Эдуард ШЕВАРДНАДЗЕ: «При первой же встрече Рейган сказал мне: «Вы представитель империи зла, но я вынужден с вами общаться»

(Продолжение. Начало в Части I )

«ВНУТРЕННЕ Я УБЕЖДЕН, ЧТО СТАЛИНА ОТРАВИЛ БЕРИЯ»

— Я, Эдуард Амвросиевич, не могу не спросить: как сегодня, когда столько пройдено, прожито и обдумано, вы относитесь к Сталину и к Берии?

— При их жизни я был еще молод и не встречался ни с тем, ни с другим, но историю знаю и сейчас книги читаю — благо об Иосифе Виссарионовиче и Лаврентии много написано. Недавно журналисты из Москвы спрашивали меня, что мне известно о Берии. Я рассказал, сколько людей он уничтожил...

В Тбилиси есть святая гора Мтацминда, где похоронены лучшие представители грузинского народа: писатели, художники, актеры (последней в марте этого года там упокоилась знаменитая поэтесса Анна Каландадзе — ее стихи я и сейчас могу прочитать наизусть). Теперь Мтацминда закрыта, потому что мест больше нет, и сейчас там решили установить небольшой памятник с указанием фамилий знаменитых людей, которых незаконно репрессировал и расстрелял Берия. Таких, например, как Иванэ Джавахишвили — ректор-основатель государственного университета, его однофамилец, извест­ный писатель Михаил Джавахишвили и мой родственник знаменитый художник Дмитрий Шеварднадзе — вот посмотрите, на стене его портрет в черной шляпе.

В первом ряду: Егор Лигачев, Николай Рыжков, Андрей Громыко и Михаил Горбачев, во втором: Валерий Воротников, Лев Зайков, Михаил Соломенцев, в третьем: Владимир Долгих, Борис Ельцин и Эдуард Шеварднадзе в президиуме сессии Верховного Совета СССР, Москва, 1986 год

— Берия, выходит, для вас преступник?

— Однозначно!

— Несколько лет назад я встречался с сыном Лаврентия Павловича Серго, за неделю до его смерти, и сделал с ним огромное интервью...

— В Украине?

— Да, в Киеве, — он жил в двух шагах от редакции «Бульвара Гордона». Серго Лаврентьевич сказал мне, что его отца уничтожили без суда и следствия прямо в

С Рональдом Рейганом и Джорджем Бушем-старшим, 1987 год. «Рейган в своей книге вспоминал обо мне как о «симпатичном министре Советского Союза»

собст­вен­ном особняке: ворвались туда и расстреляли. Это правда?

— Я, сами понимаете, там не присутствовал, поэтому не знаю, как все происходило, но люди, которые Берию арестовывали, мне по-другому рассказывали... Это сделали несколько генералов под руководством маршала Жукова и Москаленко, и, приезжая в Тбилиси, Москаленко хвалился мне, как ловко они все устроили.

Это же не секрет, что Берия всегда носил в кармане или в портфеле пистолет. В тот день он летел из Берлина, поэтому на заседание Политбюро опоздал. На военных, дожидавшихся в приемной, внимания не обратил: вошел, сел, положил перед собой портфель. Заговорщики между тем договорились, что председательствующий Маленков в нужный момент нажмет кнопку (это будет знак для военных), но он испугался, вообще пересел.

— Еще бы, ближайшим другом Берии считался...

— Хрущев, который был организатором этой затеи, ждет, а звонка нет, никто не заходит, и тогда он сам нажал кнопку. Вошли военные, и первое, что они сделали, — положили на порт­фель руки. Почувствовали, что пистолет там, и предложили Берии выйти из зала...

— Как Лаврентий Павлович отреагировал?

— Ну что он мог, если его обступили не­сколько генералов? Инстинктивно потянулся к портфелю, но был остановлен... Между прочим, при Берии Кремль охранялся его людьми, но перед арестом военные всех заменили и сделали это грамотно.

— Что вы думаете о версии, будто именно Берия устранил Сталина?

— Внутренне я убежден, что он его отравил, — это соответствует политической логике, но отражения в документах мое умозаключение не находит.
Расскажу вам один эпизод. Сталин до конца дней не забывал своих старых друзей по духовному училищу в Гори и, отдыхая в Сочи, всегда приглашал к себе Петра Капанадзе и Михаила Церадзе. Деловые вопросы они, естественно, не обсуждали, но время проводили весело... В тот раз там присутствовали также знаменитые актеры Акакий Хорава и Акакий Васадзе, но поскольку на следующий день была назначена сессия Верховного Совета СССР, Хорава с утра пораньше встал и уехал, а Васадзе остался. Сталин, когда узнал, что приглашенный им артист улетел в Москву, рассердился: «Что ему там делать...

— ...когда я здесь?»...

— Ну конечно. Васадзе, кстати, жил еще долго. В 1969 году, когда директор Кутаисского тетра, где он служил, стал увольнять стариков, его позвал ныне известный режиссер Григорий Лордкипанидзе, который в городе металлургов Рустави основал новый театр. Васадзе был зачислен в труппу и еще 10 лет играл разные роли, так вот, он мне рассказывал, что когда они со Сталиным немножко выпили, — это было в утренние часы! — Иосиф Виссарионович поманил Церадзе и Капанадзе пальцем: пойдемте! Вышел в ванную, открыл кран — он знал, очевидно, что Берия его слушает! — и произнес: «Вопрос Лаврентия решен — через два-три месяца его не станет». Это была ошибка!

— Лаврентий вождя опередил?

— Понимаете? Васадзе об этом пишет, но узнал я об этом не от него. Была такая очень известная актриса Медико Джапаридзе: мы вместе отдыхали в Пицунде, и вот от нее и услышал, как такое горе случилось... Оказывается, Церадзе и Капанадзе приходились Медико ближайшими родственниками и об этом разговоре со Сталиным ей шепнули, но если ей рассказали, то проболтались наверняка и другим. Берия таким образом узнал, что его ждет.

«КЕМ СТАЛИН БЫЛ? ВЕЛИКИМ ЧЕЛОВЕКОМ»

— Сталина называют вождем народов и одновременно тираном и деспотом, великим строителем империи и посредственностью, личностью исторического масштаба и параноиком. Кем же, по-вашему, он был?

С президентом США Биллом Клинтоном в Белом доме, 1999 год

— Вы очень много перечислили разных определений, а отвечу я коротко: великим человеком!

Никаких даже малейших сомнений у меня в этом нет. (Пауза). Приведу пример. После смерти Сталина, когда Хрущев стал уже первым секретарем, проходит пленум ЦК. Никита Сергеевич прочитал доклад, потом кто-то еще выступил... Наконец слово дали Микояну, который накануне вернулся из Албании, где встречался с Энвером Ходжой (тот и кореец Ким Ир Сен были самыми ярыми последователями Сталина). Хрущев оживился, глаза заблестели: «Ну, Анастас, расскажи, что говорил Ходжа?». Микояну было, видно, неловко цитировать албанского лидера, но раз лидер настаивает... «Во время беседы, — вздохнул Анастас Иванович, — я его спросил: какие ошибки допускал Сталин? Ответил он так: «Могу назвать две самые серьезные. Во-первых, тебя и Хрущева не расстрелял, а во-вторых, рано ушел из жизни». В зале раздался дружный смех, хотя такая реакция была неуместна. Н-да, Хрущев никогда умом, так сказать, не отличался...

Сейчас я читаю книги, в том числе ранее запрещенные. В Москве достаю — в Тбилиси такие трудно найти, и чем больше погружаюсь в материал, тем больше убеждаюсь, что Сталин действительно глыба, уникальная личность в истории человечества.

— Ну хорошо, а как же быть с миллионами загубленных жизней?

— Знаете что, Кутузов вошел в историю — а чем это заслужил? Тем, что был главнокомандующим русскими войсками, когда Наполеон вошел в Москву. Суворов — тоже знаменитейший, решительный полководец. Какой-то писатель пишет: «Сталина нельзя сравнивать ни с Суворовым, ни с Кутузовым, ни с Наполеоном — он всех на голову выше». Не знаю, так ли это, с Кутузовым (улыбается) я не был знаком, но Суворов, между прочим, участвовал в боевых действиях против горных народов... Чеченцы, дагестанцы, адыги не смирились с завоевателями и выступили на стороне имама Шамиля, который дошел чуть ли не до Петербурга. Хотел взять столицу России, а потом двинуться на Стамбул, где оскорбили святыни ислама, но ему этот план не дали осуществить: поймали, арестовали, а потом таскали по всему Петербургу — достопримечательности показывали. Это же факт извест­­ный!

Суворов, хочу заметить, когда усмирял горные народы (еще при Екатерине II), сказал: «На этих дикарей пулю не тратить — главным образом работать штыком и ножом». На самом деле, русские войска уничтожали людей всеми средствами, а чтобы возмездия избежать, строили фортификационные сооружения в районе Моздока. Позднее и Лев Толстой в этом участвовал (не помню, в каком чине служил, — кажется, был унтер-офицером, командовал батальоном), а когда задумался обо всем, написал повесть «Хаджи-Мурат».

— Очень жаль, что многие нынешние российские военачальники, которые пошли на Грозный войной, ее не читали...

— Вот-вот, а она поучительна — только гений мог так написать.

— Простите, но вы не от­ветили, как образ Сталина со­че­та­ет­ся с ог­ромным количеством, с миллионами не­винных жертв, которые на его совести...

— Знаете, когда Шамиль был арестован, российский император Александр II задумался: а кто же на стороне мятежника выступал? Население Грузии, убыхи, дагестанцы, черкесы, и тогда император —   сегодня я говорю об этом впервые — на­звал абхазцев преступной нацией. Им было запрещено жить в Сухуми, а если кто-то там оставался, не имел права селиться ближе чем в 20 километрах от города. Населявшие эти земли убыхи вообще исчезли, а ведь это был самый грамотный на Северном Кавказе народ. Сейчас несколько тысяч их проживает в Турции, небольшие группы сохранились в Сирии и Иордании, где их нанимали в охрану высших руководителей.

— Простите, Эдуард Амвросиевич, но, по-моему, вы уходите от ответа на вопрос о злодеяниях Сталина. При нем миллионы людей были посажены в тюрьмы и лагеря, физически уничтожены. На ваш взгляд, он несет за это ответственность?

— (Задумчиво). Кое-что он, наверное, знал — не случайно же арестовали и затем расстреляли наркомов НКВД Ягоду, Ежова... Ежов, к слову, был мрачный тип, даже хуже Берии: маленький — ростом 154 сантиметра, тщедушный, он развращал детей, занимался такими мерзостями...

Когда первым заместителем наркома НКВД Сталин назначил Берию, как человека Лаврентия он близко не знал, общался с ним (я не имею в виду пленумы и съезды, а лично) всего два раза...

Познакомились они, насколько я знаю, в 27-м году, когда Сталин приехал в Тбилиси открывать Земо-Авчальскую электростанцию — одну из первых в Советском Союзе. Естественно, Лаврентий его сопровождал, а потом пригласил к себе в гости. Зная, что Коба не любит излишеств, живет скромно, он все более-менее ценные вещи, на которые можно было обратить внимание, вынес к соседу или раздал по знакомым. Жена Берии Нина Гегечкори (умнейшая, очень образованная женщина!) все уладила, стол скромный накрыла. Сталину это понравилось — он увидел близкий образ жизни.

Лаврентий умел втереться в доверие... В Сухуми, если вы знаете, есть дача — ее до сих пор называют сталинской (во время войны в Абхазии я там останавливался, так и говорил: «Ночую на сталинской даче»). В 33-м году не­по­да­леку от нее произошло следующее: на крутом участке дороги машина со Сталиным замедлила ход, и вдруг по ней из засады открыли огонь. Одно окошко разбилось вдре­безги, но переднее, где сидел Сталин, не пострадало. Водитель затормозил, стрельба продолжалась, но палили уже не в машину, а в воздух. Рядом, как и положено, был Берия...

— ...который закрыл вождя собой...

С премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер, конец 80-х

— Да, грудью его заслонил. Все это несколько минут продолжалось, а потом стрельба стихла, и они продолжили путь. Вот почерк Берии — он показал, какой незаменимый...

Сталин, возвысив Лаврентия, был уверен, что принял правильное решение, но оно-то, на мой взгляд, его и сгубило...

«О ТОМ, ЧТО СОВЕТСКИЕ ВОЙСКА ВОШЛИ В АФГАНИСТАН, МЫ С ГОРБАЧЕВЫМ, ОБА ВХОДИВШИЕ В ПОЛИТБЮРО, УЗНАЛИ ПО РАДИО»

— Эдуард Амвросиевич, простите, вы не устали? Я еще свой интерес не насытил...

— Ну ничего, спрашивайте.

— Вы, если трудно, отвечайте короче — ладно?

— А вы несложные (смеется) задавайте вопросы.

— Да вроде они и простые, но вы так хорошо, обстоятельно рассказываете...

— Это в моих правилах — хочу, чтобы собеседник все тонкости понимал...

— Вернемся, с вашего позволения, в 1985 год, когда в Советском Союзе началась перестройка. Будучи министром иностранных дел СССР, вы внесли в развитие демократического общества особый вклад: знаю, что именно благодаря вам на экраны вышел фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние», который стал обвинительным приговором сталинизму, получил Ленинскую премию...

— ...и первое место на Каннском фестивале (на самом деле «Покаяние» получило спецприз ФИПРЕССИ на Каннском фестивале. — Авт.).

— Именно вашими усилиями Советский Союз, который Рейган называл — и, думаю, не без оснований! — империей зла, достиг фантастических успехов в международной политике. Как вам работалось с Горбачевым, какие у вас остались о нем воспоминания?

— Начну с того, что в МИД я попал по его инициативе. Вы помните: до меня министром иностранных дел почти 22 года был Андрей Андреевич Громыко, а потом он стал председателем Президиума Верховного Совета СССР, и Горбачев мне по­звонил, предложил освободившуюся должность. Я отказался категорически (между прочим, когда выдвигали первым секретарем ЦК Компартии Грузии, то же самое происходило — я был решительно против).

Он, однако, был непреклонен: «Завтра или послезавтра обсудим на Политбюро». Ну, приказ есть приказ — не подчиниться нельзя, хотя мы были ближайшими друзьями и единомышленниками. Сблизились, когда вдвоем отдыхали в Пицунде. Он ко мне каждый день приезжал, все грузинские фильмы смотрел (особенно ему нравились короткометражные, юмористические).

Помню, мы были вдвоем (он уже член Политбюро, секретарь ЦК, а я кандидат в члены Политбюро), когда наши войска во­шли в Афганистан. Для нас это известие стало не только неожиданностью, но и какой-то моральной травмой, потому что, хотя мы и входили в руководство СССР, ничего не знали. Заседание Политбюро по этому поводу не собиралось, решение приняли три человека: Брежнев, Андропов и Устинов...

После покушения. 29 августа 1995 года в Тбилиси возле парламентского гаража взорвался автомобиль «Нива», в результате чего Эдуард Шеварднадзе получил легкие ранения. В организации покушения был обвинен министр безопасности Грузии Игорь Гиоргадзе, снятый затем со своего поста и объявленный в международный розыск

— Говорят, и Громыко тоже...

— Об этом он знал, а участвовал — не участвовал... В общем, мы, два представителя Политбюро, услышали обо всем по радио... Потом, уже на посту министра, я очень много сделал, чтобы наши войска покинули Афганистан, — по этой, кстати, причине чуть не испортились отношения с Горбачевым.

Как раз когда началась перестройка, Рейган — в то время он был президентом США — заявил, что американцы изобрели космическое оружие. У нас, разумеется,  тоже ракеты бы­ли: и сред­ние, и меж­континентальные — но разме­щен­ные лишь на земле, на са­­мо­летах и ко­раб­лях. На­пример, «СС-20», поражавшая цели на средних дистанциях и наводившая ужас на всю Европу, — ее про­звали там «Сатана»... Между про­чим, выпускали эти «из­де­лия» на днепропетровском «Юж­маше», где секретарем парткома, а затем и директором был экс-Президент Украины Кучма — он много об этом рассказывал...

Заявление Рейгана меня и Горбачева встревожило: у нас ничего подобного нет. Ну вы же представьте: ядерное оружие, которое базируется в воздухе, может достать любой город с любого расстояния. Позвали ученых-ядерщиков — многих из них, в том числе академика Велехова, я знал лично... Он, по-моему, до сих пор жив?

— Да...

— Кстати, недавно я читал, как Сталин начинал работу по созданию атомной бомбы...

— Ее же курировал Берия...

— На первых порах он этим действительно занимался и был толковым руководителем, но потом Сталин его отстранил.

«ЕДИНСТВЕННЫЙ РАЗ Я ПОСПОРИЛ С РЕЙГАНОМ, КОГДА ЛЕНИНА ОН НАЗВАЛ НЕ ВЛАДИМИРОМ ИЛЬИЧОМ, А ФЕДОРОМ»

— А что же советские ученые — подтвердили, что американцы такое оружие создали?

— Разговор продолжался часа полтора: мы с Горбачевым задавали вопросы — они отвечали. «Мы, — сказали, — уже изучили проблему и не с пустыми руками пришли»... Словом, убедили нас, что такого оружия быть не может.

Прошло месяца три или три с половиной, Горбачев снова звонит. «Пришли те же ученые. «Извините, — говорят, — мы вас обманули...

— Кошмар!..

— Такое оружие можно создать при одном условии, если экономика страны позволит... Советскому Союзу в ближайшие 15-20 лет это не по силам, а Америке, если она будет развиваться так же динамично, — вполне». Это, как вы понимаете, не стало главным поводом для прекращения «холодной войны», но было одной из веских причин. Тогда мы с Горбачевым и решили: надо любой ценой наладить отношения с Западом в целом и особенно с американцами.

— И вы полетели к Рейгану?

Михаил Горбачев и Эдуард Шеварднадзе были не только соратниками, но и друзьями. «Но и среди друзей иногда наступает момент, когда начинается ревность»

— А что оставалось делать? В Нью-Йорке как раз проходила 40-я сессия Генеральной Ассамблеи ООН, где я встречался с коллегами-министрами иностранных дел... Беседа с госсекретарем США Джорджем Шульцем длилась более четырех часов, и хотя никаких конкретных договоренностей мы не достигли, эта встреча — деловая, откровенная, человечная — в значительной мере определила характер наших дальнейших взаимоотношений, их интонацию и стиль. Я, помню, сказал Шульцу: «В мире очень многое зависит от отношений между нашими странами, но немало и лично от нас. Хочу быть вам честным и надежным партнером, а если будет у вас желание, то и другом». В ответ он протянул мне руку: «Я к этому готов».

Главный тем не менее разговор произошел с Рональдом Рейганом. Президент устроил в мою честь ужин, на котором с американской стороны были Джордж Буш-старший, в то время вице-президент, и госсекретарь Шульц. Правда, до этого уже было общение в Рейкьявике в формате Горбачев — Рейган и Шеварднадзе — Шульц.

— Это правда, что при первой же встрече Рейган вам прямо в глаза за­явил: «Вы — представитель империи зла»?

— Еще хуже (смеется) слова произнес, но поскольку мы договорились, что отношения между нашими странами пора наладить, я решил с ним не спорить, показать себя человеком великодушным. Рейган сказал так: «Вы представитель империи зла, но есть дипломатия, и я вынужден с вами общаться». У него было правило: помощники давали ему конспект на половину страницы, он минут 20-25 его читал, и на этом его миссия заканчивалась. Потом что-то говорил я, а затем он обращался к Шульцу: «Джордж, сейчас ты отвечаешь» — и дальше переговоры уже вел тот.

Единственный раз я поспорил с Рейганом, когда он Ленина назвал не Владимиром Ильичом, а Федором.

— Этого уже вы, член Политбюро ЦК КПСС, стерпеть не могли!

— Я осторожно его поправил: «Не Федор, а Владимир». Он только плечами пожал: «Ничего, Ленин есть Ленин», но я почувствовал, что нравлюсь ему, произвожу хорошее впечатление. Он и в своей книге вспоминал обо мне как о «симпатичном министре Советского Союза».

— Не устоял перед вашим обаянием?

— (Улыбается). Всего до окончания его второго президентского срока я с ним восемь раз встречался... Вторая беседа прошла уже относительно нормально, со мной (смеется) обращались как с человеком, Рейган даже на ланч пригласил, переговоры мы вели на третьем этаже Белого дома, а стол был накрыт на втором. Завтрак как завтрак — обыкновенный...

Михаил Саакашвили, Зураб Жвания и Нино Бурджанадзе в доме у Эдуарда Шеварднадзе во время «революции роз», 2003 год. «Я видел автоматы, даже пулеметы, но роз не наблюдал. Чувства страха у меня тогда не было»

— Овсянка, хлопья...

— Там человек 10-12 присутствовали, а рядом со мной наш посол Добрынин сидел. Неожиданно Рейган начал рассказывать анекдоты — да такие, что не давали покушать. Мы чуть ли не за животы держались от смеха...

Потом он при каждой встре­­че устраивал ланч, а когда мы приезжали вдвоем с Горбачевым, все уже про­ис­ходило пошире — в большом зале, причем анекдоты из него так и сыпались. На одном из последних застолий зашла речь о Сталине, и он воскликнул: «Неужели ты тоже грузин? Сколько есть анекдотов грузинских — хоть один расскажи». Ну я и выдал ему, мол, как-то Господь Бог пригласил к себе руководителей трех стран: США, СССР и Великобритании — для отчета. У Рейгана спрашивает: «Как у тебя дела, сынок?». Он отвечает: «Я обещал народу создать пять-шесть миллионов рабочих мест и слово сдержал — сейчас в Америке нет безработных». — «Хорошо, хорошо...». Поворачивается к Горбачеву: «А у тебя как?». Тот во­одушевленно: «Дело пере­стройки продвигается, Советский Союз становится демократической страной и этим гордится». — «Хо­рошо, хорошо...». К Тэтчер затем обращается: «Дочь моя, а ты мне что скажешь?». — «У меня, — отрезала Маргарет, —  все в порядке, но, во-первых, я не твоя дочь, а во-вторых, на том месте, где ты сидишь, должна находиться я».

Рейган долго смеялся: «Сейчас у меня Маргарет вот так в руках, — сжал кулак. — Впрочем, она, думаю, этот анекдот не знает». Они с Тэтчер были большими друзьями, и даже в своих мемуарах она написала: «Я посвящаю эту книгу Рональду Рейгану, которому так обязано человечест­во».

«НЭНСИ РЕЙГАН СКАЗАЛА: «ЭДУАРД, НЕ ОБИЖАЙТЕСЬ НА РОНИ — НИКОГО, КРОМЕ МЕНЯ, ОН НЕ УЗНАЕТ»

— Во время последней встречи я заметил: «Не видел другого человека, господин президент, который знает столько анекдотов, в том числе 20-летней давности, — я

С любимой супругой Нанули

восхищен вашей памятью». Он задумался, настроение, было видно, испортилось. Подозвал моего переводчика, и тот перевел: «Что-то со мной происходит. Пусть Эдуард знает: все, что лет 15-20 назад было, помню, а что случилось вчера, забываю».

— Симптомы Альцгеймера?

— Да, уже эта страшная болезнь начиналась... В него же, вы помните, террористы стреляли, ранили, но даже в больнице, на операционном столе, он пошутил: «Надеюсь, здесь все республиканцы?».

— Артист!

— Он был очень здоровым, физически сильным... Через какое-то время мы с Шульцем решили посетить город Стэнфорд, где он пре­по­да­вал. Едем на машине, и Джордж говорит: «Вот здесь, в этом доме, живет Рейган». Я спрашиваю: «Зайдем?». — «Нет, лучше иди без меня». Ну что же...

Открылась дверь, за которой мелькнула фигура Нэнси, я поднялся по лестнице... Она вздохнула: «Сейчас позову Рони». Вышел Рейган — такой же цветущий, плечистый, смеющийся... Я поздоровался, пожал ему руку, а он смотрит бессмысленными глазами. Я ему что-то сказал — он не ответил. Подошла Нэнси: «Не обижайтесь, Эдуард, он никого не узнает, кроме меня, я единственный человек, которого Рони еще помнит. Не обижайтесь!».

С внучкой Софико, 1992 год

...Замечу, что наши отношения с Джорджем Шульцем были совершенно особыми. К примеру, однажды на встрече, устроенной в мою честь в Государственном департаменте, он организовал выступление студентов Йельского университета, которые исполнили грузинскую многоголосную песню «Мравал целс» — «Многая лета».

В тот день благодаря нашим совместным усилиям между Советским Союзом и Соединенными Штатами был подписан Договор о ликвидации ракет среднего и малого радиуса действия, и завершение такого значительного события исполнением грузинской народной песни произвело на меня неизгладимое впечатление.

Без преувеличения можно сказать, что наша личная дружба играла важнейшую, зачастую решающую роль в сближении двух стран. Бывало, один из нас говорил: «Больше этого я ничего не могу сделать», на что второй отвечал: «Да, это так — мы ведь не лицемерим».

Потом наступила эпоха Джорджа Буша-старшего. В первых числах декабря 1989 года состоялась историческая встреча Горбачева и Буша на Мальте. На остров мы прибыли на большом корабле немного раньше и встретились с мальтийскими руководителями, а когда на крейсере подошел Буш, на море началось сильное волнение, и его лодка с трудом причалила к крейсеру. Сначала спустился сотрудник охраны, следом президент... На металлической ступеньке он неожиданно оступился, но, к счастью, благополучно добрался до нашего корабля, где прошли переговоры и был оформлен известный Мальтийский договор. Руководители двух государств согласились, что отныне Америка и Советский Союз не являются противоборствующими сторонами, что эпоха противостояния канула в прошлое. Такое заявление лидеров сверхдержав, обладающих ядерным оружием, было и вправду равносильно установлению мира во всем мире.

Здесь же произошло событие, для других незаметное, но для меня своего рода знаменательное, я бы сказал, даже определившее мою дальнейшую судьбу. Буш за

С Аллой Пугачевой и Нани Брегвадзе

столом что-то сказал, Горбачев не согласился, стал спорить (не помню, о чем шла речь, но это какой-то второстепенный вопрос был). Буш едва ли не последний достал козырь: «У нас эта информация от Шевард­надзе, а мы ему доверяем». Думал, что сделал мне что-то приятное, а я вижу — Горбачев от негодования почернел: ему явно было неприятно эти слова слышать.

— Может, подумал, они Шеварднадзе завербовали?

— К этому времени я уже чувствовал, что отношение ко мне Горбачева меняется — его беспокоили мой растущий авторитет и популярность. Он даже обмолвился после моей отставки, что подумывал о моем переводе на должность вице-президента, — короче, хотел отстранить от активной политики. Вице-президент в Советском Союзе, это все понимали, был бы человеком без определенных функций.

«Я ИМЕЛ БОЛЬШЕ ИНФОРМАЦИИ, ЧЕМ ГОРБАЧЕВ»

— Вам, без всякого сомнения, принадлежит историческая заслуга в разрядке международной напряженности, однако ваши противники, особенно среди коммунистов России, считают, что при объединении Германии вы проявили чрезмерную уступчивость и слишком поспешно вывели оттуда советские войска. Некоторые пошли еще дальше и на вопрос: «А где деньги партии?» — отвечают: «200 миллиардов долларов Яковлев, Шеварднадзе и Вольский перевели сначала в Швейцарию, а затем в США»...

— Все это старые сказки. Решив добиваться потепления международной обстановки, мы с Горбачевым наладили отношения с Америкой, стали парт­нерами, но какая же без Европы разрядка — мы понимали, что при разъединенной Германии на это нельзя рассчитывать. Между прочим, далеко не всем идея объединить ее пришлась по душе. Еще на Крымской конференции Западную Германию хотели расчленить — на часть ее территории претендовали Анг­лия, Франция и Соединенные Штаты (каждая страна хотела иметь свой кусок Германии), но против этого восстал Сталин, которого не только тогда уважали...

— ...но и боялись...

— Что вы! Черчилль потом признавался в своих мемуарах: «Я неоднократно давал себе слово: не встану, когда он войдет, а он входит, и хочешь не хочешь, а поднимаешься».

До начала про­цес­са объединения Горбачев никогда не говорил, что оно, может быть, состоится: ни да, ни нет. Михаил Сергеевич всегда обходил этот вопрос дипломатически, и вот пе­ре­говоры в Москве с Бейкером. Когда закончили, он пересел ко мне и спрашивает: «Как ты считаешь, не пришло еще время обсудить вопрос об объединении Германии?». — «Я об этом давно думаю», — отвечаю. «А что скажет Геншер?» (Тот был министром иностранных дел ФРГ и заместителем федерального канцлера). — «Геншер согласен, а вот некоторые соседи не хотят — их следует уговорить». Там же был создан такой механизм: два плюс четыре. Два — это Восточная и Западная Германия плюс четыре гаранта: СССР, США, Англия, Франция.

— Я хорошо помню, как накануне путча 1991 года на съезде народных депутатов вы заявили: «Я ухожу с поста министра иностранных дел, и мой уход — предупреждение надвигающейся диктатуры». Вскоре грянул августовский путч, развалился Советский Союз... Скажите, Горбачев знал, что все это произойдет? Он был одним из идеологов путча?

— Нет... Нет! Понимаете, у меня было много очень осведомленных сотрудников и знакомых, ведь как, допустим, готовили людей в КГБ? Приметив грамотных, умных ребят в средней школе, с ними начиная с восьмого-десятого класса уже работали: они взрослели, оканчивали Дипломатическую академию и становились агентами.

Эти интеллектуалы буквально все знали, поэтому у меня было больше информации, чем у Горбачева.

Горбачев, допускаю, о путче не ведал, но я-то был в курсе и, когда подал в отставку, сделал известное предупреждение. Тогда, между прочим, единственным человеком, которого мой уход огорчил, был академик Лихачев — он выступил прямо с трибуны съезда: «У нас очень хороший министр иностранных дел, и я прошу Эдуарда Амвросиевича остаться». Впрочем, я не­двусмысленно дал понять, что это для меня дело решенное...

Эдуард Шеварднадзе — Дмитрию Гордону: «Украину люблю, как свою Грузию, и это, поверьте мне, не случайно»

— В одном из интервью вы сказали (цитирую): «Вы уверены, что я был соратником Горбачева? Я — нет». Когда последний раз вы общались с Михаилом Сергеевичем и что все-таки о нем думаете? По-вашему, это фигура исторического масштаба, великий политический деятель?

— Безусловно, великий, а кроме того, мудрый, образованный человек. Мы, повторяю, дружили, но и среди друзей иногда наступает момент...

— ...охлаждения?..

— ...когда начинается ревность. У меня, так уж вышло, был очень большой авторитет по всему миру, но у него тоже, естественно. Идея перестройки, демократизации принадлежала ему, Яковлеву и частично Шеварднадзе...

В последнее время я Горбачева не узнавал — он и к делам стал относиться иначе, и к своим единомышленникам. В книге воспоминаний Александр Яковлев с болью в сердце писал: «Защищать публично своих сторонников Горбачев избегал. Помню только одну защитную публичную речь — когда он проталкивал Янаева в вице-президенты... Эмоциональная чувствительность к проблемам всего человечества и рассудочная холодность к конкретному человеку неизбежно давала кислые плоды». Разрушительные силы в нем самом пере­стройку уничтожали — именно это, на мой взгляд, и довело страну до грани и спровоцировало попытку государственного переворота...

Когда я подал в отставку, Горбачев сказал, что ничего ни о какой диктатуре не знает. Мол, почему он не в курсе, если мне что-то известно, а через месяц... Между Ельциным и Горбачевым шла ожесточенная политическая драка, и Михаил Сергеевич не имел тогда права оставлять пост, но он улетел в Форос... На­ка­нуне, если не ошибаюсь, в Минске, он собрал партактив и сказал: «Угроза диктатуры реальна, поэтому прошу сторонников перестройки быть бдительными». Это его слова...

«КОГДА ВООРУЖЕННЫЕ ЛЮДИ ВОРВАЛИСЬ В ПАРЛАМЕНТ, МОИ ОХРАННИКИ СВЯЗАЛИ МНЕ РУКИ И ВЫВЕЛИ ИЗ ЗАЛА»

— Еще раз позволю себе вас процитировать. Говоря о тбилисских событиях, которые окрестили «революцией роз», вы заметили: «Я видел автоматы, но не видел роз»...

— Не совсем так: я сказал, что видел автоматы, даже пулеметы, но роз не наблюдал.

— Испугались, когда в зал парламента, где вы выступали, ворвалась толпа?

— Чувства страха — может, это и ненормально — у меня как тогда не было, так и сейчас нет. Мне уже 81-й пошел...

— Когда вооруженные люди проникли в здание Верховного Совета Армении, Карена Демирчяна — бывшего первого секретаря ЦК компартии этой республики — они расстреляли. Вы понимали, что такая же участь могла постичь вас?

— Понимал, но до этого не дошло, и здесь главная заслуга моей охраны... Когда ребята увидели, что происходит, они связали мне руки и вывели из зала.

— Связали вам руки?! Как, почему?

— Потому что люди, которые вошли в зал за­се­да­ний с автоматами и пулеметами, не шутили. Я в это время выступал с небольшим докладом, был на трибуне, и место, где я обычно сидел, — кресло председательствующего — занял Са­акашвили. Как правило, передо мной всегда стоял стакан чаю, но поскольку сперва я обратился к собравшимся с вступительным словом, а потом делал доклад, чай остыл. Са­акашвили, видимо, тоже нервничал. Увидев стакан, он пригубил чай: «Ух, холодный!» — и поставил назад.

...Я не мог не подчиниться охране — вышел с нею во двор. Вижу, там собрались сторонники как контрреволюционеров, так и мои — примерно две тысячи человек. Из Тбилиси, из Кахетии, из Аджарии особенно много их прибыло. Происходящее я расценил как попытку государственного переворота и объявил особое положение, а что это такое, вы понимаете?

— Ну конечно...

— Я еще оставался президентом и главнокомандующим, и армия должна была выполнить мой приказ, но по дороге домой подумал: «Ну хорошо, особое положение. Армия, естественно, победит, но жерт­вы будут и с этой, и с той стороны, погибнут граждане Грузии. Кем я войду в историю?». Я никогда не проливал кровь, даже в Абхазии, так сказать, не стрелял, хотя там (задумчиво) это было необходимо.

Дома супруга встретила меня словами: «Ты что, хочешь крови?». — «Нет, — ей ответил, — но с завтрашнего дня я уже не президент». Спустя пару минут мой сын Паата, который сейчас в Париже в ЮНЕСКО работает, умный парень, позвонил: «Папа, что? Будет кровь?». Я тоже ему все объяснил.

На второй или на третий день пригласил к себе двух оппозиционеров: третья — Нино Бурджанадзе не при­шла. Вот с Саакашвили и Жва­нией я начал вести диа­лог.

— Что вы почувствовали, когда ваши ученики, которых вы за руку привели в большую по­литику, вас предали? Гнев, боль, разоча­рование?

— Все, что вы перечислили... (Пауза). Я, на­пример, на их месте так бы не поступил. Меж­ду прочим, когда спросил их: «Ребята, что будем делать?», Жвания ответил: «Лучшим выходом была бы отставка президента, но мы не осмелимся это вам предложить, потому что мы ваши дети». — «Я удовлетворен вашим ответом, — сказал, — и уже принял решение об отставке. Считайте, что с сегодняшнего дня я боль­ше не президент, а если вы сможете работать, буду помогать, давать консультации. В приемной меня ждут около ста журналистов — прошу дать мне возможность встретиться с ними».

Они потемнели, изменились в лице и не встают: ни один, ни другой. Наверное, ждали, что начну торговаться, просить еще несколько лет у власти или что-то еще, но я вышел к прессе в хорошем настроении, потому что уже свыкся с мыслью, что стал отныне пенсионером. У меня оставалось еще два года президентского срока — за это время можно было многое сделать. Сейчас власть хвастается, что победила коррупцию, но я собирался именно этим заняться: готовил законы, новую Конституцию... С пустыми руками коррупцию победить нельзя, да и бандитов тоже.

— Вы, мудрый, опытный человек, разумеется, понимали: о результатах деятельности политика судят по его последним шагам. Вам, одному из немногих, удалось достойно уйти — не запятнать себя кровью и оставить о себе доб­рую память. Мало кто может похваста­ть­­ся тем, что так достойно, с высоко под­ня­той головой покинул большую политику...

— (С достоинством). Большое спасибо!

— Что ж, Эдуард Амвросиевич, благодарю вас за эту беседу. Всего самого доброго, спасибо, и дай Бог вам здоровья и долголетия!

— Спасибо и вам, а теперь я хочу познакомить вас с моим сыном. Вместе с семейст­вом Паата живет в Париже и два раза в год сюда наведывается.

— Так он сейчас здесь? Надолго приехал?

— На 10 дней: завтра-послезавтра назад возвращается. Внучка моя выходит замуж. Впереди свадьба, а вчера у них было... Перед свадьбой что обычно бывает? Помолвка? Обручение?

— Чего только перед свадьбой не бывает! А кто же счастливый муж?

— Грек. В Киеве Тамуночка пару себе не нашла (смеется) — досадно. Я Украину люблю, как родину, как свою Грузию, и это, поверьте мне, не случайно.

Киев — Тбилиси — Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter