадный жанр. Когда я подросла, отцу надоело разъезжать с театром «Летучая мышь» и он ушел от Балиева, подписав контракт с владельцем шикарного кавказского ресторана «Казбек», который как раз открывался. Там же девятилетней девчонкой я дебютировала на сцене.

- Помните свое первое выступление?

- Это незабываемо. Отец мой был богатырского телосложения и великолепно гримировался. В своем номере он выступал в роли слепого старца Кудеяра, а мне предложили сыграть мальчонку-поводыря. Так как Кудеяра мне приходилось видеть бесчисленное множество раз, я сразу вошла в роль.

Папа в одной руке держал посох, которым постукивал по блестящему полу, а другая его громадная лапа лежала на моем худеньком плече. Контраст был потрясающий: седой, как лунь, слепец и худенький бледный заморыш, позвякивающий медяками в тарелочке.

В мертвой тишине мы прошли через весь зал к сцене. Там я помогла «старику» сесть на пень и, умостившись у его ног, стала слушать. Отец весь перевоплотился в кающегося разбойника и душегуба, когда, широко раскинув руки, передавал миру свое желание «Богу и людям служить». В оркестре начался перезвон колоколов...

Отец должен был перейти на «Вечерний звон»... Что меня дернуло, не знаю, но, опередив его, я вдруг тихонько запела: «Вечерний звон, вечерний звон...». Папа тут же подхватил и стал тихонько мне вторить. Потом с трудом, по-стариковски встал, и мы, продолжая петь, направились к выходу.

Что тут началось, Боже мой! Все ринулись к нам, утирая глаза, тискали меня и целовали, мужчины пожимали руки отца и обнимали его. Владелец «Казбека» заявил, что будет платить за наше выступление, сколько скажет папа, и что вообще я - «чудо-дитя». Восторженная публика бросала на сцену деньги, цветы. Такой был успех, многие даже плакали черными слезами...

«Жалею, что пропустила много красивых минут из-за своей сдержанности. Ну и о том, что родить ребенка, увы, не получилось»

- Почему черными-то?

- Потому что у дам тушь потекла... Мама боролась, возмущалась, не хотела пускать меня петь, но я стала тоже приносить в дом деньги, и она смирилась.

Ни образ, ни репертуар искать не пришлось. Манера держаться - это природное, наверное, от мамы. А пела я так, как чувствовала, будь то таборные песни, романс, вальс или блюз.

- Александр Вертинский был известный сердцеед. Он не пытался за вами ухаживать?

- Когда я с ним познакомилась, мне было 13 лет, и он относился ко мне, как к ребенку.

Я к тому времени уже выступала в барах с сольными номерами, пела в «Казанове». В один из моих рабочих вечеров в зал вошел шикарный господин в темно-синем фраке с белым кашне на шее. Он подождал, пока я закончу песню, и представился: «Александр Вертинский». «Ты кто?» - спросил он меня. «Я Алла Баянова», - говорю. «Ну, идем знакомиться с твоей мамой!».

Мама отнеслась к Вертинскому настороженно, была сначала категорически против его предложения сделать совместную программу в «Большом московском Эрмитаже». Сказала: «Нет-нет, Александр Николаевич, я знаю, как вы умеете зазывать молоденьких барышень... Вы очень опасный для девушек человек. Аккуратнее с моей дочерью. Смотрите, чтобы она из-за вас голову не потеряла». Но, в конце концов, согласие было получено, и я стала петь у Вертинского.

Ах, какой это был выдающийся мастер! Не потерять голову было невозможно: красавец лет под 40 - самый разгар для мужчины! - с фантастической осанкой, невероятно галантный. Слава его была совершенно оглушительной. Когда дамы его преследовали в ресторане, он бежал ко мне: «Спрячь, спрячь меня, Аделаида!» (он меня почему-то называл Аделаидой и «славянкой с персидскими глазами»). И я укрывала его среди своих платьев.

В вечер моего дебюта в «Эрмитаже» он преподнес мне большой букет пунцовых роз на длинных стеблях. Мы с ним очень подружились, и для меня одной он пел песенку, сочиненную им о собаке Люсе. Часто приглашал меня потанцевать на пятичасовом чае в том же «Эрмитаже». Ждал нас с мамой за столиком, за которым на одном стуле сидел сам, а на другом - белый бульдог Люся.

«СЕРГЕЙ НЕМНОГО ПОГУЛЯЛ И ВЕРНУЛСЯ К ЖЕНЕ, А МЕНЯ АРЕСТОВАЛИ»

- В вашем репертуаре есть и песня «Молись, кунак!», которую пел Вертинский...

«Моя манера держаться — это природное, наверное, от мамы, а пела я всегда так, как чувствовала»

- Да, это настоящий гимн русской эмиграции. Но я предпочитаю его петь по-грузински. Из репертуара Вертинского пою еще «Сероглазого короля» и «Снился мне сад».

Вскоре мы покинули Париж и уехали в Белград, куда нас с папой пригласили выступать. Оттуда в Грецию, Сирию, Ливан, добрались до самой Палестины, где поклонились Гробу Господню, а потом решили вернуться в Румынию. Папа туда выехал сначала один, так как я подписала контракт в Каире, где выступала в течение нескольких месяцев. Мама меня от себя никуда не отпускала. Приехали мы с ней в Бухарест в 1934 году, и я стала выступать у Пети Лещенко - его ночной ресторан «Наш дом» пользовался огромной популярностью, пока не разорился.

Кстати, познакомились мы с Петром еще в Бейруте. Он с женой Зинаидой заканчивал гастроли, а мы с родителями приехали. На набережной они прогуливались со своим шимпанзе, что и привлекло наше внимание.

- Давным-давно вы обещали мне раскрыть секрет женской мудрости и неувядающей молодости...

- Секретов как таковых нет. Все зависит от самой женщины: от того, как она относится к жизни, от ее душевного состояния, настроения и от мужчины, который с ней рядом. А мудрость приходит с годами, растет вместе с человеком.

- Вы часто влюблялись?

- Впервые это случилось в 14 лет, через год после начала работы в «Эрмитаже». Андрей - он имел княжеский титул - был настолько мною увлечен, что попросил у родителей моей руки. Свадьбу решили справить через три года, когда исполнится 17. Жених готов был ждать хоть целую вечность, но княгиней стать мне было не суждено: как-то Андрей отправился в деловую поездку, обещал вернуться с подарками, но приехал в гробу - разбился в автокатастрофе.

Моим первым избранником и мужем стал Жорж Ипсиланти - руководитель оркестра Петра Лещенко. Он принадлежал к знаменитому греческому роду, о котором еще Пушкин писал. Играл на любых инструментах - и с каким блеском! Широкий был человек, обаятельный, лихой. Беда в том, что мои родители считали наш брак мезальянсом. Я-то была дворянкой, и родители мечтали выдать меня на худой конец за лорда... А Жорж - простой парень. Но мы все равно поженились!

Свадьба стала для меня горькой: мои близкие на нее не пришли. Мы обвенчались, потом пошли домой к Петру Лещенко. С наслаждением ели селедку с картошкой, маслом и луком, пили водку. Я рыдала, слезы катились ручьем. Но вскоре мы развеселились, ведь в молодые годы долго не грустят. Наше счастье длилось пять лет.

- Родители смирились?

- А что им оставалось? Я действительно думала, что по-настоящему люблю Жоржа, поэтому ослушалась их... Но однажды в ресторане, где мы выступали, ко мне подошел бизнесмен Сергей Виноградов. Он громко, на весь зал прокричал: «Сегодня я буду играть в покер на счастье этой красавицы!». Я решила посмотреть на представление, а он играл и поглядывал на меня. У меня мурашки побежали по телу. В эту же ночь я изменила мужу с почти незнакомым человеком, который был старше меня на 20 лет и к тому же женат. Утром обо всем рассказала Жоржу. Он собрал вещи и ушел (кстати, умер 15 лет назад в Лос-Анджелесе. Вот как далеко заехал). Наша же внезапно разгоревшаяся взаимная страсть с Сергеем вскоре угасла: он, как это делает большинство мужчин, немного погулял на стороне и вернулся к жене. А меня вскоре арестовали.

«НАЧАЛЬНИК ЖАНДАРМЕРИИ, ПОХОЖИЙ НА ЖАБУ, ЗАЯВИЛ, ЧТО СМОЖЕТ МНЕ ПОМОЧЬ, ЕСЛИ Я БУДУ С НИМ ЛАСКОВОЙ»

- За что? Неужели за пропаганду коммунистических идей?

- Нет. Я никогда не занималась пропагандой и не была рьяной сторонницей СССР.

«Российское гражданство я получила в 1989 году — мне было 75 лет. Россияне приняли меня как свою, назвали Легендой». Две легенды русского романса — Алла Баянова и Изабелла Юрьева, 1985 год

...Когда мы окончательно осели в Румынии, там установилась диктатура Антонеску. Папа был уже болен и не мог выступать, а я поступила на работу в румынский театр «Альгамера», где пела свои любимые русские песни. За репертуар-то, наверное, и наказали. Однажды в дом пришли грубые угрюмые люди - сотрудники секуритате. Они устроили семье допрос, перерыли весь дом и забрали меня. Отец чуть не умер от горя.

Выпустили меня из лагеря только через полтора года, обязав каждый день отмечаться в жандармерии. Однажды, когда я пришла туда, начальник, похожий на жабу, зазвал меня к себе в кабинет и заявил, что может помочь, если я буду с ним ласковой. Я ответила, что без любви не могу. Он очень долго смеялся над моими словами, предложил все-таки подумать.

Вышла я из жандармерии в слезах, шла по улице и рыдала. И вдруг меня чуть не переехала машина. Остановилась. Жутко бранясь, из нее вышел молодой человек. Когда увидел меня, рыдающую, положил руку на плечо и спросил: «Кто вас обидел?». Потом довез меня до дома, зашел к нам в гости, познакомился с моими родителями, а вскоре предложил им: «Пусть ваша дочь будет хозяйкой в моем имении». Так я стала барыней.

Мой второй муж Стефан Шендри был из очень знатного и богатого рода. И хотя унаследованное им имение было совершенно запущено, я поставила его на ноги: 500 овец, 12 коров, лошади, 400 гектаров земли, 500 гектаров леса - за всем нужен был глаз да глаз. Поначалу мы жили душа в душу, Стефан меня очень любил, заботился. Но однажды я узнала, что он иногда похаживал налево. Переживала, рыдала ночами в подушку. Потом поняла: если бы мой муж был невзрачным человеком, на него бы не заглядывались женщины. А так он пользуется популярностью, его хотят мои соперницы, но все они просто его любовницы, а я - жена.

- Вы философски относитесь к мужским изменам?

- Если вы имеете в виду измену мужчины женщине - конечно. Мужская природа такова. Только не надо путать измену и предательство.

Я всегда помнила о том, что не следует разорять свое гнездо, надо уметь принимать все достойным образом. Когда я видела, что муж идет со свидания (от него разило духами, или рубашка была испачкана губной помадой), подходила к нему и говорила: «Ой, Боже мой, кто это тебя так? Пойдем, я тебя покормлю. Выпьем рюмочку русской водки!». После вкусного ужина у него сразу другое настроение, и постель тогда приобретает свою прелесть. Кто выиграет от того, что я лягу в супружеское ложе надутая и повернусь к мужу спиной, да еще локтем толкну: «Отстань от меня!»? Женщине следует быть мудрой, нежной и ласковой.

...Когда в Румынии окончательно установился социализм, моего мужа обвинили во всех смертных грехах. Пытались арестовать, но мы сбежали. Скитались по подвалам, чердакам Бухареста. В городе у нас почти никого не осталось - всех друзей и знакомых отправили в лагеря. Мне удалось устроиться на работу в ресторан. Там ко мне относились ужасно, под угрозой увольнения заставили выступать, когда моя мать умирала в госпитале.

Потом Стефана все-таки поймали и сослали на каторгу на три года. Тюрьма совершенно сломала его, он вернулся обозленным человеком. Злость свою попытался вымещать на мне, но я, хотя все понимала, терпеть издевательств не стала. Ушла, оставив супруга подруге, которая давно на него заглядывалась.

Третий раз я вышла замуж по расчету, чтобы уехать из Румынии. Но без любви построить семью не смогла, и мы очень быстро развелись.

- Оглядываясь назад, вы о чем-нибудь жалеете?

- Говорю как на духу: иногда жалею о том, что пропустила в жизни много красивых минут из-за своей сдержанности! Хотя я человек очень темпераментный, никогда не позволяла себе обманывать мужа. Ну и о том, что родить ребенка, увы, не получилось: я была беременна от Стефана, но на четвертом месяце случился выкидыш, и врачи сказали, что детей у меня больше не будет.

«В ЦЕРКОВЬ МНЕ УЖЕ ТЯЖЕЛО ХОДИТЬ, ТАК БАТЮШКИ ПРИХОДЯТ КО МНЕ ДОМОЙ»

- При Антонеску вас посадили, а как вы себя чувствовали при коммунистическом режиме Чаушеску?

- Что фашизм, что социализм - одна беда... В то время я была солисткой румынского радио и телевидения, но Чаушеску запретил петь и по-французски, и по-немецки, и по-русски. Однажды от него пришли ко мне агенты секуритате. «Товарищ Чаушеску любит романсы, - сказали. - Переведите ему на румынский ваши вещи». Я перевела, в том числе «Очи черные», но мне заявили, что «от этого Россией за версту несет».

С выступлениями тоже были трудности. Но, слава Богу, я могла выезжать в Париж. Правда, не было уже Юрия Морфесси - любимца моего отца, князя цыганского романса - того самого, что первым спел «Чубчик». И хотя пришло новое поколение звезд - знаменитые цыгане Алеша и Валя Дмитриевичи, Володя Поляков, Юл Бриннер, в ресторанах было уже не так ярко, как в 20-е годы.

- Почему вы вернулись в Советский Союз в то время, когда многие старались всеми правдами и неправдами из него уехать?

- Потому что это была цель моей жизни, я неуклонно шла к ней с самого раннего детства - и ее достигла! Не жалею ни одной минуты! Я могла бы осесть в Америке, во Франции, в Германии, но меня они не интересуют. От Родины больше не хочу отрываться ни на миг!

- Вас не пугало государство с чуждой вам идеологией?

- Нет-нет, совершенно! Тем, кто был помешан на чистоте идеологии, не нужны мои концерты. Ко мне приходили высококультурные, интеллигентные, красивые, прилично одетые люди. Битком набитые залы доказывали мне, что Россия не утратила окончательно свою интеллектуальную сущность. Конечно, я сталкивалась порой на улицах, в трамваях с хамством, видела невеж, способных ни за что ни про что облить тебя грязью, но считала это скорее исключением, чем правилом. И я не сердилась на женщину-кассира, которая мне грубила. Потому что знаю: она агрессивна от безысходности, от того, что вынуждена работать много, а получает мало... Не пугали меня и новые песни, которые для меня звучали странным образом. Я решила: их слушает весь мир, значит, притерплюсь.

Российское гражданство я получила только в 1989 году - мне было 75 лет. Приехала в Москву почти без вещей: думала, что не смогу устроиться, что никто мне не поможет. Но россияне приняли меня как свою, сняли обо мне программу, назвали легендой... Где бы я ни выступала все эти годы, мне всегда сопутствовал большой успех. Порой приходилось давать по три концерта в день. Многое из того, что я пою, никогда не звучало в России прежде. Например, «В темном зале» или «Шелковый шнурок». Есть в моей программе и советский романс «Руки», написанный Владимиром Коралли для Клавдии Шульженко.

- Что вы думаете о современной эстраде, о бесконечных «Фабриках звезд»?

- Российской эстраде пока нельзя давать определения, и я оценивать ее не буду. Что же касается «Фабрики звезд»... Само понятие «фабрика» предполагает выпуск ширпотреба. Послушайте песни, заполнившие дискотеки, эфир, - это же стыд и грусть! Пять-шесть слов повторяются по два десятка раз. Я тоскую по советской эстраде, по таким звездам, как Марк Бернес, Майя Кристалинская, Гелена Великанова... Современные молодые - все не то - им далеко до настоящих звезд.

- Чем заполнены ваши дни?

- Прежде всего я стараюсь никогда не унывать. Все время занимаюсь своим голосом. Совсем недавно снова летала в Париж, где повидала знакомые места спустя столько лет. А вот лиц знакомых уже нет - все ушли. Теперь на всем белом свете у меня осталась только племянница, которая живет в Германии. Вообще-то, я никогда не бываю одна, у меня всегда гости (приходят просто так, на чашку чая), причем молодые, которые признаются мне в любви, говорят мне потрясающие слова, целуют руки, спрашивают: «Как вам в таком возрасте удается оставаться в жизненном тонусе?». В церковь мне уже тяжело ходить, так батюшки приходят ко мне домой.

- Вы прожили долгую и яркую жизнь. Можете сказать, что были по-настоящему счастливы?

- Да, я была счастлива безумно, когда Горбачев подарил мне маленькую квартирку на Старом Арбате, которую я очень люблю. В 1993 году я стала заслуженной артисткой России, шесть лет спустя получила звание народной... Я счастлива сейчас, потому что дома. Живу на своей земле в окружении людей, бережно относящихся к моему творчеству. Что еще надо?

P. S. За содействие в организации интервью «Бульвар Гордона» выражает признательность Наталье Должиковой - директору Аллы Баяновой, а также Александру Маношину.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter