Олег МИТЯЕВ: «Если бы мне сказали: «Это враги народа, надо их расстрелять», я был бы сейчас по локоть в крови»

Будущий поэт и композитор Олег Митяев вырос на берегу озера и летом всегда спал на балконе, откуда по утрам любовался на окрестную красоту. Думал, что так живут все... Ну а еще, если не врут официальные биографы, до 13 лет Олег спас семь тонущих человек, что, впрочем, за подвиг в их бедовом дворе не считалось. Повзрослев, Митяев продолжал вытаскивать людей — только уже не из воды, а из депрессий, уныния и хандры: его спасательным кругом стала авторская песня. «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» — спел в 80-м году едва живой от страха дебютант Ильменского фестиваля КСП, а уже через четыре месяца эту строку-заклинание подхватил весь Советский Союз. Первая проба пера вылилась в нечто большее, чем просто бардовский гимн. Когда спустя годы Олег прилетел с концертами в Тель-Авив, прямо в аэропорту к нему подошли поклонники и заявили, что поют эту песню каждый раз, когда приходят в синагогу, и даже перевели ее на иврит. Не удивительно, что однокурсник Митяева по ГИТИСу ныне покойный артист и губернатор Михаил Евдокимов прикалывался: «Олег, тебя узнают по «изгибу гитары желтой», а меня по «морде красной». Как Митяев стал самым успешным бардом, вполне сравнявшимся в гонорарах с попсой, он и сам толком не понимает. Нотную грамоту к своим 50-ти с лишним годам так и не одолел, а что до качества исполнения... Олег чистосердечно признается: «Я так долго этим занимаюсь, что кажется, будто умею играть на гитаре, а на самом деле больше показываю лицом». С русским языком у него тоже, по его собственным словам, отношения не сложились — по этой причине держит дома учебник правописания для седьмого класса, правда, редко в него заглядывает. Ну и Бог с ними, с этими знаками препинания, — зато в свое время ему завидовал сам Булат Окуджава. «Олег, — вздыхал корифей, — вы знаете семь аккордов, а я всю жизнь обхожусь пятью»... Как бы там ни было, у Митяева таки есть, похоже, свое ноу-хау, которое четверть века обеспечивает ему успех. Еще в самом начале артистической карьеры, когда Олег пел дуэтом с однокурсником Петей Старцевым, они выходили на сцену и с ходу заявляли: «Не ждите от нас ничего умного — мы из института физкультуры». Публика сразу оттаивала и прощала ребятам огрехи в вокале, тексте и аккомпанементе, тем более что бардовскую песню любят не за бельканто, изысканные рифмы и виртуозные аранжировки, а за то, что чужое можно петь как свое. То, что на сцене Митяев выглядит простодушным Иванушкой-Емелюшкой, расслаблять конкурентов по шоу-бизнесу не должно — в жизни Олега отличает завидная деловая хватка. Разве не об этом свидетельствуют судебные процессы в защиту своих авторских прав, выигранные им у скандального продюсера Шульгина и компании, неосмотрительно использовавшей митяевские песни в караоке? Ныне Митяев дает ежемесячно 25-30 концертов в самых престижных залах СНГ, вкладывает деньги в рекламу и живет с размахом состоявшейся поп-звезды. Замечу: при всей его мягкости никому из журналистов не удалось раскрутить Олега на откровения о личной жизни, хотя красавцу-мужчине в расцвете сил есть, уверен, что вспомнить.

«В ИНСТИТУТЕ ФИЗКУЛЬТУРЫ УСЕРДНО КАЧАЛИ ФИЗИКУ, И ВО МНЕ — ИЗ ЧУВСТВА ПРОТИВОРЕЧИЯ — ПРОРЕЗАЛСЯ ЛИРИК»

— Ну что же, Олег, изгиб гитары желтой вы не обнимете нежно, пришли без гитары, но это все равно здорово, что мы здесь сегодня собрались. Аудитория, которая вас любит, очень велика и разнообразна: признайтесь, самолюбию льстит, что столько людей приходят в восторг от вашего творчества?

— Ха — я, видимо, не осознал еще собственной величины. Нет, конечно, приятно, когда тебя знают, твои песни любят, твоему появлению рады. Наверное, это модель будущего, когда к каждому будут относиться искренне и душевно.

— Вы производите впечатление интеллигента черт знает в каком колене, и, глядя на вас, совершенно не скажешь, что выросли в провинциальном Челябинске и родились отнюдь не в профессорской высоколобой семье: отец вкалывал вальцовщиком на заводе, мать работала прачкой и поварихой... Как получилось, что вы стали писать песни, откуда это у вас?

— По большому счету, ниоткуда. Возможно, реакция на институт физкультуры: там усердно качали физику, и во мне — из чувства противоречия — прорезался лирик. Думаю, это хорошо, что я произвожу такое впечатление, тем более что ни один из моих дипломов: монтажного техникума, инфиза и театрального института имени Луначарского, — в принципе, в жизни не пригодился...

Олег Митяев родился в простой челябинской семье: мама — прачка и повариха, папа — вальцовщик. Олежек (третий слева) с родителями и старшим братом

— Может, это обманчивое впечатление?

— Может, и так, но ни там, ни сям писать песни и исполнять их со сцены не учат — это сверху дается... Со стороны вам, правда, виднее, какое я произвожу впечатление. Фактура — это хорошо...

— ...а хорошая фактура — еще лучше, но почему вы решили податься в монтажный техникум? В то время все старались в институты пробиться...

— Видимо, ум у меня был практичный. Думал: ну зачем протирать в школе штаны — я уже техникум за это время закончу.

— В руках будет профессия, зарплата, что надо...

— ...конечно! Вообще-то, я хотел в другой техникум поступать — у нас весь класс рвался в геологоразведочный. Это звучало тогда романтично...

— ...«Держись, геолог, крепись, геолог!»...

— ...но в итоге никто из одноклассников туда почему-то не пошел. Я между тем ехал в трамвае — смотрю: здание стоит красивое, с колоннами, и вывеска: «Монтажный техникум». В памяти сразу всплыл киноактер Рыбников.

— «А мы монтажники-высотники, да»?

— Да, и я подумал: «Пойду-ка сюда».

— Я был в Челябинске несколько раз. Мрачное место, скажу вам...

— Вы просто не там ходили.

— Спорить не буду, но... Серо-монументальная сталинская архитектура, очень давящие, напрочь лишенные радостных красок улицы и проспекты... Удивительно: ваши песни, наоборот, такие солнечные, полные света...

— Как-то из зала мне пришла укоризненная записка: «И утро-то у вас доброе, и любимая милая. Надо только чуть-чуть покрепиться, и придет лето — все будет хорошо!»... На самом деле, грустных и даже мрачных песен у меня гораздо больше, чем светлых. Скорее всего, дело в контрасте: унылые мотивы создают выигрышный фон для жизнерадостных произведений. Маме, папе и Господу Богу спасибо за то, что я лирик...

— ...а не физик...

— Да, и за это тоже. И хотя физики странным образом всегда тянутся к лирике, этот оптимизм — подарок судьбы: мне даже перед другими неловко.

— Многие историки и философы считают Урал просветленным местом — по их словам, там происходят какие-то необычные вещи, благодаря чему люди иначе себя чувствуют, по-другому воспринимают мир. С такой точкой зрения вы согласны?

— Все это (смеется) из-за радиации: у вас в Киеве то же самое, и в этом наши города похожи. В прошлом году в рамках международной программы, призванной реабилитировать пострадавших после ядерных катастроф, мы ездили в Хиросиму. Там проводилась научная конференция — вот уже лет 15 японцы объясняют миру, как ужасно атомное оружие и как важно избегать его применения (мир их, правда, не слушает). Почему именно нас пригласили? Потому что мы из Челябинска — это красивое место изгажено товарищем Берия, который разместил на Урале заводы и ядерные полигоны...

— ...за что и понес заслуженное наказание...

— Я, слава Богу, ни на себе, ни на родных и близких последствий никаких не почувствовал, но много об этом слышал... Украине, между прочим, тоже радиация не на пользу, и вообще, почему-то, как очень красивое место, там обязательно какая-то гниль заводится. Может, это своеобразная компенсация? Как только какая-то земля расцветает, сразу же появляется злой гений и что-то гадкое придумывает, чтобы это подпортить.

«ДО 30 ЛЕТ К СПИРТНОМУ Я НЕ ПРИКАСАЛСЯ»

— В то время, когда вы росли, детей формировали дворы. Сейчас таких, наверное, не осталось, а тогда это был особый мир. Папа с мамой шли на работу, а ребенок — на улицу, где его окружала разношерстная компания. Я где-то читал, что вы были большим разгильдяем, часто дрались и даже чуть не попали в места не столь отдаленные. Почему вас тянуло на подвиги — руки чесались?

— В нашем дворе (это возле Челябинского трубопрокатного завода) в основном жили рабочие, а у них своя пролетарская этика. Помню, когда мы с Леней Марголиным выступали где-то под Норильском на точке, он попытался спеть тамошним работягам «Лесоповал». Думал: «Ну тут-то тюремная романтика точно пройдет», ан нет...

«Пусть каждый из нас одинок, Мы все постепенно забудем. Не надо сердиться, дружок, У нас по-другому не будет»

— Может, сфальшивил?

— Нет, просто это другие люди: все-таки рабочая косточка и уголовный мир — разные вещи. Вот мой отец, как я написал, «верил Сталину, верил Хрущеву, верил, верил, работал и пил... И быть может, пожил он еще бы, если б он алкоголиком был». Так стыдно было за то, что он мог напиться и упасть прямо на улице, что имелись и приводы в вытрезвитель. Насмотревшись на это, до 30 лет к спиртному я не прикасался. Кстати, и не курю, потому что, когда первый раз попробовал, был строго за это наказан.

— Строго — это как?

— Ремня всыпали! Тогда — не поверите! — две вещи совпали: сначала родители увидели меня с сигаретой и выпороли по первое число, а потом в пионерлагере под предлогом, что надо выгнать комаров из палатки, я выкурил целую сигарету «Дымок». Бр-р-р! Лучше средства, чтобы отбить охоту к куреву на всю оставшуюся жизнь, не придумаешь.

— Дрались вы часто?

— Не чаще, чем ребята в других дворах, просто наши были более, что ли, отчаянные. Дальше кому как повезло: одни сели, другие пошли на завод, некоторые стали олимпийскими чемпионами, причем неоднократными. В основном по хоккею...

— Кстати, о чемпионах. В Челябинске, как сейчас помню, была прославленная команда «Трактор». Не знаю, она сохранилась?

— Ее как раз и пытаются сейчас возродить братья Макаровы.

— Макаров, Бабинов, Стариков — в хоккее эти имена звучат гордо. Вы с ними как-то соприкасались, знали их лично?

— Со Стариковым мы вообще жили в одном дворе (он был младше, и внимания никто на него не обращал), а с Сережей Макаровым на свет появились в одном роддоме, ходили на одну танцплощадку в Ленинском районе и позднее учились в одном институте. Когда я был в Канаде, с удивлением узнал, что он там национальный герой, в местной галерее славы на видном месте его портрет. А вот в Челябинске нет портрета...

— Вы утверждаете, что до 30 лет даже не пробовали алкоголь. Как это вам удалось?

— Очень просто. Когда регулярно отказываешься от поднесенной рюмки, люди в конце концов к твоим чудачествам привыкают, и потом, ты так заводишься, что уже не отличаешься от них, хотя они вмазали, а ты трезвый.

— Что в таком случае заставило вас покончить со здоровым образом жизни?

— Историческая встреча с группой «Лицедеи» (один из ее участников Леня Лейкин стал моим кумом). Они возмутились: «Ни разу до 30 лет не напиться? Ну хватит уже — пора начинать». Экспериментальным путем стали выяснять мою дозу. После спектакля, как водится, мы куда-то пошли в гости, и Леня налил мне полстакана водки. «Давай, — предложил, — сейчас засечем, когда первые симптомы появятся».

Я выпил залпом и сообщил: «Ничего — вот ни в одном глазу»... Правда, минут через шесть меня разобрало: «О! Я почувствовал. Все!». Ребята опять налили: «Давай еще!». В общем, потом «Лицедеи» пели мне матерные частушки, а я, хохоча, падал на снег. Меня поднимали, и все повторялось — целая история... Они так грамотно все обставили... Правда, потом сказали: «Рано мы тебя отпустили».

— На телеканале «Ностальгия» я часто смотрю ваш клип «Жизнь замечательных людей» — несмотря на то что время было достаточно хмурое и люди в Союзе жили как за колючей проволокой, он вызывает добрые чувства к советскому прошлому. Слышал, что в молодости вы были совершенно обдолбаны марксистско-ленинской пропагандой. Да, в ту пору многие искренне верили, что победа коммунизма не за горами, но вы же человек вроде умный...

С Александром Розенбаумом, 80-е

— Я?

— Ну да!

— Я и сейчас-то не очень, честно говоря, а тогда... Если честно, не вижу ничего странного в том, что смотрел на окружающую действительность сквозь розовые очки, — мы ведь другой жизни не знали, информации не было... Вот, например, родители меня крестили, но я же этого не помнил. Они втихаря все провернули, потому что за такие вещи преследовали. Нам внушали: нельзя, это нехорошо, и ни с церковью, ни с какой-то запрещенной литературой я никак не соприкасался. У нас была стерильная в этом смысле история: Ленинский район Челябинска, трубопрокатный завод, рабочий класс...

— ...«Даешь пятилетку за четыре года!»...

— Вот-вот. Жизненный путь был предопределен заранее: октябренок, пионер, комсомолец, коммунист — все было расписано и спланировано с первого дня до последнего. «Как это ты не член партии? — удивились бы окружающие. — Ты не большевик, что ли?». Альтернативы просто не было, и лично меня одно утешает — что Бог миловал от каких-то позорных поступков, которые легли бы пятном на совесть. Родись я пораньше, мог попасть в тот еще переплет. Мне бы, допустим, сказали: «Это враги народа, надо их расстрелять», — и я был бы сейчас по локоть в крови.

— Простите, вы это серьезно?

— Да, потому что рядом не было человека (за исключением разве что мамы), который в подобной ситуации мог бы меня остановить. Мое счастье, что я не был поставлен перед выбором: или — или, — пронесло. В общем, как все, был.

— Слаб все-таки человек, правда? Если, конечно, не объяснять ему ничего, не растолковывать...

— О чем разговор — задурить голову можно любому. С другой стороны, если Бог такую опасность отвел, наверное, он относится ко мне хорошо.

— В одном интервью вы признались, что Сахарова и Солженицына считали врагами народа...

— Конечно! Ну раз в газете написано — какие могут быть сомнения? Я, главное, еще думал: «Чего им неймется? Живем вроде нормально, а они советской властью рабоче-крестьянской недовольны. Да что же это такое?!».

«КОГДА ТАКОЙ ЧЕЛОВЕЧИЩЕ, КАК ЛЕОНИД ФИЛАТОВ, ГОВОРИЛ, ЧТО ВСЕ МЫ — ГУМУС, Я С НИМ НЕ СПОРИЛ»

— В свое время Булат Шалвович Окуджава был знаменем авторской песни — думаю, в бардовских кругах к нему относились даже с большим пиететом, чем к Высоцкому, вызывавшему у ваших коллег какую-то ревность. Слышал, что в юности вы показывали Окуджаве свои первые сочинения. Правда ли, что они не произвели на мэтра должного впечатления и он в пух и прах их раскритиковал?

— Булат Шалвович очень хорошо ко мне относился, хотя и, на мой взгляд, незаслуженно. У меня тогда было две песни «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»...

«Булат Шалвович очень хорошо ко мне относился, хотя, на мой взгляд, незаслуженно...». С Булатом Окуджавой, 80-е

— ...только за нее можно уже хорошо относиться...

— ...и «Волшебный дом», которую я написал, когда забирал из роддома сына. Мэтру волей-неволей приходилось мои опусы выслушивать, так как мы выступали в одном концерте, а поскольку что-то царапало его слух, он стал меня подправлять. За советы я был благодарен, а когда что-то исправил и в новом варианте запел, услышал за кулисами, как он сказал: «Это мы вдвоем написали». Теперь с гордостью об этом рассказываю, но самое странное для меня то, что наше знакомство имело продолжение.

Как-то Булат Шалвович увидел меня в телепрограмме, позвонил на студию, узнал там мой адрес и написал письмо. Я приехал к нему в Переделкино — один раз, второй... Потом привез туда Иващенко и Васильева (помните их дуэт «Иваси»?), затем Макаревича... Андрей, надо сказать, не считает зазорным упомянуть лишний раз о моей роли в его знакомстве с Окуджавой, и мне это приятно.

...Незабываемые были вечера — можно сказать, на многие вещи они мне открыли глаза, изменили мои представления о жизни. Кстати, раскритиковал Окуджава не мою песню, а Сильчука. «Аксинья» — так она называлась — нам с однокурсником Петей Старцевым очень понравилась: речь в ней шла о бойце Первой конной, и пели мы ее с такой лихостью, будто сами скакали в отряде Буденного. Когда Булат Шалвович был в Челябинске, мы с Петей пришли к нему в гостиницу и жахнули: «С нашей Первою конною мы пройдем до конца...». Окуджава поморщился: «Куда вы пойдете? Что вы несете?» — со свойственной ему прямотой. Когда же послушал из зала, выразился (уж не помню, кто мне его слова передал) еще категоричнее: «Сладкая какашка».

Конечно, я благодарен судьбе за то, что в моей жизни был Окуджава, что с Леонидом Филатовым тоже встречались. Он читал мне свои произведения: мол, что скажешь? Я смущался: «Зачем, Леонид Алексеевич, да что вы?!»... Наверное, общение с такими людьми — одна из главных удач в моей жизни.

— Иногда в машине я слушаю Окуджаву — вам не кажется, что его песни не утратили актуальности и по-прежнему хорошо звучат?

— Ну, насчет «звучат» я бы так не сказал — его манера исполнения достаточно своеобразна, однако не это главное. Если бы сами песни не были так глубоки и не затрагивали какие-то вечные темы, может, ушли бы благополучно вслед за автором, но он писал о непреходящем.

Сейчас в серии «ЖЗЛ» вышла биография Окуджавы, где ее автор Дмитрий Быков сравнивает Булата Шалвовича с Блоком. Одному выпало жить в эпоху революционных перемен, второму — в годы оттепели и перестройки... Как в начале, так и в середине-конце ХХ века многие представители интеллигенции занимали позицию отстраненную, но оба поэта не отрицали своей причастности к этим событиям, ведь именно интеллигенция раскачивала лодку. Им обоим необходима была свобода слова, они боролись против тоталитарного строя, и вот на тебе — пожалуйста! Перестройка, как и Октябрьская революция, повлекла за собой разочарования, личные трагедии, но все равно те, кто были участниками этого процесса, не вправе от него отгораживаться.

— Евтушенко однажды рассказывал мне, что ранний Окуджава писал нечто невообразимое, но когда Евгений Александрович услышал: «И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной...», разыскал его, обнял, заглянул в глаза... Интересно, по-настоящему хорошую вещь написать сложно? По большому счету, 5-10 песен вы могли бы как следует отшлифовать и больше уже не сочинять...

— Во-первых, еще не факт, что это хорошо написано... В свое время, как многие молодые авторы, я приходил к Окуджаве, пел Жанне Бичевской, Веронике Долиной, Юлию Киму и всех донимал одним вопросом: «Скажите, стоит ли мне писать?». Сейчас ко мне обращаются молодые ребята с той же проблемой — в них я узнаю себя.

— Чувствуете себя Вероникой Долиной?

С партнером по «Белому попугаю» — Юрием Никулиным

— Скорее Кимом, а Долина, кстати, тогда сказала: «Что ты все ходишь, спрашиваешь? Написал песню — открой томик Цветаевой...

— ...и сравни»...

— Да, должна быть система координат. Понимаете, вкус — это, в общем-то, главный инструмент, и если его нет, дело плохо.

— И часто вы открываете томик с цветаевскими стихами?

— Конечно, и поэтому, если кто-то мне скажет, что у меня плохие песни, я сразу с ним соглашусь. Все это очень относительно и несовершенно, и когда такой человечище, как Леонид Филатов, говорил, что все мы — гумус, на котором когда-нибудь вырастет настоящий поэт, я с ним не спорил.

«ЖВАНЕЦКИЙ МНЕ ПРИЗНАЛСЯ: «ВОТ ПИШЕШЬ, ПИШЕШЬ И ЧУВСТВУЕШЬ: ФИГНЯ КАКАЯ-ТО. ЗНАЧИТ, ХИТ»

— Похоже, вам свойственны комплексы, присущие всем творческим людям. Вы, видимо, долго сомневаетесь, хорошую песню написали или не очень, но когда выходите на сцену и публика начинает жить с вами в унисон, все точки над «i» расставляются сами собой...

— Нет — выручает институт физкультуры, на который я уже традиционно списываю собственную некомпетентность. Поймите, комплексы возникли бы, будь я более образованным, — тогда сравнивать свои опусы с чужими произведениями можно было бы гораздо профессиональнее. Многие вещи я написал, даже не подозревая, что об этом уже кем-то не раз сказано, причем исчерпывающе. К счастью, мое видение все-таки чуть-чуть отличается, поэтому мои песни — не повторение, но я, может, даже не взялся бы сочинять, если бы знал, как здорово уже об этом написано.

— И тем не менее... Были песни, которые пришли к вам как некое озарение, когда, казалось, не вы сочиняли, а кто-то водил вашей рукой по бумаге?

— Такие моменты бывают, наверное, у каждого. Помню, мы прилетели в Южную Африку: настроение — потрясающее, ощущение, что сейчас горы могу свернуть. Сел, набросал куплет, второй, и тут друзья позвали отметить прибытие. «Ну ладно, — подумал, — завтра утром продолжу», а утром все изменилось.

Вообще, каждая новая песня — мучение. Сидишь, раскачиваешь этот маятник, но ничего у тебя не идет, не получается. Иногда день, иногда неделю, и вдруг раз — на каких-то три минуты открываются небеса: «Записывай!». Ты, что успел, ухватил, какие-то пару строчек перенес на бумагу — и все, но из этого уже получается песня — нужно только довести ее до ума. Кому-то споешь — он: «Ах!», но не будешь же каждому объяснять, что ты тут вроде и ни при чем.

Недавно мы выступали сo Жванецким — я до сих пор под впечатлением нахожусь. Он признался: «Вот пишешь, пишешь и чувствуешь: фигня какая-то. Значит, хит». Действительно, часто получается так: вроде накропаешь какую-то ерунду, а аудитория сразу ее принимает, подхватывает. В результате ударная вещь получается, а если что-то высокое сочинишь, до кого-то, может, не сразу дойдет...

— Какими своими песнями вы сегодня по праву гордитесь?

— Не горжусь — это вообще мне несвойственно: радуюсь, что кому-то они приносят удовольствие, и из-за этого люди ко мне хорошо относятся. Персонажи среди них попадаются самые неожиданные — от министров до горняков. Однажды у меня был концерт в женской колонии, а я же привык заканчивать своей первой песней «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Решил финальный аккорд не менять, но когда до этих строчек дошел, сообразил, что меня неправильно поймут, и сделал вид, будто забыл слова. Согласитесь, в таком месте они звучали бы издевательски.

«ЗЛЫЕ ЛЮДИ ЕЗДЯТ НА «BMW»

— Любопытно, а как к вам относятся барды? Люди это довольно специфические, им кажется, что уж они-то талантливее многих, и вдруг Митяев обходит их на повороте: собирает полные залы, ему аплодируют, вручают престижные премии...

— Мне кажется, все относятся адекватно, во всяком случае, открытой враждебности к себе я не вижу, с этим не сталкивался. Недоброжелатели, может, и есть, но, понимая ситуацию, они стараются своих чувств не выказывать. Мы все очень разные — это поклонников авторской песни и привлекает. Пишущих людей нельзя стричь под одну гребенку: один видит мир так, другой эдак, и именно благодаря своей непохожести человек выделяется, становится широко известен.

Ныне покойный Михаил Евдокимов говорил Митяеву: «Тебя по изгибу гитары желтой узнают, а меня — по морде красной...»

— В репертуаре Михаила Шуфутинского две ваши песни — «Соседка» и «Француженка» — стоят особняком, составляют его, так сказать, золотой фонд. Не секрет: у него был очень тяжелый, затяжной, напряженный конфликт с Розенбаумом, но когда к Александру Яковлевичу обращаются за подробностями, он, желая уйти от ответа, «переводит стрелки»: «Да что я — вы у Митяева лучше спросите. Пусть Олег скажет: приятно ему или нет, когда на концертах Шуфутинский не указывает, кто автор его лучших песен?»...

— Знаете, есть еще ряд товарищей, у которых можно о том же спросить.

— Например?

— Не помню уже, кто мне рассказывал эту историю, но телеведущий Иван Кононов, который написал «Левый берег Дона», пригласил Михаила Захаровича в свою программу и задал ему вопрос: «А почему вы, когда песни поете, не называете их авторов?». — «В этом нет надобности, — сказал Шуфутинский, — потому что в основном я исполняю песни своих друзей». Кононов ему: «Да? А вот «Левый берег Дона» написал я». Повисла неловкая пауза...

Наверное, исполнителям приходится гораздо сложнее, потому что им нужно находить общий язык с авторами. Нам проще: как захотел, так и написал, как нравится, так и спел, если надо — вообще слова поменял. С другой стороны, Михаил Захарович раскрутил мои песни, вложил деньги...

— ...хорошо спел, мастерски аранжировал...

— ...и их узнали гораздо шире, чем, может, если бы их исполнял только я. За это спасибо ему большое.

— Обид нет?

— Нет, я спокойно к таким вещам отношусь. Вот у меня на сайте вывешены мои же пиратские диски, так недавно мы отмечали своеобразный рекорд: их число перевалило за сотню.

— И что, от злости вы не шипите?

— Да нет, ничего другого мне, в общем, не остается, кроме как радоваться каждому новому экземпляру.

— Песни пошли в народ!..

— Не говорите. Приносят тебе диск, смотришь: оформлен красочно, фотографии интересные, репертуар с любовью подобран... Мало того, мне приписаны песни на стихи Бродского, Визбора... «Ты смотри, — думаю, — ну не талантливый ли парень Олег Митяев?». Это не приносит денег ни мне, ни государству, зато доставляет радость, и согревает душу тот факт, что коллекция дисков растет.

Кстати, уже после «Француженки» и «Соседки» Михаил Захарович попросил у меня какие-то новые песни. Я записал на кассету, отдал...

«Люблю проводить время на даче в хорошей компании!». Олег Митяев с дочкой, Эльдар Рязанов с супругой Эммой, Ирина Розанова, Петр Тодоровский и другие

— ...и он что-то выбрал?

— Пока нет.

— По-моему, вы действительно добрый человек и относитесь ко всему философски...

— Ну хотелось бы так, конечно. Добрым, мне кажется, быть интереснее, но опять же нет в том моей заслуги. Свойства характера не в нашей власти: либо они есть, либо нет. Приведу пример — он всегда почему-то перед глазами... Когда мы едем с женой на машине (неважно, она за рулем или я) и впереди кто-то хаотично сворачивает или резко останавливается, Маринка включает все свое красноречие, а я этого просто не замечаю. Лихач выруливает у меня прямо под носом — я его пропускаю, он подрезает — я притормаживаю. Могу, разумеется, порассуждать про себя: «Вот чудак, думает, что проскочил бы, если бы я не отреагировал»...

Знаете, у меня вообще сложилось впечатление, что злые люди ездят на «BMW», — это мое личное наблюдение. Ненароком могу кого-то обидеть, да? Но не потому, что хочу этого. Злые люди — они какие-то жесткие, наглые, так и прут на рожон, и почему-то хуже тех, кто катается на «BMW», только парни на мотоциклах...

— ...той же марки?

— Может быть. (Улыбается).

«ВСЕ ПО ОДНОЙ СХЕМЕ ПРОИСХОДИЛО: ВЛЮБИЛСЯ, РАЗВЕЛСЯ, ЖЕНИЛСЯ»

— Это правда, что студентом вы каким-то непостижимым образом вырвались из Советского Союза не куда-нибудь в Монголию или Болгарию, а прямо в Неаполь?

— Угу. Включили в состав спортивной делегации от института физкультуры.

— А каким спортом вы занимались?

— Плаванием. Был кандидатом в мастера, но мы на равных тягались с национальной сборной Италии. Видимо, они привыкли к соленой воде — бассейнов тогда было не так много, — поэтому результаты у них были скромные. Мы на их фоне просто блистали, а что говорить о наших баскетболистах! — ребята отлично выступили!

По-моему, это был 78-й год... Мы побывали в нескольких городах. Помню, в Риме глаза разбегались: справа Колизей, старинные камни, слева — джинсы «Levi Strauss» и сабо, а сверху итальянское солнце. В Неаполе решили сходить на эротический фильм, и когда кассир узнал, что мы из России, денег не взял. «У вас же этого нет, — покачал головой. — Подождите, сейчас босс уйдет, и я пропущу». Мы вместе с гимнастками нашими все это смотрели. Когда вышли, так было неловко...

Олег Митяев со своим аккомпаниатором — музыкантом, другом и соратником Леонидом Марголиным

— Гимнастки чересчур возбудились?

— Все были потрясены.

— Кассир небось оказался коммунистом или сочувствующим — признал в вас своего...

— А я тогда не был еще коммунистом — позже вступил.

— Так это после просмотра эротики вы сочли своим долгом подать заявление в партию?

— Я просто вынужден был, поскольку состоял секретарем комсомольской организации института. Мне сказали: «Надо вступить», а при том моем задуренном отношении к жизни я думал, что это не зазорно, а здорово. Меня приняли, но буквально через несколько лет, в 85-м, я подал заявление о выходе из партии. Тогда еще массово народ партбилеты не жег...

— ...но вы прозрели...

— Да. С другой стороны, ситуация уже была такая, что, огласив на собрании мою цидулку, секретарь нашей партийной организации выпалил: «Этот поступок заслуживает»... — и замолчал, понимая, что сказать «осуждения» уже поздно, а «одобрения» еще рано. В общем, он извернулся: «Этот поступок заслуживает понимания». С тем меня и отпустили...

— А какую причину вы указали?

— Да какую-то написал ахинею: «В силу того, что не могу выполнять свой партийный долг, так как постоянно занят на гастролях...» — в таком духе. В общем, такую же ерунду, как и раньше, когда вступал, но все-таки в заявлении о вступлении искренности было больше.

Я ведь не предполагал, что члену партии полагаются привилегии — тем большие, чем выше он поднимается по карьерной лестнице. Потом меня приглашали в ЦК комсомола в Москву, но я туда не пошел, даже не понимая, что отказываюсь от возможности получить квартиру и столичную прописку. Я отмахнулся, сказал: «У нас в ансамбле сейчас репетиции — не до того».

— Видимо, потому, что вы прошли через множество свадеб и разводов, пресса любит изображать вас казановой, ловеласом и дамским угодником. Это правда, что к разрывам с женами приводили ваши постоянные измены?

— (Пауза). Вы знаете, да... Выходит, что так, но я поступал честно: если встречал другую, супруге не врал. Ну нет больше любви — что делать? Все по одной схеме происходило: влюбился, развелся, женился, но не так много у меня было браков — всего три (еще один раз отправился в загс для прописки в Москве — это четвертый).

Измены... Сейчас, уже с высоты своего опыта, говорить об этом могу более спокойно. Помню, в 86-м году, путешествуя из города в город, известные барды провели так называемый «Марш мира», и вот однажды, когда в кафе сидели все наши ребята: Кукин, Клячкин (царствие ему небесное!), Городницкий, Никитины и Сергеев, — зашла речь о том, кто из бардов был женат один раз. В принципе, мы никого не нашли...

— Как? А Никитины?

— Мы тогда тоже на них остановились, но Сергей же не бард, а композитор. Дело в том, что люди, увлеченные авторской песней, — это романтики: отсюда, наверное, все проблемы.

— Сколько у вас детей?

— Четверо.

— Это все или где-то еще есть — неучтенные?

— Надеюсь, что все: трое сыновей и дочка.

«МОЯ МАРИНА ЖЕНОЙ ДЖИГУРДЫ НЕ БЫЛА»

— Это правда, что одного из своих пацанов вы отправили служить в армию?

— Почему одного — двоих. Сходили и, тьфу-тьфу, вернулись — слава тебе, Господи!

— Вы не боялись, что с ними там что-то произойдет?

С четвертой женой — примой Вахтанговского театра красавицей Мариной Есипенко

— Беда может подстеречь и не в армии. Я бы, честно вам говорю, постарался, чтобы они туда не пошли, если бы парни занимались каким-то делом. Вот если бы я видел, что солдатская лямка им не нужна, включил бы все рычаги, а так как они не знали, к чему приложить руки, чего ради отмазывать? А может, армейская выучка им полезна?

— Демобилизовавшись, они нашли, чем заняться?

— Не особо. Сегодняшняя армия, видать, меняет человека гораздо меньше, чем в то время, когда служил я... Это во-первых, а во-вторых, сказывается, очевидно, тяжелая наследственность. Если это гены, то против природы не попрешь — я ведь сколько занятий поменял, пока не нашел свое. Вот и они пока в жизни по-настоящему не определились. Как отец я переживаю, но убеждаю себя: «Не твое это дело, пускай сами». Хочется, конечно, чтобы сын на хорошей машине подъехал, чтобы с работой у него все сложилось, чтобы жена была раскрасавица...

— ...чтобы еще и папе денег давал...

— (Смеется). А почему нет?

— Ваша четвертая по счету супруга — прекрасная актриса Марина Есипенко, блистающая у вахтанговцев в фирменной роли принцессы Турандот, — была перед этим женой Никиты Джигурды. Никита мне на полном серьезе сказал: «Когда я увидел, что Олег на Маринку запал, предупредил его: «Смотри, если ее обидишь, будешь иметь дело со мной». Было?

— Ну, это в его стиле — так говорить. Во-первых, она его женой не была.

— Не понял. Гражданский брак?

— Я не в курсе, какой там был брак, но повторяю: женой его она не была. Впрочем, это не важно, а слов таких я не помню.

— Придумал Никита?

— Не знаю...

— Хм, а как вам с известной актрисой живется? Обычно эта профессия накладывает на семейную жизнь отпечаток...

— Я не сторонник таких обобщений: вот, мол, известные актрисы — они все одинаковые, а неизвестные — совсем другие. Так говорить нельзя: это конкретный живой человек. С годами наши отношения претерпевают какие-то изменения, бывает всякое, но всегда ведь приятно, когда пара добивается результата.

— Что вы понимаете под результатом?

— Когда жизнь складывается и люди друг к другу тянутся... Лет семь или 10 назад, когда дела в «Машине времени» были еще более-менее, я поинтересовался у Макаревича: «Как же вы столько лет вместе, одной группой? Как удается вам не распасться, ведь постоянно приходится идти на уступки?»... Ответил Андрюша так: «Мы просто знаем, чего от кого ожидать». То есть они привыкли, изучили друг друга. Допустим, человек взял и напился — так все знают, что с ним это бывает...

— ...и что через три дня он отойдет...

— ...зато другой не напивается никогда — и от него сюрпризов не ждут. Вот у нас в театральном институте в группе было несколько человек, которые матерились через каждое слово, и никто этого не замечал, а стоило мне безобидное ругательство обронить — повисла гнетущая тишина. Все ко мне повернулись: «Как?».

— Не ждали?

— Совсем.

— Актерская богема, в которую входит Марина, вас приняла?

— В основном партнерами в спектаклях у нее были артисты другого, старшего поколения: Ульянов, Яковлев, Борисова, Лановой. С ними мы пересекались, хоть и не часто, а с более молодыми, такими, как, скажем, Максим Суханов, тесных контактов у нас нет — это, как говорится, другая тусовка.

Вот мой кум Леня Лейкин — (сейчас он работает в Лас-Вегасе в самом дорогом шоу мира «О!» клоуном) в любой компании чувствует себя своим. Когда приехал в Москву, сначала пришел на концерт Бутусова и научил его правильно петь рок. Полчаса убеждал: «Ну что ты делаешь? Вот так надо!». После этого мы с ним отправились в Театр Вахтангова, и он стал учить Суханова, как надо держать паузу. «Что ты частишь? — говорит. — Попробуй так и увидишь, как все изменится».

Это, по-моему, был «Лир» в постановке Мирзоева. И Маруся моя, и все остальные Лейкина слушали, но в основном обращался Леня к Суханову — он его заводил. В общем, в тот день спектакль шел на полчаса дольше, и все уже говорили Максу: «Что ты творишь? У тебя, может, компьютер сломался?», никто подобного не ожидал. Вот так воздействует мой кум на людей.

«СТЫНЕТ ИЗ ЯГОД ПИРОГ. ЖЕНЩИНА МНЕ НЕ ДАЕТ. СЕМЯ ПО ВЕТРУ ПУЩУ...»

— Как по мне, вы совершенно отличаетесь от годами загнивающих представителей попсы с их зачастую потухшими, мертвыми глазами...

— Ну уж прямо!

— Нет, правда: вы очень живой человек, у вас непосредственные реакции, с вами интересно беседовать...

— Я представляю: до меня на этом месте сидели ушедшие в себя рокеры...

— На этом месте кто только не сидел — оно уже забронзовело... Кстати, от чего в жизни вы получаете наибольшее удовольствие, чем больше всего вам нравится заниматься?

— Самый кайф — ничего не делать.

— А что, ничегонеделанье — тоже занятие...

— Скорее, технологическая необходимость для того, чтобы что-то потом написать, и она очень приятная. С другой стороны, люблю проводить время на даче в хорошей компании: если удается кого-то в гости к себе затащить — это так здорово! Некоторые наши друзья, такие, как Тамара Гвердцители и Виктория Токарева, которая неподалеку живет, уже абонемент приобрели.

Олег Митяев — Дмитрию Гордону: «Конечно, приятно, когда тебя знают и твои песни любят, но я еще не осознал собственной величины...» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— Хорошая компания!

— По-соседски приходят Эльдар Рязанов, Петр Ефимович Тодоровский, который виртуозно на гитаре играет. Когда на пару с Марголиным они делают сейшн — это такой класс... Я, честно говоря, начинаю этим уже спекулировать. Как? Ну, например, могу пригласить Спивакова. Казалось бы, кто я для него такой, но если сообщаю: «Мы с Эльдаром Александровичем приготовили вам дуэт Марголина и Тодоровского — не хотите послушать?», знаю, что он согласится.

Тот же Андрюша Макаревич отказаться не может, когда к нему подхожу: «Знаешь, Михал Михалыч и Рязанов очень хотели бы, чтобы ты подъехал. У меня с шашлыком никак не получается — помоги, а?». Такое общение — одновременно счастье и наслаждение.

— Это и создает ту творческую атмосферу, благодаря которой вы пишете что-то новое?

— Я не знаю, как это получается, но думаю, что период накопления необходим. Без него не обойтись, так же как и без затворничества, когда ты просто запираешь себя и сидишь, оттачиваешь каждую строчку, по 100 раз все переписываешь. Ну а потом все равно надо пригласить слушателей и им спеть, и когда ты это поешь, вдруг понимаешь, какую ерунду написал, и какие-то слова просто не произносишь, потому что уже ясно: их надо вычеркнуть.

— Огромное количество концертов и постоянные переезды из города в город вас не напрягают?

— Для определенного возраста это, наверное, хорошо. Конечно, хотелось бы больше писать, чем выступать, но меня ждут люди, и пока приглашают, буду им петь.

— Обычно, когда на вашем месте сидят ушедшие, как вы сказали, в себя рокеры или флагманы отечественной попсы, я их прошу в заключение что-то спеть, но поскольку гитары у вас с собой нет, предлагаю почитать японские переводы ваших наиболее популярных песен. По-моему, лаконично и остроумно...

— Согласен, но если ими все мои хиты заменить, концерт будет идти минут 10. Тут, правда, не только японцы постарались — и наши внесли свою лепту. Общими усилиями на каждую песню придумали танка — это стихотворение в пять строчек или хокку — в три строки... Вот, например, из классики:

Все мы здесь.
Закатным отблеском
пляшет костер меж сосен.
Здорово как. И хватит. И красота!

Или такая, по мотивам «С добрым утром, любимая!»:

Надпись красивая
смотрит в окна любимой...
— Периферия!

Есть и несколько мрачноватая — это уже почерк наших:

Она пьет водку,
так как подданная русская.
Савеловский вокзал. Москва.

Когда-то нас с Окуджавой пригласили в Германию на гастроли и по такому случаю сделали переводы наших песен. У меня тогда их было всего четыре, а у Булата Шалвовича... ну, в общем, понятно. Я прямо по ходу некоторые строчки там переписывал, чтобы их лучше перевели, и немцы очень тщательно отнеслись к этому вопросу, а вот японцы наломали дров. У меня, например, есть песня «Женщина с планеты Земля». Для тех, кто не знает, скажу: она о том, как герой хочет улететь на другую планету, а земная женщина не дает, не отпускает. «А лето кружит семена сомлевших в полдень тополей». В общем, они написали такое хокку:

Стынет из ягод пирог.
Женщина мне не дает.
Семя по ветру пущу...

Такого эротического смысла я в текст не вкладывал, даже неудобно. Были вещи и ближе к оригиналу. Например:

Снова гость у соседки...
Как назвать ее, чтобы не обидеть
Одинокую женщину?

Я даже собирался как-нибудь провести блиц-концерт, но потом понял: быстро все равно не получится, потому что тут важна пауза. Все-таки в этом виде искусства требуется какое-то переосмысление...

— ...как учит ваш кум Лейкин из Лас-Вегаса...

— (Смеется). И в чем-то он, видимо, прав...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter