Писательница Людмила УЛИЦКАЯ:«Как империя Россия в большой степени уже развалилась — процесс это естественный, и трагически относиться к нему не надо»

Окончание, начало в Части I

«В ЛИТЕРАТУРЕ ЦЕНЗУРЫ ЕЩЕ НЕТ, ПОТОМУ ЧТО ВЛАСТИ НА НАС ПЛЕВАТЬ, И Я ТОЛЬКО СКАЗАТЬ МОГУ: НУ РАДИ БОГА, ПЛЮЙТЕ!»

— Теперь, с вашего позволения, к политике перейдем. Вы недавно сказали, что в России сталинизация сейчас проводится...

— Это не я сказала — это они делают (смеется).

— То есть российские власти сознательно возвращают страну в прошлое?

Борис Акунин, Людмила Улицкая и Леонид Парфенов на презентации книги «Михаил Ходорковский. Статьи. Диалоги. Интервью», 2011 год. «Ходорковский — государственник очень четкий, а вот я государство не люблю — как идею»

— Думаю, да.

— К чему это приведет?

— Ну, если честно, я сомневаюсь, что наши начальники дальше, чем на один-два президентских срока, вперед заглядывают, поэтому, мне кажется, в мозги современников просто мысль внедряется, что сильная власть — это хорошо, хотя само понятие «вертикаль власти» никак — категорически! — с идеями демократического управления не соотносится.

— Само слово «вертикаль» уже не радует...

— Вообще, термин «вертикаль власти» — эвфемизм, строго говоря, одно из вежливых и политкорректных названий тоталитарного режима, поэтому все это, на мой взгляд, для этой самой власти подпорки. Несколько лет назад меня поразило, когда из уст какого-то пресс-секретаря — чуть ли не главного в пропагандистском ведомстве человека — вдруг прозвучало, что брежневское время неправильно мы оцениваем: это, мол, не застой, а годы, когда были основы экономики и сельского хозяйства заложены. Ей-Богу, в «Литературной газете» такой текст прочитала — эти слова там закавычены, и дальше тут уже ехать некуда. По сути, нам некоторые установки последних двух десятилетий пересмотреть предлагают и к логике жизни почившего в бозе Советского Союза вернуться, и, возможно, какой-то частью населения это воспринято будет с восторгом, хотя все-таки надо признать, что одна очень привлекательная вещь там была.

— Стабильность?

— Всем понемножку давали, но поровну.

— И уверенность в завтрашнем дне была тоже...

— Да, безусловно, а кроме того, при том потрясающе, принципиально коррупционном устройстве государства, которое мы сегодня имеем, социальные сферы еще в худшем положении, чем в те времена, оказались, поэтому совершенно естественно, что пенсионеры то время с сожалением вспоминают...

— Ностальгирует...

— «А при царе колбаса вкуснее была», — постоянно бабушки говорили...

— ...и им по 20 лет тогда было...

Людмила Евгеньевна с третьим мужем скульптором Андреем Красулиным на открытии его персональной выставки в Третьяковской галерее, 2004 год

— Вот-вот, поэтому реакция их понятна. Ну что тут поделаешь? Огромные возможности манипуляции телевидение дает, средства массовой информации — именно по этой причине у нас довольно жесткая и на телевидении, и в газетах цензура.

— А в литературе?

— Вот в ней еще нет...

— Потому что она такого влияния не имеет?

— Да потому что, слава тебе господи, власти на нас плевать, и я только сказать могу: ну ради бога, плюйте! И мне на вас тоже плевать — если мы по разные стороны улицы живем, меня это устраивает.

— Таким образом, литература в России свободна?

— Думаю, да.

— И вы на любые темы, на которые захотите, писать можете?

— Во всяком случае, так я и делаю — ограничений у меня нет.

— В Россию, на ваш взгляд, страх сегодня вернулся?

— Трудный вопрос... Последние 50 лет своей жизни (ну пусть не 50, а 40, но, в общем-то, очень много) я не на государственной службе, и вообще, всего три года туда ходила, поэтому мое представление о мире базируется в основном на мнениях и ощущениях знакомых и близких, а поскольку великая центрифуга, которая делит людей на слои, все-таки работает, я в интеллигентной живу среде. Друзья из других слоев населения у меня, безусловно, есть, но в основном мой друг — это человек моего уровня образования, более-менее даже возраста, хотя есть и моложе, поэтому такого исчерпывающего среза общественного мнения не имею — я не «Левада-Центр» (российская негосударственная организация, которая социологические исследования регулярно проводит. — Д. Г.).

Что касается лично меня, то какой-то боязни, трепета я не испытываю, но это некоторая моя жизненная установка была: я считала, что от страхов следует избавляться — и не только от социальных: от многих других, которыми все мы начинены. Не могу утверждать, но думаю, что настороженное, опасливое отношение к государству возрождается, хотя здесь одна очень важная есть деталь: когда человеку терять нечего, страхов у него меньше — больше всего те боятся, кому есть что терять.

При нынешней структуре экономики процветает в основном круг людей, которые под данную ситуацию подстелились, — вот им, думаю, куда страшнее, чем мне, потому что мне, строго говоря, терять нечего: я свои деньги заработала и честно налог заплатила — вот, в принципе, и все. Там, где более сложные отношения с государством, страха, а соответственно и подлости, должно быть больше — отсюда, как мне представляется, очень низкий нравственный уровень нашего всяческого руководства, и поэтому их потери могут очень велики оказаться — слишком уж непристойно они разбогатели...

— ...и чем выше, как правило, руководство, тем больше ему есть что терять...

— Думаю, что и страха больше: наша система несменяемости власти на страхе потерять власть и стоит.

— Прежде всего на нем...

— Я вот могу в отставку уйти, пенсионером стать — и ничего не потеряю, а там, если поста лишился и из обоймы выпал...

— ...как минимум, часть нажитого отдай...

— ...а то и смертью это грозит, потому что в этой, новой для себя, ситуации выживать не сможешь.

«О ДЕТАЛЯХ ТОГО, КАК ХОДОРКОВСКИЙ ПЕРВЫЙ СВОЙ МИЛЛИОН ЗАРАБАТЫВАЛ, УМОЛЧИМ»

— В этой связи не могу не вспомнить вашу переписку с человеком, который тоже в обойме был и тоже разбогател стремительно. Назвать его капиталы прозрачными нельзя, но как страдалец он сочувствие вызывает — я о Михаиле Ходорковском веду речь...

— Я догадалась...

Алексей Навальный с дочерьюДарьей, супругой Юлией, сыномЗахаром и Людмила Улицкаяс внучками. «Я в молодомпоколении напор вижу, энергию...»

— Ваша переписка с Ходорковским понравилась мне еще и тем, что не заполитизированной была, а чистой, душевной — вы даже наивно вопросы задавали, которые действительно очень многих интересуют. Что же за человек, на ваш взгляд, Ходорковский?

— На мой взгляд, самое существенное, что он человек развивающийся, и, думаю, 10 лет, проведенных им за решеткой, чрезвычайно его изменили. Мне очень нравится, как в пространстве он движется, не говоря уже о том, что некоторая предыстория отношений с ним у меня имеется. Я довольно много по России в те времена ездила, когда Ходорковский владельцем «ЮКОСа» был и олигархом, и практически во всех провинциальных городах со следами его благотворительной деятельности сталкивалась. Фактически место изгнанного из России Сороса с его замечательной культурной образовательной программой Ходорковский занял, причем это огромные вложения в образование были, в культуру, и учрежденная в 2001 году акционерами «ЮКОСа» и группой частных лиц организация «Открытая Россия» замечательно функционировала, поэтому я тогда еще подумала: «Интересный какой феномен!». Конечно, о русских купцах начала ХХ века вспомнила, потому что в Москве большая часть больниц на благотворительные взносы бывших староверов — в общем, купеческого сословия — построена.

— На пожертвования, да...

— Деньги эти очень-очень, согласитесь, нечистые, потому что купец — он торговец, обманщик...

 ...но таким образом отмывался...

— Не знаю, отмывался ли, но, во всяком случае, все богадельни (дома престарелых по-теперешнему), приюты, детские дома и больницы (точнее, преобладающее большинство этих учреждений) на благотворительные деньги были построены, и когда я это увидела, подумала: «О, какое явление замечательное! — может, и новое поколение быстро разбогатевших людей в эту сторону развернется?». К сожалению, ничего такого не произошло, потому что благотворительность сегодня олигархическая, то есть вся указочная: вот, пожалуйста, Большой театр отремонтируйте за свой счет, вот это, это... В сущности, эти ребята то оплачивают, что из государственного бюджета должно финансироваться.

— Иначе никто бы вообще денег от них не дождался...

— Да, а Ходорковский уже тогда некоторую независимость проявлял, за которую и расплачивается, и направление благотворительности его было совершенно личным. Нередко я в лицей-интернат «Подмосковный» езжу, который Ходорковский в 1994 году создал, когда на таджикской границе погранзастава истреблена была, — там наркотрафик, поэтому пограничников просто изничтожили, и много детей-сирот осталось. Тогда он и организовал этот интернат для детей-сирот военнослужащих (сейчас они тоже там есть), а я член попечительского совета, и всякий раз, приезжая туда, знаю: это место, где настроение всегда поднимается, потому что куда ни посмотришь, куда ни зайдешь...

— ...чернуха...

— ...везде тяжело, стыдно — да просто в районную поликлинику заглянешь, где очереди нищих старух...

— ...в богатейшей нефтегазовой стране!..

— ...и эта картина повсюду. Недавно у меня приятельница в больнице лежала, я ее навещала — кошмар, и тут этот интернат, где с пятого класса дети — всего около 200. Можете себе представить? — все выпускники-лицеисты в институты поступили! Зазор между тем, что школа дает, и тем, что на вступительных экзаменах институт требует, очень большой: люди состоятельные покрывают его, репетиторов нанимая, какие-то более самостоятельные дети уже в 11 классе на курсы подготовки идут, кто-то взятки дает — мы, как говорится, об этом наслышаны, а здесь подготовка такая, что успешно конкурировать с другими абитуриентами позволяет. В прошлом году 29 ребят из 30-ти студенческие билеты получили (один мальчик поступать не стал — у него бабушка за­болела, и он к ней поехал), поэтому, что бы про Ходорковского ни говорили... Я даже никогда не отбиваюсь: типа, нет, он белый кролик с мягкими ушками...

— ...святой...

— Мы слишком хорошо знаем, что приватизация того времени представляла, но то, что он талантливый человек, безусловно, потому что огромное дело поднял и поставил его блестяще, а о деталях того, как первый свой миллион зарабатывал, умолчим.

«ОБВИНЕНИЕ,ЧТО У ХОДОРКОВСКОГО РУКИ В КРОВИ, ГОЛОСЛОВНОЕ: ПОКАЖИТЕ КРОВЬ!»

— К ряду убийств, в частности, мэра Неф­те­юган­ска Вла­ди­ми­ра Пе­ту­хо­ва, Хо­дор­ков­ский при­час­тен?

— Голову на отсечение не дам, но на 99 процентов уверена, что этого не было, и знаете, почему? Если бы они были, он по другой бы статье сидел — уж прокуроры и следователи доказательства нашли бы...

— Логично...

— Понимаете, это обвинение: мол, у него руки по локоть в крови — голословное: покажите кровь! — а как они дела шить умеют, мы по процессу того же Ходорковского видим. Это мое такое гуманитарное соображение, поэтому очень важный и интересный момент в жизни нашей страны наступил, когда президентом Медведев стал. На Западе главный вопрос возник: кто он, каких взглядов придерживается? — и я говорила тогда: «Ничего не знаю — первый раз фамилию эту услышала, когда на выборы он пошел, но если процесс Ходорковского с места сдвинется, это будет означать, что он лицо независимое, если же нет — это просто, так сказать, назначенец». Оказалось, увы, второе.

— Вы Ходорковскому симпатизируете?

— Да, безусловно.

— А как считаете, будущее у него есть?

— Очень хочется в это верить: его освобождение стало большим праздником для многих людей, и для меня тоже.

— Михаил Борисович сегодня угрозу для власти по-прежнему представляет?

— По-моему, никакой, потому что я с трудом могу вообразить, что, выйдя из тюрьмы, Ходорковский какую-то политическую деятельность начнет. Думаю, его интересы все-таки на экономику направлены, и если такой человек станет заниматься в нашей стране экономикой, при сколько-нибудь умеренной политике это будет для России полезно. Дело в том, что в отличие от меня Михаил Борисович Ходорковский государственник очень четкий, а вот я государство не люблю — как идею.

— Хм, а за что же его любить-то?

— Ну, структура это неизбежная, она необходима...

— ...и что же — любить ее надо?

— Нет, но самоорганизовываться общество не может — это значит, государство нужно, но в минимальном, в ограниченном каком-то количестве, под контролем общества, у которого оно должно быть на службе. Я абсолютно азбучные говорю вещи, но реальность такова, что государство расширяется безумно, — оно, как раковая опухоль, вокруг все съедает, самокормлением увлекается. Страну эта структура рассматривает, как то, из чего можно соки тянуть...

— ...мое!..

— Ну конечно, а замечательная идея служения забыта. Из мальчиков, которые вместе с Александром Сергеевичем Пушкиным Царскосельский лицей оканчивали, государственных мужей растили, и они, в 17-18 лет выпускаясь, в 19 товарищами министра уже становились (государственная должность в Российской империи, равная заместителю министра. — Д. Г.) — эти люди государству служили, а не использовали его.

— Сейчас у нас тоже «товарищи» министров есть — те, кто занимаются под их руководством невидимой миру работой...

— У нас даже у каждого депутата по по­мощнику оплачиваемому имеется — это, конечно, чистое безобразие, абсолютный абсурд узаконенный. Ну что же (вздыхает), в России живем...

— О Владимире Владимировиче Путине довольно нелицеприятно вы выразились: мол, «эти игры в мачо — какое-то посмешище»...

— Ой, я, если честно, не помню, чтобы подобное говорила, но где-то за столом могла. Понимаете, подростковая цивилизация — та тема, которой я в романе «Зеленый шатер» коснулась, — образ, облик, который имиджмейкеры президента, премьер-министра выстраивают...

— ...и на ковре борцовском, и в воздухе...

— ...на подростков рассчитан: это то, что может для очень молодого человека быть привлекательно, — мотоцикл, акваланг...

— ...штурвал самолета...

— Да, супермен, Джеки Чан немножко — если надо, прыгнет, и все это абсолютно просчитано. Убеждена: путинские имиджмейкеры правильно рассчитали, потому что молодые люди от 15-ти до 25-ти действительно наиболее активная часть населения, и это я по кино знаю: они там главная аудитория.

— Вас, тем не менее, «подвиги» Пу­ти­на, судя по всему, не впечатлили...

— Меня — нет, я уже не в том, так сказать, возрасте: ну что тут поделаешь? Другая игра...

— Личности в современной России все тяжелее приходится или она островок себе создает и там потихонечку выживает?

— Я в молодом поколении (а друзья молодые у меня есть и есть дети моих друзей, уже выросшие) напор вижу, энергию. Да нет, по-моему, неплохо себя чувствовать можно...

— ...если осторожно...

— Можно и неосторожно — если структуру подчинения сбросить, которая нашей российской традицией стала, эти патриархальные принципы жизни...

— ...опору на вертикаль...

— Увы, все это в себе мы несем. Россия не­множко западная страна, но отчасти все-таки и восточная — отсюда эта структура византийская: отец — хозяин, батька...

— ...атэц!

— Ну, конечно, немножко мы еще там, и в одиночку с этим порвать сложно: трудно независимым быть, самому идти. Поэтому я и думаю, что надо образование людям давать, нужно обучать человека думать, а не его программировать. Самостоятельное мышление — вещь очень важная, а система образования нынешняя...

— ...вкупе с телевидением отупляющим...

— ...механизмам учит — так поступать или этак, реализовывать программу какую-то побуждает.

— Скажите, а интеллигенция, о которой Ленин писал уничижительно, что это не мозг, а говно нации, в России еще осталась?

— Наверное, какое-то количество людей независимых, достаточно хорошо образованных есть, но они ничего в этой стране не решают, от рычагов управления полностью отстранены. Чувство брезгливости, интеллигенту присущее, создает ситуацию, при которой он не может, скажем, в нынешней Думе сидеть, поэтому, к сожалению, это просто неработающая совершенно формация. Когда учитель литературы в школе интеллигентен или врач, когда профессионал на своем рабочем месте интеллигент, это замечательно, но я не думаю, что сегодня эта прослойка что-то решать может.
«Мы сейчас в той темной полосе истории оказались, когда очень стыдные проблемы, унизительные»

— Нынче в России вопрос о межнациональных отношениях вновь на повестке дня: как Задорнов сказал, «обострилась дружба народов». Ксенофобию в российском обществе победить возможно?

— Во-первых, это абсолютно универсальный процесс, и появился он не в России и не в наше время: с того момента, как человек осознал себя существом, отличающимся от животных, возникли страх перед чужим, неприязнь к кому-то или чему-то непохожему, более того, ксенофобия и агрессия — это очень тесно связанные между собой вещи, и их можно под внутренний брать контроль. Например, когда горожанин отдает себе отчет в том, что бомж ему неприятен, и поправляет себя — типа, это такой же человек, но попавший в ужасное положение, однако толпа бомжей, которые приходят к церкви, чтобы поесть, вызывает у прохожих в основном раздражение, а у чиновников это раздражение столь велико, что они запретили в соседней церкви в центре кого-либо кормить, чтобы вид города не портить.

Что это, если не один из видов неприятия другого? Он должен быть таким, как мы, тогда с ним можно общаться, подавать ему руку, за один стол садиться — абсолютно универсальный подход, другое дело, что чем ниже уровень интеллекта, развития и культуры, тем сильнее ксенофобные вещи будут выстреливать, хотя при разумной организации государства с этим справляться можно. «Римскую империю» читайте — замечательный, блестящий многотомник немецкого историка ХIХ века Теодора Моммзена о том, как эти проблемы империя решает.

— По-имперски, наверняка...

— Так и есть, но они такой микст сделали и такие механизмы ввели, которые центробежные силы ослабляли. Как? Например, в храме Юпитера были все боги представлены, которым в империи поклонялись, — это означало, что в каком-то духовном смысле все нации равны и каждый сказать мог: наш бог там тоже стоит! Только евреи не захотели этим правом воспользоваться, потому что точно знали: их бог главнее (потом его главенство и некоторые другие народы признали), но поиск компромиссов и в древности происходил. Очень трудно империи сохранить — все они разваливались...

— ...неминуемо...

— Да, причем образовавшиеся осколки уже не склеиваются.

— Россия развалится?

— Во-первых, как империя в большой степени уже развалилась — процесс это естественный, и трагически относиться к нему не надо. Почему все трясутся (ну, не все, но некоторая категория людей), что вот было государство великое, одна шестая часть суши, а теперь только одна восьмая осталась? Конечно, не это главное — важнее, чтобы государство было достойным, чтобы своих бедных, больных, стариков и инвалидов кормило, лечило и работу народу давало....

— Чтобы люди, одним словом, жили нормально, но империи об этом не думают — у них великодержавные амбиции прежде всего...

— Верно — они строят, границы свои укрепляют, и в результате Великая китайская стена появляется, или ПРО, или еще что-нибудь такое же мощное, поэтому-то очень давняя идея мирового правительства существует, которая время от времени всплывает, но ее тут же «забыть» стараются. Об этом замечательно Вячеслав Иванов, крупнейший ученый, говорил — он утверждал, что идеальным может быть мировое правительство, правление интеллектуалов, причем в состав этого органа должны не те люди войти, которым хочется немедленно яхту, остров или бабу с самыми большими сиськами и с самыми длинными ногами купить, а другие, в таких категориях мыслить не расположенные...

— Утопия! — не остров, так бабу всегда хочется...

— Ну, будем знать хоть (смеется), к чему стремиться.

— Выдающиеся писатели всегда пророки: вы сегодня сказать, каково будущее России, можете?

— Конечно же, нет — я не выдающаяся.

— А вы никогда не хотели из России уехать?

— Ну почему? — в 70-е годы только об этом и говорили, и прикидывали... Я же все-таки в круг ученых, ученой молодежи входила, и было совершенно очевидно, что не только о колбасе речь у нас шла — вовсе нет. Наш близкий друг из Союза в 70-х сбежал — поехал на конференцию и там остался: интересная была история. Очень крупный ученый и рациональный человек, он говорил так: «Я здесь на 25 процентов моих возможностей работаю, потому что пробирки для опытов вынужден мыть сам. У меня лаборанта нет, а в более цивилизованных условиях буду на 75 процентов работать». Потом, когда общение между нами стало возможным, он, давно уже американский академик, признался: «Да нет, не на 75 — я здесь на полную катушку выкладываюсь». Понимаете, это для ученых очень сильная мотивация, а еще для художников, которых придерживали...

— ...музыкантов...

— Ну, в широком смысле художников — что же касается желания человека жить там, где ему можно будет больше на заработанные деньги еды купить, — это нормально.

— Да ради Бога!

— Многие из нас очень мигран­та­ми, гастарбайтерами недовольны, но это же так понятно, естественно!

— Где, на ваш взгляд, на земле лучше всего жить — там, где нас нет?

— Дело в том, что довольно много времени я в Италии провожу, бываю нередко в Лондоне — как турист и человек, который может позволить себе не только билет в метро купить, но и сесть, если нужно, в такси. Мне очень хорошо во многих местах, но это совершенно не значит, что там жизнь легче, — она по-другому сложна, потому что, когда в гости или как турист приезжаешь, картинка выглядит изумительно, и окружающим, которые так живут всегда, ты позавидовать можешь, но когда внутри ситуации находишься, очень много тяжелых проблем обнаруживается. Они есть у всех, у всех разные — просто мы сейчас в той темной полосе истории оказались, когда очень стыдные проблемы, унизительные: это вот неприятно.

«РАБОТА НАД РОМАНОМ СЖИГАЕТ ДОТЛА — ТЫ ПРОСТО СОВЕРШЕННО ГЛИНЯНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ СТАНОВИШЬСЯ»

— Ныне покойный Борис Абрамович Березовский признался мне, что ваша книга «Даниэль Штайн, переводчик» (блестящая, на мой взгляд) для него одной из самых любимых стала. В этом многослойном, многогранном, очень мощном романе, где вы вечные проблемы затрагиваете, одни критики поиски Бога увидели, другие — «очередную черную дыру атеизма и новую атаку на христианскую церковь и веру», а как вы, человек умный, горы соответствующей литературы перелопативший, к религии сегодня относитесь?

— Дело в том, что принадлежу я к тому поколению (а может, к тому сорту) людей, которые полагают, что есть некоторые высшие силы над нами, что не все в этом материальном мире завершено, что какие-то вещи мы чувствуем, предчувствуем, ощущаем, но формализовать не можем. Когда религия рамками некой институции скована, очень многое из области глубокой связи человека с Творцом — назовем это Творцом — она теряет.

— Когда посредники появляются...

— История это тяжелая. Для множества людей такая институциированная религия — большая помощь: именно опираясь на нее, со своими жизненными проблемами они справляются. Другие, более в этом отношении свободные, какие-то иные способы ищут, но то, что наш мир этими стенами не ограничивается и что-то превыше нас есть, сомнению не подлежит.

— Вы в этом уверены?

— Да, абсолютно, и я так живу, но это не значит, что меньше прав тот, кто другой точки зрения придерживается, — у нас просто способы жизни разные.

— Я вам неприличный задам вопрос: в Бога вы верите?

— Конечно, просто в моем представлении он не с бородой, не с шестью руками... Несомненно, он бестелесен — это структура нашего сознания какие-то картинки, образы посреднические вырабатывает.

— Чем двое ваших сыновей занимаются?

— Один музыкант — не вполне состоявшийся, правда, потому что с музыкальной карьерой как-то у него не заладилось. Он синхронным переводчиком с английского в каких-то московских фирмах, в кино работает, а старший бизнес-школу Колумбийского университета окончил и сейчас кризисной экономикой занимается, то есть профессия у него интересная, творческая.

— Вы признавались, что, когда «Даниэля Штайна» писали, очень осторожно, аккуратно улицу переходили — чтобы машина не сшибла: действительно не закончить роман боялись?

— Да, под конец у меня такое ощущение появилось, что этому что-то помешать может...

— Страх в подкорке сидел?

— Да, да!

— Почему, эту книгу окончив, вы публично заявили, что больше никогда романов писать не будете?

— Должна вам признаться, что после каждого романа, исключая «Медею и ее детей», я громогласно это заявление делаю, но проходит время, как-то реанимируюсь и опять в какую-то историю большую ныряю.

— Работа над романом выхолащивает?

— Сжигает дотла — ты просто совершенно глиняным человеком становишься, но какое-то время спустя... Нет, я думаю, что окончательно решила больше романов не писать, — на самом деле просто написала, кажется, все, что хотела.

— Редко кто из писателей отдает себе в этом отчет...

— Надеюсь, что тянуть, как у коровы сиську, когда она уже пустая, не буду — вот сейчас с большим удовольствием сценарий сделала.

— Новый роман, значит, пока не предвидится?

— Не-не-не-не-не!

— Вы однажды обмолвились: «Я не Лев Толстой и не Чехов, я не хочу учить людей правильно жить». Во имя чего же литература создается — в частности, ваша: это способ самовыражения прежде всего?

— Да, и то, чем я занимаюсь, очень мне нравится. Иногда трудно бывает, не всегда получается то, что хотелось бы, но это главная в жизни радость.

— Время меняется очень быстро, а значит, и все остальное тоже — вы за этими изменениями поспеваете?

С Дмитрием Гордоном. «То, чем язанимаюсь, очень мне нравится. Иногда трудно бывает, не всегда получается то, что хотелось бы, но это главная в жизни радость»

— Конечно же, нет — постоянно я догоняю, но это вообще участь нашего поколения. Водить машину я в 45 лет начала, за компьютер с пишущей машинки в 55, наверное, пересела, и множество вещей есть, которые воспринимаю со страхом. «Как? — думаю. — Неужели еще и это осваивать надо?». В прошлом году я PC предпочла Mac — это, по-моему, последнее мое достижение техническое. Мне обещали все, что вот сейчас, пока научишься, будет трудно, а потом станет легче — я пока еще облегчения не почувствовала, но уже более-менее с ним управляюсь. Все это возраст (вздыхает) — скорость и реакция уже не те, но это надо принять, ничего не поделаешь, со смирением.

— Я лишний раз убедился, что с умным человеком поговорить — что родниковой воды напиться. Я благодарен вам за ваши произведения, за прекрасные ваши глаза, за то, что вы есть. Хочется новых книг, наверное, пожелать, но если вы уверяете, что все уже написали, то, может, чего-то другого, где сможете реализовать себя в полной мере...

— Спасибо большое, Дима, — это замечательное пожелание. Какой-то кусок жизни биологом я была и уже до смерти им быть собиралась, потом вдруг писателем стала, и это одна из приятных для меня идей, что, может, еще кем-то третьим побуду.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter