Джуна ДАВИТАШВИЛИ: «В день похорон сына я топором сначала палец себе отрубить пыталась, потом руку... Жить не хотела, осознать, что умер он, не могла, и спустя три месяца его гроб открыла. Волосы у Вахо, будто только что искупался, были, из носу кровь пошла... Мне кажется, он где-то здесь, рядом, а может, это не он в гробу?..»

Продолжение, начало в Части I  и Части II

«СЫН НЕ УМЕР, ЕГО УБИЛИ — ПО ЗАДАНИЮ, ЗА ОЧЕНЬ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ...»

— Я к очень тяжелой подойду теме — знаю, что в 2001 году ваш сын Вахтанг, смысл всей вашей жизни, умер...

— Он не умер — его убили!

— Убили? Каким образом?

— Половина из этих людей уже из жизни ушли — человек 10 их было, и хотя некоторые живы, и даже знаменитые люди они, Бог их наказывает... Когда ко мне из

Сын Вахо поправляется в больнице, Москва, 1982 год

прокуратуры пришли, я сказала: «Ничего не надо»...

Сын на меня очень надеялся, и когда ему ранения нанесли, просил: «Не трогайте меня больше, позовите маму, она меня вылечит...».

— Где это случилось?

— В его же комнате, а я в те минуты в мас­терской своей рисовала...

— Это его друзья были, они к нему в гости пришли?

— Они по заданию пришли, за очень большие деньги — чтобы раз и навсегда меня ранить, им нужно было моего сына убить.

— Вы с Вахтангом в один день родились — 22 июля...

— ...да...

— ...а он действительно предчувствовал, что скоро из жизни уйдет?

— (Кивает). Когда улицу Евгения Вахтангова, где мы жили, переименовали, сказал: «Ну что ж, мама, я раньше уйду, а ты останешься». Я: «Вахо, не волнуйся, вон Театр Вахтангова остался!». (Вытирает руками слезы). Понимаете, такое странное стечение обстоятельств...

«Сын — единственный, ради кого я существовала, я хотела, чтобы он долго и счастливо жил»

Сначала мы на Вельяминовской жили, потом на Викторенко... Мы словно от Викторенко бежали, хотя это слово от слова «победа» происходит, и пред­седатель исполкома Моссовета Промыслов нам жилье на Евгения Вахтангова дал. Вахо обрадовался: «Слава Богу!» — я ведь Евгения, а он Вахтанг, и тут улицу переименовывают...

За три дня до его смерти мы с ним из-за этого спорить  начали — я плакала, говорила: «За что ты меня обижаешь? Лучше ударь!», а он сел вот так, нагнулся ко мне: «Дай я тебе в глаза посмотрю», и я разрыдалась!

— Сколько ему тогда лет было?

— Он с 75-го года.

— То есть прожил всего 26...

— Он сказал (плачет): «Я прощаюсь с тобой, а ты говоришь: «Лучше ударь!». Я в мастерскую ушла: когда мне плохо, туда иду. (Плачет). Тяжело мне, а некоторым из тех, кто это сделал, легко, они ходят и радуются!

«ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО Я ТВОРЮ!»

— Это правда, что в день похорон сына вы покончили с собой?

— Да, вот здесь (закатывает на правой руке рукав и большой шрам показывает) топором сначала палец себе отрубить пы­та­лась, а потом руку. Жива благодаря тому осталась, что дверь взломали, меня нашли... Жить не хотела! (Плачет). Но задержалась на этом свете: видимо, чтобы дело свое довести до конца. Сейчас над прибором работаю, который рак не до­пус­тит, иммунодефицит поборет, органы в организме выращиваю! Вы не знаете (кричит), что я творю!..

— Потом вы еще раз на­ложить на се­бя руки пытались...

С Вахтангом в мастерской. «Когда мне плохо, туда иду»

— (Долго молчит, сняв очки, вытирает слезы). Да...

— Тоже кто-то вмешался?

— (Молча кивает).

— В прессе писали, что спустя три месяца после смерти Вахо вы его гроб решили открыть, — зачем?

— Осознать, что умер он, не могла! Я все его раны проверила: пальцы были сломаны, руки, череп пробит... Наказали меня...

— Вахо, как живой, лежал?

— Это и врачи подтвердят, которые там были, и служители кладбища. Волосы были, будто он только что искупался! Когда гроб открыли, из носу у него кровь пошла! (Долго плачет навзрыд). Он единственный, ради кого я существовала, я хотела, чтобы он долго и счастливо жил, чтобы у него были дети... Это не только сын, это отец мой, мать, все на свете!

— Слышал, что вы ему в гроб мобильный телефон положили и до сих пор на этот номер звоните, sms отправляете — это правда?

— Да.

— Верите, что он жив?

— Верю (плачет), и мне кажется, он где-то здесь, рядом. А может, это не он в гробу? Знаете, я уже и о своей могиле стала за­думываться: недавно даже ходила и гроб выбирала. Вот закончу новый прибор, пояс целебный... Когда в храме Христа Спасителя меня за вклад в развитие медицины награждали, дали кубок, орден золотой с брю­ликами, мантию рубиновую (я единственная женщина, которая все это получила), сказала всем: «Уходя, я не уйду —  для народа останусь».

— В клонирование вы верите?

— Да! (Кричит и кулаками бьет себя по коленкам). Я уже из мышечной структуры сперматозоид достаю, а могу и яйцеклетку достать! Селезенку удаляют, а я выращиваю, печень, пораженную циррозом, выкидывают, а я вырастила, и не раз! Я все делаю! Сама не знаю, кто я... Стихия, природа!..

«Я К ВАХО ПОЙДУ, И ПОТОМ МЫ ВЕРНЕМСЯ — БОГ НАС КЛОНИРУЕТ»

С Вахтангом. «Это не только сын, это отец мой, мать, все на свете!»

— Несмотря на то что рядом, казалось бы, много людей, вы одиноки?

— Хоть их и много, я все равно одна. Люблю, когда ночь, тишина, а если рядом кто-то без умолку говорит, уже не терплю.

— Мне кажется, жить вы остались, чтобы нечто такое сделать, что перевернет мир, — у вас это ощущение есть?

— Да, только ради этого и живу. Я знаю, что делаю. Люди будут помнить меня и бла­го­дарить, но меня не будет уже, потому что сама уйду, смерти своей не дожидаясь. Когда сын погиб, мне сказали: «Пять лет клонировать здесь никого не будут». Сначала пять, я подумала, потом 10, потом еще сколько-то... «Хорошо, — ответила, — я к Вахо пойду, и потом мы вернемся — Бог нас клонирует».

— Я вам за это искреннее, откровенное интервью благодарен и хотел бы в конце попросить, чтобы еще какое-то свое стихотворение вы прочли...

— Я через природу, через животных свои стихи сочиняю и о науке в них говорю. Вот, на­пример, «Эксперимент на сердце»:

Как мне об этом людям рассказать,
как мне поведать им о сокровенном,
как передать мне в слове то,
что с сердцем
моим происходило, если рядом
другое сердце с болью вопрошало:
— О неужели жизнь моя пресечься
на полувздохе может?..
Природа, дорогая, помоги!
С тобой сливаюсь —
мы теперь едины.
Дай силу мне свою и золотым
теплом своим меня наполни!
О сердце, бейся, я прошу тебя,
прильнем друг к другу,
словно крылья птицы
иль лепестки цветка...
И вот мы вместе. Целый мир вокруг.
Все голоса сливаются в один,
из недр земли идущий, из глубин
небесных падающий,
по морям плывущий,
могучий голос жизни, нас зовущий.
...Бессмертная сущность
проста и бесконечна, как отвага:
чужую рану и чужую муку
вдруг ощутить пронзительно —
 своими.
Лишь так сердца становятся живыми.
Голоса, о которых идет речь, — это врачи, ученые... Я над отделением сердца крысы или сердца лягушки лабораторной работала... Они болтали: «Что она делает?

Джуна принимает гостя из Ленинграда владыку Кирилла (нынешнего Патриарха Московского и всея Руси), Москва, 26 мая 1981 года

Может, это гипноз, может, еще что-то?», а я просто дело свое делала.
Могу еще такое прочесть:
Однажды
в предчувствии беды
я прижалась
к каменному телу
Сфинкса —
И вдруг почувствовала,
что под покровом камня
живое сердце билось.
Кем был тот Сфинкс,
что он хотел сказать?
Что люди, птицы,
 звери — все едины
в премудрой
матери-природе
И стоит кому-нибудь
 воцарить,
все станет прахом,
 пылью?
Не знаю.
Ассирия моя исчезла,
Мой предок,
три смертоносных
 стрелы
пронзили прах твой далекий,
Ветры веков распылили
его по равнинам,
Но, умирая, не умирает львица,
боль презирая, к пещере ползет,
где ждут ее дети.
Рано, охотник жестокий
(это я после смерти сына написала. —
Д. Д.),
копье ты свое поднимаешь:
Львица в глаза твои смотрит в упор
беспощадно — ты опускаешь
копье в тоске и испуге.
Три смертоносных стрелы
пронзили прах твой далекий,
ветры веков распылили его
по равнинам,
Но, умирая, не умирает львица.
Даже в камне к пещере ползет,
где ждут ее дети...
— Здорово...
— Ну и напоследок. (Читает):

С Дмитрием Гордоном. «Сама не знаю, кто я... Стихия, природа!..»

Средь тьмы ночной
звезда блестит в окне,
Как будто путь указывает в вечность.
Лучи ее, едва лица касаясь,
Лучи ее, едва судьбы касаясь,
Влекут меня в тяжелый
странный сон.
Я засыпаю.
Я засыпаю медленно и тяжко,
И сон пронзает разум мой и плоть,
Мне снится:
я вхожу в суровый лес вначале,
Пройдя сквозь чащу, к морю выхожу
И в глубь его соленых волн бросаюсь,
И сквозь прозрачно-голубую мглу
Смотрю на небо, на звезду свою,
И трав подводных мягкая постель
Баюкает и утешает сердце.
«Кто ты, кто ты,
неведомая странница?
Куда влекут твои стопы,
в какой предел земной?».
Но лишь суровое молчание в ответ
да легкое движенье покрывалом.
За веком век проходит над пустыней,
меняя обличье песка,
Но суть ее бесплодна и слепа.
«О люди! Семь чудес открыто
на земле ветрам и солнцу,
Но восьмое чудо вы ищите без меня.
Смотри!» —
и сбросила она ночное покрывало.
То я была, в свои глаза смотрела,
как в озеро, смотрела,
как в гладь морскую, я смотрела!
И молвила: «О матери,
не плачьте над детьми,
не погибнут ваши дети!
О жены, не рыдайте над мужьями,
не прольют они кровь
на поле брани!
О любящие, не прощайтесь,
не расставайтесь,
вновь встреча будет!».
И поезд мчится,
биополе просекая.
А где-то, где-то — звуки набата.
Набата. Сегодня. Днем.
И ночью. Убит. Убит.
Солдат. Солдат...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter