Прочитав рассказ Андрея ПЛАТОНОВА, Сталин написал на полях: «Сволочь»

Гениальный писатель прожил мученическую жизнь. На него спускали своры критиков и лишали заработка за то, что был честен и самобытен. Сталин подал сигнал к травле писателя, жерт­вой стал и его сын.

«МЕНЯ НАДО ПОСАДИТЬ В ТЮРЬМУ И НАКАЗАТЬ, А СЫНА ОСВОБОДИТЬ»

Апрельским вечером 15-летний Тоша Платонов не пришел домой. Был на танцах, затем его видели в компании, потом он исчез.

С бешено бьющимися сердцами родители обегали окрестные дворы, подготовительные курсы — осенью сын планировал поступить в вуз. Нигде ничего. Тоша не пришел и утром. Еще несколько дней убитые горем родители не имели о сыне никаких известий. Почти через неделю к ним явились с обыском. Сказали: Платон Платонов арестован, помещен в Бутырскую тюрьму. Мама, обезумевшая от горя, едва воскрешенная сообщением о том, что сын не погиб, но тут же получившая новый удар, всполошилась.

Маленький Тоша переболел сразу всеми детскими болезнями. На холодном чердаке ленинградского дома, где Платоновы с трудом нашли жилье после переезда из Воронежа, уберечь ребенка было невозможно. Корь, скарлатина, дифтерит дали осложнение на ухо.

Валентина Трошкина, сестра мамы, тетя Тоши, несколько лет жившая в семье Платоновых, рассказывала: «Ему нужно было делать операцию — трепанацию черепа, притом частным образом, а денег не было. У меня от Андрея и Маши много писем того периода. Сестра 40 дней лежала вместе с Тошей в палате. Писала, как при ней умирают дети и как умирает Тоша. Она уже не верила, что он выживет. Писала, что некому им помочь».

Семья Платонова всегда жила скудно, но в самый трудный момент откуда-то приходила помощь. И на операцию Тоши то ли деньги свалились с неба, то ли медики

Отец писателя — Платон Фирсович Климентов — работал машинистом паровоза и слесарем в Воронежских железнодорожных мастерских. Мать — Мария Васильевна Лобочихина — домохозяйка, Андрей был старшим из ее 11 детей

сжалились, но трепанацию, притом дважды, сделать удалось.

Однако ухо у мальчика болеть не перестало. Мама страдала: как он будет в тюрьме? В мае бывает довольно холодно.

Неимоверно терзался и Андрей Платонович. О том, что значил для него сын, можно судить хотя бы по одному из писем жене: «...Тотка — настолько дорогой, что страдаешь от одного подозрения его утратить. Слишком любимое и драгоценное. Мне страшно, — я боюсь потерять его, потому что боюсь тогда умереть... Обними Тотку, моего милого потомка, ради которого я готов на все».

Андрей Платонович сел за письма к начальникам Союза писателей, в НКВД, прокуратуру. Написал Сталину. Вождь уже прославился благородным «сын за отца не отвечает», но ведь он не сказал, что отец не отвечает за сына.

«Кажется, плохо, когда отказывается отец от сына или сын от отца, поэтому я от сына никогда не могу отказаться. Я не в состоянии преодолеть своего естественного чувства к нему. Я считаю, что если сын мой виновен, то я, его отец, виновен вдвойне, т. к. не сумел его воспитать. Меня надо посадить в тюрьму и наказать, а сына освободить. Сын всего лишь подросток, в его возрасте бывают всякого рода трудности, связанные хотя бы с формированием тела человека, кроме того, сын мой болен...».

Сохранилось и второе письмо Платонова Сталину. Очевидно, стали известны какие-то подробности обвинения: «15-летнего мальчика нельзя считать политическим преступником и подвергать его полному и суровому наказанию как врага народа. Он, мой сын, и так уже достаточно настрадался в девяти­месячном тюремном заключении, кроме того, мой сын тяжело и опасно болен. Последнее обстоятельство должно болезненно влиять на психику сына. Мать сына — он у нас один — по естественным материнским причинам дошла до очень тяжелого душевного состояния. Два раза я предупреждал ее попытки к самоубийству. Может оказаться, что я не смогу уберечь ее. Сам я еще держусь и не отчаиваюсь, т. к. верю в человечность советской власти и в Вас, и никогда большое горе не перейдет в мелкое ожесточение».

Письма Платонов закончил словами: «Ве­рящий в Вас А. Платонов». Ради сына он готов был на все.

«Я СТАЛ УРОДОМ, ИЗУВЕЧЕННЫМ И ВНЕШНЕ, И ВНУТРЕННЕ»

«Мои товарищи по работе называют меня то ослом, то хулиганом. Я им верю». 21-летний Андрей Платонов был самоироничен, упрям и задирист. С юности знавший его Август Явич, впоследствии тоже писатель, подтверждал: молодой воронежский поэт, сатирик, романтик, философ-утопист и по совместительству помощник паровозного машиниста Платонов бывал «язвителен, придирчив, особенно как выпьет». Уже тогда в нем были видны та крупность и резкость, из которых выплавляется большой талант. Его облик многим напоминал молодого Достоевского.

Упорное юношеское самоутверждение уживалось в нем с необыкновенной семейственностью. Нежность и тревожная любовь к сыну сопровождали его отношение и ко всем близким, к отцу и особенно к маме, к многочисленным братьям и сестрам, к жене и даже к ее родственникам.

Отец Андрея Платоновича, Платон Фирсович, носил фамилию Климентов. Андрей, начав писать, искал псевдоним. Один текст подпишет «Ф. Человеков», другой — «А. Фирсов» от имени деда-шахтера. Наконец, остановился на «Андрей Платонов», Анд­рей — сын Платона. Псевдоним стал официальной фамилией.

Отец Андрея работал машинистом паровоза и слесарем в железнодорожных мастерских, что по тем временам говорило о его смекалке и способности к освоению непростой техники. Был выделен начальством и дважды удостоился звания Героя Труда. Несомненно, от отца технические наклонности передались Андрею. Поначалу он связывал свое будущее с железной дорогой, позже — с необходимой стране мелиорацией.

К тонким механизмам имел отношение его дед по материнской линии, был часовщиком. Но удел матери состоял в приросте семьи, она родила 11 детей, Андрей был старшим. Двое из них ушли из жизни в раннем возрасте — отравились грибами в пионерском лагере. Наверное, эта семейная трагедия обострила в будущем писателе при­­родную чувствительность.

Андрей был хорошим сыном и подспорьем матери. С 13 лет зарабатывал на общий котел то посыльным, то поденщиком, то машинистом на локомобиле, то литейщиком на трубном заводе, то в мастерских по изготовлению мельничных жерновов. Надолго прикипел к мелиорации, любовь к механизмам жила в его генах, как в герое рассказа «Фро»: «Он всегда занимался тайнами машин, надеясь посредством механизмов преобразовать весь мир для блага и наслаждения человечества». Рано начавший писать, Платонов не считал себя литератором, говорил: «Я — человек технический».

Андрей Климентов (псевдоним Платонов появится намного позже) — ученик воронежской четырехклассной городской школы, 1909 год

Но однажды ему было видение: «Лежа в постели, я увидел, как за столом сидел тоже я и, полуулыбаясь, тоже писал. Причем то я, которое писало, ни разу не подняло головы, и я не увидел у него своих слез. Когда я хотел вскочить или крикнуть, то ничего во мне не послушалось... В первый раз я посмотрел на себя живого — с неясной и двусмысленной улыбкой, в бесцветном ночном сумраке. До сих пор я не могу отделаться от этого видения, и жуткое предчувствие не оставляет меня. Есть много поразительного на свете. Но это — больше всякого чуда». Жуткое предчувствие не обмануло.

При огромной работоспособности он мог бы жить безбедно. Если бы не был бессребреником. То построит мельницу, пригласит всех бесплатно молоть муку. А то в заброшенной церкви откроет кинозал. Тоже бесплатный. А то провел мелиорацию, озеленил всю деревню. Зацвели сады, поспели груши. Платонов велел созвать всех деревенских ребятишек — пусть собирают плоды и едят от пуза.

Куркульское «своя рубаха ближе к телу» — это не про него. Про него — это о рубахе как о символе родного тепла. Наверное, много личного вложил он в рассказ «Полотняная рубаха», где от имени раненого бойца говорил о матери: «Перед смертью она тосковала и целовала меня — она все боялась оставить меня одного на свете, она боялась, что меня затопчут люди, что я погибну без нее и меня даже не заметит никто. Умирая, она велела мне жить...».

Ах, как прозорливы бывают матери! Анд­рея Платонова затаптывали всю жизнь. Да еще какими сапожищами! Чтобы навечно втоптать в землю, достаточно было одних сталинских. Но мать велела сыну жить, и, сколько мог, он выполнял завет. Нередко бывало — через силу.

Изнуренная бесконечными родами и житейскими тяготами, мать покинула сей мир в 54 года, сын не дожил до ее возраста два года. В рассказе «Полотняная рубаха» есть такие строки: «...я всю жизнь храню при себе полотняную рубаху моей бедной, мертвой, вечно моей матери. Рубаха уже почти истлела, а цела еще, и в ней я всегда чувствую мать, в ней она бережется для меня».

Нет свидетельства о том, чтобы сам Андрей Платонович хранил полотняную рубаху своей матери. Но он всегда помнил, как она боялась, что люди затопчут его.

Утечет немало воды, и он пожалуется в своих записях рано умершим брату и сестре: «Если бы мой брат Митя или Надя через 21 год после своей смерти вышли из могилы подростками, как они умерли, и посмотрели бы на меня: что со мной сталось? Я стал уродом, изувеченным и внешне, и внутренне.

— Андрюша, разве это ты?

— Это я: я прожил жизнь».

«Я ЖЕ ПРОСТО ОТДИРАЮ КОРКИ С СЕРДЦА И РАЗГЛЯДЫВАЮ ЕГО, ЧТОБЫ ЗАПИСАТЬ, КАК ОНО МУЧАЕТСЯ»

Его избранницу звали, как маму, Марией. Художница Тамара Ситникова, у которой Платоновы квартировали в Уфе, куда их вывезли в эвакуацию, описывала жену писателя так: «Необыкновенно красивая женщина, мадонистого типа: глаза большие, синие, брови изогнутые, тонкие. Суховатый, с выражением горечи, рот... Увлекалась косметикой... Однажды Мария Александровна собралась идти на банкет. Надела на себя красивое платье темно-асфальтового цвета с приглушенной искоркой. С прямыми — до плеч — волосами, она выглядела в нем официально-нарядной».

Родословная Марии Александровны Кашинцевой тянулась от графского рода Шереметевых. Платонов был ей не ровня, но, словно фантики в шапке, революция перемешала людей случайным образом. Андрей знал, что в 15 лет у Маши был роман с красным командиром, и какое-то время ревновал ее к этому прошлому.

Мария и Андрей познакомились в университетской библиотеке. Она услышала, как парень в замасленной рабочей спецовке спрашивал: «Что такое филология?». Она фыркнула: «Фи, какой!». А вскоре узнала, что он пишет стихи и у него больше 200 публикаций в воронежской прессе.

Художница Тамара Ситникова отметила такой эпизод из уфимской жизни Платонова. Как-то она услышала, что под окнами в кустах кто-то барахтается. Таким словом

Андрей Платонов — выпускник Воронежского технического железнодорожного училища, 1921 год

она, очевидно, определила состояние сильно пьяного писателя. Жена и теща, жившая с Платоновыми в Уфе, вышли, спокойно подняли его и завели в дом. Женщины не произнесли ни слова брани, не было никакого скандала. Наверное, это многое говорит о характере отношений в этой семье.

Некоторые знакомые литераторы не симпатизировали Марии Александровне, считали ее злой и холодной. Платонов и сам писал ей, что хотел бы любви легкой, а получается трудная. И все-таки большое любовное чудо у них состоялось.

Своей юной возлюбленной он признавался: «Мария, я Вас смертельно люблю. Во мне не любовь, а больше любви чувство к вам. Восемь дней мое сердце в смертельной судороге».

Благородная девица поверила не сразу: «Вы любите меня тогда, когда есть луна, ночь или вечер — когда обстановка развивает Ваши романтические инстинкты. Муся». Но все же не устояла перед силой чувства и таланта выразить его.

«Родимая прекрасная Мария. Мне сегодня снился сон: на белой и нежной постели ты родила сына... Знаешь, как нет во мне страсти к тебе и есть только что-то другое. Будто я был нем, безмолвна была тысячелетия душа моя — и теперь она поет, поющая душа».

Спустя много лет супружества: «Как хорошо и спокойно мне, Мария. Я счастливее первых дней любви к тебе» и «Мне стало как-то все чужим, далеким и ненужным. Только ты живешь во мне — как причина моей тоски, как живое мучение и недостижимое утешение».

Или такое письмо: «Пишу о нашей любви. Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается».

В это время он работал над рассказом «Фро» — о невыносимой тоске разлуки.

В одной из статей, не имевшей отношения к трагедии его семьи, Платонов высказал свое самое больное, чем томился, наверное, со дня ареста Тошки: «Семья показывается через ее результат — ребенка, что наиболее убедительно». Результат их с Марией невероятной любви совершил, как ему сказали, тяжкое государственное преступление.

«ДА Я ЖЕ НИКАКИХ ТАЙН НЕ ВЫДАВАЛ. НУ КАКИЕ ТАМ ТАКТИКИ — НАЗВАНИЯ САМОЛЕТОВ!»

А был Тоша Платонов очень хорош собой. Красив, по-юношески розовощек, высок, изящен. На танцплощадках все расступались, когда под «Рио-Риту» Платонов-младший выводил в круг свою партнершу. При этом он был очень начитан, образован, умен, общителен. Играл на гитаре, пел. Таких называют душой компании. Он был своим среди школьных товарищей и в обществе взрослых курсантов Военно-воздушной академии, с которыми сдружился.

20 лет назад в печати появился очерк узника ГУЛАГа, а позже одного из отцов-основателей Мемориала Льва Разгона под названием «Отрок Платон». Автор описывал встречу с Тошей в Бутырской тюрьме в конце апреля 1938 года, то есть в первые дни после его ареста.

Мемуарист вспоминал, что юноша был замкнут, ни с кем не общался. И с ним никто не общался, его почему-то игнорировали. Причину Разгон понял, когда вызвал Платона на откровенный разговор и тот рассказал, что ему предъявлено обвинение в сотрудничестве с немецкой разведкой.

В 1922 году Платонов женился на сельской учительнице Марии Кашинцевой, в этом же году родился их первенец Платон. Мария с сыном в Крыму, 1924 год

Но кому тогда не инкриминировали подобного? Почему же история Тоши возмутила сокамерников? Узнав, в чем дело, Разгон тоже возмутился: мальчик не только не отрицал своего шпионства, но и говорил о нем невозмутимо. Разгон испытал и жалость, и презрение к юнцу, кроткий взор которого напомнил ему отрока Варфоломея с полотна кисти Нестерова.

От Тоши Разгон узнал, что однажды подошел к нему какой-то человек и заговорил о его друзьях-летчиках. Человек оказался будто бы резидентом немецкой разведки и предложил Тоше быть платным агентом. Пообещал платить по 100 рублей за каждое донесение. Тоша, однако, отрицал свою вину: «Да я же никаких тайн не выдавал. Ну какие там тактики — названия самолетов!». После этого Лев Разгон тоже перестал общаться с юным шпионом, который «продал» своих друзей, подставил их под расстрел.

Позже, правда, Разгон додумался до сути: то была про­вокация, человек, заманивший Тошу в шпионы, служил в НКВД и использовал парня втемную для фабрикации очередного громкого дела о военном заговоре. Вторая цель — скомпрометировать нелюбимого Сталиным писателя и нанести самый тяжелый из возможных для него ударов — по сыну, «слишком любимому и драгоценному».

Рассказ Льва Разгона раскритиковал автор биографической книги об Андрее Платонове в серии «ЖЗЛ» Алексей Варламов. В передаче на «Радио Свобода» он заявил: «Версия, высказанная Разгоном, была ложью и клеветой и на семью Платонова, и на его сына, который фактически обвинялся в том, что был невольным орудием в руках НКВД, что по его вине погибли честные советские люди. Ничего этого не было, все это Разгон придумал».

Как бы там ни было, Тоше впаяли 10 лет и отправили в места не столь отдаленные.

«БЕЗ МЕНЯ НАРОД НЕПОЛНЫЙ»

Андрей Платонов понял, что арест сына — черная метка лично ему. Наверное, он ждал ее 10 лет, с тех пор как Сталин прочел рассказ «Усом­нив­шийся Макар» и назвал его анархистским.

Спустя два года на полях рассказа «Впрок» («Бедняцкая хроника») вождь удостоил автора краткой и убийственной рецензии: «Сволочь» — и не поленился послать в редакцию устрашающую записку: «К сведению редакции «Красная новь». Рассказ агента наших врагов, написанный с целью развенчания колхозного движения и опубликованный головотяпами-коммунистами с целью продемонстрировать свою не­пре­в­зойденную слепоту. И. Сталин. Р.S. Надо бы наказать и автора, и головотяпов так, чтобы наказание пошло им «впрок». Наверное, верховный рецензент остался доволен игрой слов: «Впрок» и «впрок».

Автор рассказа стал глубоко противен Сталину не только из-за идеи, но также из-за фирменного платоновского слога, художественного косноязычия, прорывающегося сквозь заскорузлость штампов. Спустя два десятка лет Юз Алешковский припомнит Сталину его квазинаучный труд «Марксизм и вопросы языкознания»:

Товарищ Сталин,
вы большой ученый —
в языкознанье знаете вы толк,
а я простой советский заключенный,
и мне товарищ —
серый брянский волк...

Небывалый язык произведений Платонова Сталин назвал пошлым словом «тарабарский». Вождь подозревал, что Платонов хитрит и монтирует в «тарабарщину» идеологически вредную двусмысленность.

Писатель с супругой Марией и сыном Платоном в Коктебеле, 1936 год

Остается лишь гадать: был ли Платонов таким, каким описал одного из героев, словно себя самого: «Ко всему громадному обстоятельству социалистической революции относился настолько бережно и целомудренно, что всю жизнь не умел найти слов для изъяснения коммунизма в собственном уме»? Или в какой-то момент понял, что забрел не туда, куда стремился? Сомнение подогревает его признание жене: «Истинного себя я никогда не показывал. И едва ли когда-нибудь покажу».

Но как-то верится в то, что истинным он был, когда объяснял народный бунт и собственную веру в революцию страстным желанием найти цель: «Бессмысленность жизни, так же, как голод и нужда, слишком измучила человеческое сердце». Трагическая ирония, уловленная Платоновым, состоит в том, что смысл обретается лишь в его поиске, а не в достижении.

Поняв серьезность своего положения после сталинского окрика, Платонов отправил вождю покаянное письмо — «Я заблудился и погибаю», которое, возможно,

Сын писателя Платон Платонов с женой Тамарой

продлило «писателю-агенту» жизнь.

Однако к нему приставили соглядатая, похоже достаточно близкого, с ним он и вы­пивал, и откровенничал. Из донесения за 29 ноября 1933 года следовало, что в компании товарищей Платонов сказал: «Вож­дем можно всегда стать, отпусти себе грузинские усы и говори речи. Такие речи я могу говорить. А славу люди создадут». «Агентом» сделали Тошу.

Наверное, самого Платонова не тронули потому же, почему посадили сына Ахматовой, а не саму Анну Андреевну. Или почему в лагерь отправили жену Молотова, а его оставили в Кремле.  Во-первых, человек из семьи «врагов» и «агентов» чувствует себя под плотным колпаком, во-вторых, боль за близких мучительнее собственной.

Впрочем, пришли и за Андреем Платоновичем. За месяц до смерти. Он был уже никакой, гости развернулись и ушли. Может, приходили и не забирать, а посмотреть, правду ли говорят о его состоянии.

Из донесения за 5 февраля 1945 года: «Неделю назад Андрей Платонов позвонил ко мне по телефону и высказал желание повидаться... Жизнь он воспринимает как страдание, как бесплодную борьбу с человеческой грубостью и гонение на свободную мысль... «Товарищи, я знаю, преследуют из зависти. Редакторы — из трусос­ти... А ЦК за что меня преследует? А Политбюро? Вот, нашли себе врага в лице писателя Платонова! Тоже — какой страшный враг, пишет о страдании человека, о глубине его души. Будто так уж это страшно, что Платонова нужно травить в газетах, запрещать и снимать его рассказы, обрекать его на молчание и на недоедание?..». Он вдруг закричал: «Не буду холопом! Не хочу быть холопом!».

Сталинское наказание «впрок» действовало до последних дней Андрея Платонова. Его не печатали, а когда что-то прорывалось, литературные критики расклевывали до костей. В пух и прах разнесли в том числе и рассказ с удивительной фразой: «Без меня народ неполный».

Главный среди критиков стервятник Ермилов неутомимо добивал писателя, даже когда тот уже был смертельно болен. В хрущевскую же оттепель этот зоил вдруг усовес­тился: «Я не сумел войти в своеобразие художественного мира Платонова, услышать его особенный поэтический язык». Раскаяние запоздало на 13 лет. Столько времени без Платонова народ был уже не­полон.

«НЕЧТО ВРОДЕ ШАРАШКИ ПИСАЛО И ОБРАБАТЫВАЛО ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ВЫШЕДШИЕ ПОД ФАМИЛИЕЙ ШОЛОХОВА»

Во время Великой Отечественной Платонов в звании капитана служил военным корреспондентом газеты «Красная звезда», его военные очерки и рассказы публиковались — по некоторым данным, с личного разрешения Сталина

Из секретного донесения 2 отдела Главного управления госбезопаснос­ти НКВД СССР 27 февраля 1939 года: «Писатель Анд­рей Платонов после двух разговоров с ним писателя М. Шолохова, внушившего ему, что его малолетний сын приговорен к 10 годам, наверное, без всяких к тому оснований, — находится сейчас в чрезвычайно подавленном, растерянном состоянии».

Дружбу Платонова с Шолоховым литературоведы считают интригующей. Бывая в Москве, Михаил Александрович захаживал к Андрею Платоновичу. Однажды безусловно верноподданный Шолохов, говоря с Платоновым об аресте его сына, вдруг сообщил, что на допросах следователи пытают людей. Платонов впал в депрессию. Об этом разговоре стало известно в НКВД. Но непохоже, чтобы за чрезвычайно рискованное заявление Шолохову вынесли какое-то порицание.
Платонов же вскоре усомнился в искренности Шолохова. Читаем в донесении за 12 марта 1939 года: «Писатель Андрей Платонов, говоря о судьбе своего сына, сказал, что он перестал верить Михаилу Шолохову, который в каждый свой приезд обещает помочь ему, берет у него письма для передачи тов. Сталину. «Теперь он говорит, что передавал их не Сталину, а не­по­средственно Ежову, а Ежов все письма и заявления, не читая, бросал в корзину».

Из донесения за 1 апреля 1939 года: «Платонов приписывает теперь тому, что Шолохов хотел придать себе важность как бесстрашному борцу против злоупотреблений властью и показать, что он сам подвергался опасности».

О сыне Платонова хлопотал, кроме Шолохова, писатель Виктор Шкловский. Израильский литературовед, русский линг­вист, исследователь проблемы авторства «Ти­хого Дона» Зеев Бар-Селла, по отцов­ской линии, в своей дорепатриантской жизни в СССР известный как Владимир Назаров, сопоставил даты обращений в органы Шолохова и Шкловского и пришел к выводу, что пересмотреть дело помог Шкловский. Это он просил прокурора СССР Вышинского о смягчении участи Платона Платонова.

Зеев Бар-Селла — один из многих настойчивых разоблачителей «легенды Шолохова». Да и как не усомниться в авторстве, скажем, «Тихого Дона», если огромное эпическое полотно написал полуобразованный и слишком молодой для такого труда человек? Александр Солженицын активно поддерживал сомнения: «Перед читающей публикой проступил случай небывалый в мировой литературе. 23-летний дебютант создал произведение на материале, далеко превосходящем свой жизненный опыт и свой уровень образованности (четырехклассный)».

Федор Абрамов иронизировал: «Писательская биография Шолохова на грани фантастики... Писательская карьера Шолохова ошеломляюща, фантастична». Алек­сандр Твардовский предположил, что Шолохов «возможно, позычил кое-что и в свое время не нашел формы объясниться на этот счет, отдать должное хоть памяти того, у кого позычил». Называют донских литераторов, которые могли бы быть истин­ными авторами «Тихого Дона». Существует проблема авторства и других произ­ведений за подписью Шолохова.

Дальше всех пошел Зеев Бар-Селла. По его версии, Шолохов вообще был проектом советских спецслужб, создавших не­кий фантом, на который работали литературные негры из числа наиболее одаренных литераторов, но попавших «на крючок». Нечто вроде шарашки писало и обрабатывало произведения, вышедшие под фамилией Шолохова, а книгу «Они сражались за Родину» писал Андрей Платонов. Для сбора материала его якобы и направили на должность фронтового корреспондента в главную военную газету «Красная звезда».

И в самом деле, несколько удивительно, что неблагонадежного Платонова, который и сам рвался на фронт, послали не на передовую, а в «Красную звезду». В качест­ве просителя за него выступил, по словам главного редактора газеты генерала Давида Ортенберга, Василий Гроссман, корреспондент в Сталинграде. Возникает вопрос: почему же не работавший там полковник Михаил Шолохов, лауреат Сталинской премии первой степени за «Тихий Дон» и большой друг Андрея Платонова? При соответствующем взгляде на проблему можно также озадачиться совпадением замедления темпа написания глав романа и ускорения тяжелого заболевания Платонова. А когда в 1951-м Андрей Платонович скончался, роман так и остался незавершенным. Перед своей смертью Шолохов рукопись сжег.

Справедливости ради следует сказать, что тех, кто защищает авторство Шолохова, едва ли не больше, чем тех, кто настаивает на афере века. Хотя на мельницу последних, кстати, льет воду молва об участии Шолохова в освобождении сына Платонова из ГУЛАГа. Можно предположить или пофантазировать, что Платонов согласился писать за Шолохова потому, что считал себя обязанным. Анд­рей Платонович пришел к выводу и рассказывал об этом знакомым, что судьбу сына мог решить только Сталин, а к нему из тех, кто помогал в борьбе за Тошу, был вхож один Михаил Шолохов. Похоже, авторство Шолохова, подобно авторству Шекспира, так и останется вечной загадкой.

«ПОЦЕЛУЙ ЗЕМЛЮ В ГОЛОВЕ НАШЕГО ПЕРВЕНЦА»

Дело Платона Андреевича Платонова шло по так называемому «сталинскому списку», в который внесены люди, осужденные по личной санкции Иосифа

Андрей Платонович с супругой и дочерью Машей, 1945 год. Всю жизнь Мария Андреевна, работавшая сотрудником Московского института мировой литературы имени Горького, вела борьбу за наиболее полную публикацию литературного наследия отца. Благодаря ей впервые в России были изданы главные произведения писателя «Котлован» и «Чевенгур»

Виссарионовича. Возможно, Сталину показались достаточными два с половиной года пребывания сына писателя в лагере. К тому же парень попал в разряд «доходяг» из-за приобретенного там туберкулеза.

Тошу перевели в Москву. У следствия появилась версия: соперник Платона, влюб­ленный, как и он, в одноклассницу Тамару, в отместку за ее выбор не в его пользу обвинил счастливца в заговоре против Сталина. На новом суде Тошу научили сказать, что прежние признания в терроризме он дал «под угрозой следователя, который заявил, что если я не подпишу показания, то будут арестованы мои родители».

Увидев Тошу после разлуки, родители ахнули: у их красивого, цветущего сына были выбиты зубы, он страшно кашлял и задыхался. Прошло не­много времени, и Тоша женился на девушке Тамаре, с которой встречался до ареста. У них родился сын Сашка. В эвакуацию поехали все вместе.

Им бы радоваться, да скоротечная чахотка сожгла легкие парня в считанные месяцы. Тоша умер на руках отца. Анд­рей Платонович тщетно пытался разгадать последние слова сына, но только записал: «Когда Тоша умирал, говорил: «Важное, важное, самое важное», — умер, не сказав самого важного. Так самое важное уносится в могилу».

Тоша попросил отца и маму поцеловать его на прощание. Просьбу сына они выполнили. Родственники считали, что от этого поцелуя Андрей Платонович и заразился.

Из донесения за 15 февраля 1943 года: «Сейчас он, Платонов, вообще в ужасном состоянии. Недавно умер его сын от туберкулеза... «Советская власть отняла у меня сына — советская власть упорно хотела многие годы отнять у меня и звание писателя... Все думают, что я против коммунистов. Нет, я против тех, кто губит нашу страну... Мое сердце разрывается от горя, крови и человеческих страданий. Я много напишу. Война меня многому научила»...».

Чтобы взять билет на поезд и явиться в московскую редакцию, Платонов продал свое единственное пальто. В его квартире, как он обнаружил, поселились дворники и сожгли в буржуйке рукописи. Можно считать чудом, что до нас дошли не опубликованные при жизни писателя «Котлован», «Чевенгур» и многое другое. Потом были промерзшие военные землянки, сырые сапоги. С войны Андрей Платонов пришел с майорскими погонами и насквозь продырявленными туберкулезом легкими.
Зато у них с Марией родилась дочка. Назвали, как всех женщин в семье, Марией. И Сашу взяли к себе. Андрей Платонович хотел усыновить, но Тамара запротестовала, и ребенок жил у них как внук.

Плохо было то, что Андрей Платонович был уже неважным помощником жене. Из голодной и холодной Москвы первого победного года его отправили в Гурзуф. В военном туберкулезном санатории он не­пре­рывно думал о сыне.

«Я вспоминал того, кого мы потеряли, кто тоже видел когда-то это море и слушал его волны. Сюда я ехал на машине через Алушту. Там цела генуэзская башня, где мы гуляли все трое когда-то... Но нынче «позарастали стежки-дорожки», и один я, самый старый из вас, еще брожу здесь».

Из ялтинского санатория: «Хотел написать отдельное письмо по поводу дня рождения Тоши, но боюсь, что оно не успеет дойти до тебя к 22 сентября! Поклонись его праху от меня и поцелуй землю в голове нашего первенца, нашего святого мученика».

Из донесения 18 мая 1945 года: «Всю войну я провел на фронте, в землянках... Сейчас мне трудно. У меня туберкулез второй степени, я харкаю кровью. Живу материально очень плохо, а нас шесть человек (возможно, идет речь о Платонове, жене, дочери, внуке, Тамаре и матери жены. — Авт.), работник я один, все малые и старые. Я устал за войну. Меня уже кроют и будут крыть все, что бы я ни написал... Конечно, так как я писатель, то писать я буду до последнего вздоха и при любых условиях, на кочке, на чердаке, — где хотите, но я очень устал, и дома условия невозможные... Мне всячески вставляют палки в колеса, дома есть нечего, я ведь не корифей...».

Он хотел начать жить с чистого листа, не получилось. Безжалостно рассыпали типографский набор его книги. На появившийся в «Новом мире» великолепный, но выпадающий из норматива, как все платоновское, рассказ «Возвращение» набросилась критика, Ермилов обозвал его ни много ни мало клеветническим. Платонов уже давно считал ермиловские прописи «всем известной механической записью на идеологической пленке» и отнесся к ним сдержанно.

Другое дело — разгромная статья генерального секретаря Союза писателей, писательского «генерала» Александра Фадеева в «Правде», с которым, несмотря на его прежние выпады, Платонов был к тому времени на ты, и тот даже хвалил его военные рассказы. «Возвращение» Фадеев назвал «лживым и грязноватым», а «не литературой вовсе». Возвращения Платонова не хотели.

Кто-то из доброхотов доставил газету Андрею Платоновичу на дом, он прочел, и у него горлом пошла кровь. По словам Марии Александровны, вечером к ним зашел Шолохов, а утром следующего дня рассказал Фадееву о том, что наделала его рецензия. «Фадеев заплакал, схватился за голову и — выписал Платонову безвозмездно пособие через Литфонд — 10 тысяч рублей».

В деньгах писатель, погибавший от чахотки и прибавившихся к ней проблем с сердцем нуждался. Из Литфонда Платонову ежемесячно выдавали 750 рублей при том, что официальная зарплата парикмахера составляла 765 рублей. Но и за скудную милостыню Платонов обещал: «По выздоровлении я возмещу все расходы, понесенные на меня»... Его похоронили рядом с сыном.

Много лет спустя точнее всех определил феномен сокровенного мечтателя Иосиф Бродский: «Платонов — это пик, ступить с которого некуда».

А под союзписовским нек­рологом человеку, наделенному необыкновенным чудом слышать и описывать тончайшее трепетание души, поставили свои подписи те, кто ценил его дар, и те, кто сводил в могилу. Сплошь корифеи, чьи слова, как сухие листья, падали к подножию горы, на пике которой остался Андрей Платонов.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter