Актер театра и кино Валерий БАРИНОВ: «Жена поняла, что я не проиграю ее вместе с домом, дачей и автомобилем...»

День клонился к закату, и на вывесках приморских ресторанов и казино заплясали рекламные огни. Официанты отмеряли в бокалы горячительные напитки, гости оживлялись и веселели. «Когда закроют все московские казино, — сказал народный артист России Валерий Баринов, — буду летать в Севастополь или в Киев». — «Закоренелый игрок? — спросила я актера, ставшего знаменитым благодаря роли отпетого негодяя Хлебонасущенского в телесериале «Петербургские тайны». — Что за радость деньги проигрывать?». — «Можно и выиграть», — с энтузиазмом возразил он. Впервые пришлось встретить человека, который не скрывает пагубного, по общепринятому мнению, увлечения. Но разговор получился не столько об игре, сколько о нем самом, талантливом, страстном, неординарно мыслящем, за что Валерия Александровича охотно зовут на телевизионные ток-шоу. Жаль только, что невозможно передать его голос, перетекающий из баритональной раскатистости в драматический шепот. В театре такой слышат даже на галерке. Говорит Баринов, словно ведет поезд, тормозя на подходе к станции и набирая скорость по мере приближения к интонационному ударению. Туда и обратно, туда и обратно.

«ЛЮБЛЮ ПОКЕР. ЭТО ЗАНЯТИЕ ДЛЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ»

— Валерий Александрович, какой игре отдаете предпочтение в казино?

— Люблю покер. Это занятие для интеллектуалов, психологически тонкое...

— ...когда, имея на руках нелучший расклад, нужно внушить партнеру обратное? Представляю, какую помощь оказывает вам, скажем так, присущий вам апломб. Часто играете?

— Часто — или регулярно — не получается. То же относится вообще к отдыху и развлечениям: я регулярно занят. Удачно старею: много работаю. Но когда появляется возможность, с удовольствием играю.

Вообще, я очень азартный человек, но если в Москве закроют все казино, это не значит, что мне по-прежнему захочется играть, — не настолько втянулся. Я согласен, что, если игральные автоматы стоят на каждом углу и возле каждого магазина и пенсионеры за день просаживают на них всю пенсию, то нужно говорить о национальном бедствии. Ни в одной столице мира нет такого количества игорных заведений, как в Москве.

— Вы удачливый игрок?

— Я бы сказал, половина на половину. Могу сесть за стол с двумя тысячами долларов в кармане, тысячу проиграть и тысячу выиграть.

— А как жена к этому относится?

— Спокойно. Она, наверное, поняла, что я не проиграю ее вместе с домом, дачей и автомобилем. Просто когда мы поженились, я сказал, что ей будет очень тяжело.

— Но если не выигрывать, какой смысл играть?

— Ради удовольствия и притока энергии. Важен момент напряжения, азарта. Знаете, что в человеке главное? Энергия.

Вот я начинал работать с Олегом Борисовым (и тем счастлив), так он всегда спрашивал: «Где будем брать энергию?». Без нее человек неинтересен, а самый большой приток энергии дает любовь. Надо уметь влюбляться. Могу профессионально сказать — дело не в том, чтобы соблазнять, нет. Надо соблазнить себя той или иной дамой, иногда влюбиться в партнершу, чтобы получить энергию и силу. Я не помню такого, чтобы я не был кем-нибудь увлечен.

— А супруга?

— Я и об этом ее предупредил. Но вот был на шоу Лолиты Милявской — меня стали расспрашивать о моих любовницах. Я сказал: «Отвечу одно: у меня есть жена». Глупо и бестактно задавать женатому человеку такие вопросы.

— На каких актерских тропах вы пересеклись с Олегом Борисовым?

— На радио, в кино. Снимался с Олегом Ивановичем в одном многосерийном фильме. И вот однажды пришли на съемки, ждем, когда позовут. Влетает девочка, помощник режиссера, кричит: «Ну-ка, артисты, все на площадку!». Все встают, а Олег Борисов говорит: «Сиди!». Все ушли. Прошло минут 20. Он сидит как ни в чем не бывало, что-то рассказывает. И я сижу. Опять эта девочка приходит и тем же тоном: «Вообще-то, всех просили на площадку». Олег снова: «Сиди». Еще минут 20 сидим. Приходит второй режиссер, приглашает: «Олег Иванович, Олег Иванович, на площадку, пожалуйста». Только тогда Олег встал и сказал мне: «Запомни, у тебя есть только один инструмент, которым ты работаешь, — это ты. И этот инструмент должен уважать не только ты сам, но и все окружающие».

Об актерах говорят — «звезды капризничают». Я не считаю себя звездой, но актеры должны капризничать, как Олег Борисов. Он мне преподал урок.

«КОГДА СЫГРАЛ СТОЛЫПИНА, НОВОЯВЛЕННЫЕ ДВОРЯНЕ ПРЕДЛОЖИЛИ МНЕ ТИТУЛ»

— Хорошая память — половина актерского дела. Верно?

— Актерская память особенная. Что бы ни делал: кокетничал с женщинами, давал интервью, рассказывал что-то, все время пытаешься запомнить ситуацию. Есть такое место в уголочке моего сердца, которое называется «Театр». В этот уголочек я все складываю. Сам устраиваю себе в жизни провокации, чтобы понять ту или иную ситуацию и как из нее выбираться, чтобы потом играть.

Бывает, даже помимо воли в душу и память западают детали трагических ситуаций. Но для актера это просто хлеб.

Когда-то давно я поехал в деревню на похороны своего дяди. Я его очень любил, и для меня, как и для моей мамы, его уход был трагедией. Вот я приехал, смотрю: все готовятся к похоронам. Мама говорит: «Слушай, Валерка, а что ж мы гроб не обили черной ленточкой?».

Я всегда был парень мастеровой. Взял ленточку, гвоздики, молоточек, обиваю гроб. А когда я работаю, всегда пою, и тут замурлыкал какую-то веселую песню. Привычка взяла верх, и я это запомнил. Когда в спектакле «Скрипка Ротшильда» по рассказам Чехова я делаю гроб своей жене, которая еще жива, и пою «Летят утки» — просто от радости, что у меня появилась какая-то работа, это звучит так страшно и так точно!

— Вы сыграли в кино более 70 ролей, а сколько вместе с театром?

— Давно перестал считать, но что-то около 200. Хотя в театре, бывает, человек сыграет одну-две премьеры в сезон, и это удача. Но столько ролей возможно сыграть, только имея очень хорошую память на текст.

Правда, иногда я вообще текст не учу. Режиссер Леонид Пчелкин во время съемок «Петербургских тайн» каждое утро приходил к нам с Гундаревой в гримерку и по-стариковски картавил: «Здорово, ребята, здорово! Ну что, Валерка, ты текст выучил?». А там огромные монологи о процентах, залогах, продаже леса. Отвечаю: «Нет, Леонид Аристархович, что я, идиот, что ли, зачем я его буду учить?». А он: «Правильно, молодец, мы тебе новый написали».

Дело было в том, что я стал жертвой хорошего отношения ко мне замечательного драматурга Анатолия Гребнева. Помните его «Дикую собаку Динго», «Июльский дождь»? Он погиб пять лет назад в автокатастрофе. Гребневу принадлежит и сценарий 48 серий «Петербургских тайн». Бывало, посмотрит, как я сыграл какие-то сцены, вечером напишет для меня новый текст. И так все время... Наташа Гундарева удивлялась: «Как у тебя получается не учить текст?». А я всегда знал: просто надо разбираться в существе написанного, а остальное приложится.

— Валерий Александрович, у вас барская не только фамилия, но и манеры. Не из дворян ли будете?

— Когда сыграл Столыпина, новоявленные дворяне предложили мне титул. Я отказался. «Ребята, — сказал им, — по определению не могу быть дворянином: моя фамилия Баринов, я из дворовых крестьян. Хотя аристократической крови во мне больше, чем во всех вас, вместе взятых».

В моем роду никогда не было ни бар, ни актеров. Я родился в деревне Жилино, теперь это окраина Орла. Город небольшой, но уникальный, родина Лескова, Тургенева, Фета, Леонида Андреева, Бунина. Особенно люблю Ивана Андреевича, по его рассказам записал на радио целую программу под названием «Суходол».

— А когда впервые ощутили призвание?

— Ровно в шесть лет. Участвовал в смотре художественной самодеятельности. Перед огромным взрослым залом читал про войну. В подарок получил кулек конфет. Это были первые шоколадные конфеты в моей жизни. Сработала деревенская смекалка: раз угощают конфетами, значит, артистом быть хорошо.

— Еще бы — весь в шоколаде!

— Потом я очень много пел — слыл местным Робертино Лоретти. Но меня долго мучили мальчишеские комплексы: я считал себя очень некрасивым, а герой должен быть красив. Теперь смотрю на свои молодые фотографии и думаю: «Боже, как я мог так мучиться?». Зато довольно рано узнал свои недостатки и научился их ловко использовать, особенно когда начал играть в комедиях.

Был такой хороший актер и педагог Николай Александрович Анненков. Дожил до 100 лет. Он еще в «Тимуре и его команде» играл, а это был 1940 год. Когда я пришел в Малый театр уже заслуженным артистом (на самом деле, вернулся, потому что я там учился), мы репетировали с Николаем Александровичем пьесу великого князя Константина Романова «Царь Иудейский» (он печатался под псевдонимом К. Р.). Как-то Анненков сказал: «Ты очень хороший артист, но ты не знаешь свой ноль».

Что за ноль? Оказалось, у каждого человека есть такая точка полного покоя, откуда надо начинать. Он стал проводить у меня перед лицом и грудью моей рукой и вдруг сказал: «Вот здесь чувствуешь тепло». И действительно, в этом месте оказалась моя точка покоя. Когда играю спектакль и чувствую, что все пошло не туда, останавливаюсь, пока не найду «свой ноль». После этого появляется необыкновенная свобода и можно продолжать.

«ПЕРЕД СПЕКТАКЛЕМ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ КОПЛЮ ДУРНУЮ ЭНЕРГИЮ, А ПОТОМ ВЫПЛЕСКИВАЮ ЕЕ НА СЦЕНЕ»

— Рассказывают, будто Инна Чурикова перед спектаклем находит разные причины, чтобы оттянуть выход на сцену. В это время она как бы обнажает нерв, на котором проведет роль. А как вы готовитесь к выходу на сцену?

— В Малом театре была когда-то актриса Дарья Зеркалова. Она всегда опаздывала на выход, вылетала на сцену в самый последний момент. Запутывалась где-то в кулисах, в машине, вся эта механика могла затянуть ее под сцену. Но она делала это нарочно, чтобы появилось ощущение риска и опасности. У каждого актера есть своя заморочка.

Я перед спектаклем целый день коплю в себе дурную энергию. Этого никто не замечает, кроме близких, конечно. В такие дни все не по тебе, на всех рычишь, к моменту спектакля эта энергия стоит вот здесь, у горла. И тогда ты ее выплескиваешь.

— Одно время вы играли в Малом вместе с сыном. Семейственность разводите?

— В Малом всегда поощряли создание актерских династий. Но нашлись люди, которым не понравилось, что Егор пришел в театр только потому, что это мой сын.

Сначала он работал в другом театре, а потом молодые друзья прожужжали ему все уши: мол, надо работать с отцом, мы все хотели бы играть с ним. Ну он и послушался. Мне позвонили из театра, сказали: «Насчет сына надо поговорить со всеми актерами». Спрашиваю: «Зачем? Если он вам не нужен, не берите». Так что я не препятствовал, но и не помогал.

Когда мы работали вместе, были трудные времена. С одной стороны, хорошо, что я был рядом и при необходимости помогал. А с другой стороны, все время слышалось: «А-а, это сын Баринова». Егор этим очень тяготился. Не юноша уже, в сентябре стукнуло 32 года. Я ему говорил: «Егор, у тебя судьба почти такая же, как у меня, твое время начнется после 30-ти». Так и получилось. Мы почти одновременно ушли из театра, и сейчас Егор и я очень много снимаемся в кино.

— Сын похож на вас?

— Манерой говорить, голосом — да, но в то же время другой: рост — метр 93, худой, похож на Тарантино.

А вот дочка, Саша, в актрисы не пойдет. Ей только 16, а пишет неплохие рассказы, как я говорю, — «думает пером». У меня папу звали Александр, маму — Александра Егоровна. У нас имена передаются из поколения в поколение. Когда дочь должна была родиться, мы с женой долго думали, как ее назвать — Аня или Саша? А потом Супруга Лена мне из окна больницы сказала: «Родилась Саша». Я говорю: «Почему Саша?». Отвечает: «Ну вот, принесли, и я поняла, что Саша». Ей виднее.

— Вы счастливы в супружестве?

— Не знаю, не знаю. Дети у меня от разных жен. Супруга Лена не имеет никакого отношения к нашей профессии. И это все, что бы я хотел об этом сказать.

— А может, это в вас старомодность говорит, что не любите рассказывать о себе? Сейчас все обо всем говорят не стесняясь.

— Наверное, старомодность. И чопорность. Понимаете, я человек деревенский, поэтому у меня свои, особые представления об этике.

Как-то участвовал в программе Виктора Ерофеева «Апокриф», там как раз об этом шла речь. Все заняты своим имиджем и готовы создавать его любым путем, пусть даже через скандал. Мне это претит. Даже больше — мне это ненавистно.

— Считается, что ненависть не относится к добродетелям. Но как без нее?

— Было бы странно любить некоторые явления. Скажем, я еще очень сильно ненавижу антисемитизм. У нас в деревне не было антисемитов, а связанные с этим предрассудки мне объяснили довольно поздно. Но я сразу понял, какая это подлость.

Вот был я с великолепным режиссером Камой Гинкасом в Каунасе, мы играли там «Царский профиль». Каунас — это родина Гинкаса. Мы с ним поехали на девятый форт, и там он рассказал, что во время войны немцы устроили здесь гетто, куда свозили евреев со всей Европы и расстреливали. В этом страшном месте он провел детство. Гинкаса наверняка расстреляли бы. Но какая-то женщина, несмотря на огромный риск, вывезла его в коляске собственного сына. Гинкас был здесь только в детстве, всего однажды, а с тех пор никогда на это место не ездил. Потом мы встретились с человеком, который был тем ребенком, в коляске которого Гинкаса вывезли из гетто. На меня все это произвело сильное впечатление. Я даже подумал, что если бы снять фильм, то получилась бы гениальная картина.

— Вы всю жизнь работаете с режиссерами, хорошими и разными. Что такое хороший режиссер, с точки зрения актера?

— Хороший режиссер — это как хороший парикмахер: ножницами пощелкал-пощелкал, а больше вроде ничего не сделал, но посмотришь в зеркало — и понимаешь, что помолодел лет на 10, а работы мастера не видно.

С Гинкасом мы возили «Скрипку Ротшильда» в Америку. По условиям контракта должны были у них играть премьеру спектакля. Смотрим: американцы всю первую часть «Скрипки» ржут, хохочут. Я думаю: то ли Чехова не читали, то ли до Гинкаса не доросли. Наши-то уже знают, что из смеха Гинкаса вот-вот вырастет что-то громадное, от чего дух захватит. Во второй части все переменилось. Американцы — как дети, когда их поймаешь, они не понимают, что такое произошло, почему смеялись, смеялись и вдруг слезы потекли? Вот что такое настоящий режиссер.

Меня поразило, что американцы плакали, не стесняясь. Я стал относиться к ним с большим уважением. И еще больше после того, как ко мне подошла одна пожилая пара и рассказала, что прилетели на наш спектакль за тридевять земель с другого конца Америки.

Мы объездили с этим спектаклем весь мир и везде гастролировали с большим успехом. А когда приехали в Москву, на первый показ собрался почти весь бомонд. Я почувствовал, что из зала идет холодок и немой вопрос: ну-ка, ну-ка, чем вы там удивили мир? Первые 20 минут нужно было преодолевать сопротивление зала, пока не оттаяли.

«АКТЕРЫ — ЭТО ЖЕНСКАЯ ПОЛОВИНА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»

— С хорошим режиссером разобрались, а как бы вы объяснили, что такое хороший актер?

— Если можешь перекинуть через рампу некое послание в зрительный зал, если завлекаешь идущей изнутри тайной, значит, ты — хороший актер.

У Товстоногова было замечательное выражение: «На спектакль — как на войну. Один мечтает победить, другой — стать побежденным». Как только человек включается в выдуманную художником историю, у него появляются, может быть, самые святые слезы. Меня всегда поражали слова Пушкина: «Над вымыслом слезами обольюсь». Хороший актер превращает зрителя в соучастника создателя.

А Эфрос давал такое определение: «Актеры — это женская половина человечества». Я с ним согласен. Хотя бы в той части, что для меня в женщине главное — тайна. Так и актер должен привлекать своей тайной. Во Франции шутили: Габен гениально прячется от камеры и потому всегда остается загадочным.

— За что вас называли русским Жаном Габеном?

— Это когда на кинофестивале во французском Анфлере я получил приз за главную роль в фильме «Агапэ». Это слово в Древней Греции означало «самоотверженную любовь, растворение в любимом». Французские газеты написали, что я похож на их любимого Габена. Зато московские приятели надо мной издевались: «Габенишь?». Я тоже относился к французскому комплименту с юмором, но, признаюсь, все равно было приятно.

Кстати, недавно в Москве побывала вице-мэр Анфлера, и по ее просьбе нам организовали встречу. Она сказала: «Дайте, я вас поцелую, соблазнитель, с 96-го года вас помню». Я дал слово, что приеду в Анфлер с новой картиной Ларисы Садиловой «Ничего личного».

«НАМ ТАК ЗАПУДРИЛИ МОЗГИ ВСЯКИМИ РЕЙТИНГАМИ, ЧТО ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ СЕГОДНЯ НИКОГО НЕ ВОЛНУЮТ»

— В последнее время актер Валерий Баринов нарасхват. Только в нынешнем году вышло три фильма с вашим участием. В «Ничего личного» у вас главная роль. Довольны этой работой?

— Картина удалась, получилась в такой французской манере. А роль пока стоит для меня особняком. Я обожаю, когда на премьере сам впервые смотришь фильм и понимаешь: «Получилось!». Мне в последнее время ужасно нравится работать с женщинами-режиссерами, потому что, кроме творческого конфликта, возникает конфликт полов, и это замечательно!

— Во многом точный фильм, без фальши.

— Но в каких муках рождался! Снимали в Брянске, на ее родине. Когда съемки закончились, я уехал, а Лариса сказала: «Еще побуду». Ей надо было прийти в себя. Потом шло время, неделя за неделей, а она не приезжает. Я даже думал, что это я виноват, что-то не так сыграл. Боялся звонить. А оказалось, она, бедная, боялась сесть за монтаж, так волновалась. Представляю, что она переживала, когда надо было принять решение и чуть ли не располовинить уже готовый материал. Не всякий режиссер выбросит в корзину 200 тысяч долларов, а Лариса выбросила. Зато оставшееся дорогого стоит.

— Это мужнины деньги?

— Это деньги, которые достал у спонсоров муж Ларисы — Рустам Ахадов, продюсер. У него были очень хорошие картины с довольно широким прокатом — «Требуется няня», «С любовью, Лиля», другие. Если заметили, в «Ничего личного» очень тонко выстроен звуковой ряд. Ахадов в прошлом звукооператор, не однажды премированный, и очень помогал Ларисе.

Когда собрала «Ничего личного», показала Ахадову и Эшпаю. Мужики сказали, что она сделала гениальную вещь.

— Вашей основной партнершей по картине была Зоя Кайдановская. Как находите ее дебют?

— Садилова долго колебалась, взять ли Зою на эту трудную роль, долго мучила ее разговорами. А Зоя прочла сценарий и сказала: «Умру, если не сыграю». Так ей хотелось эту роль. Тогда Лариса, наконец, сказала: «Утверждаю».

Зоя очень талантлива, пошла в отца и похожа на мать — Женю Симонову. У нее потрясающий голос, великолепно поет. Женя Симонова трижды смотрела картину, и я понимал: не потому, что это ее дочь играет, а потому, что картина ей безумно понравилась. Причем у «Ничего личного» есть такой эффект — чем больше смотришь, тем больше проникаешься. После третьего просмотра Женя сказала: «Сегодня вы играли лучше, чем вчера».

— Как думаете, прокатная судьба фильма сложится удачно?

— Не думаю, что этот фильм ожидает какая-то сверхудачная прокатная судьба. В то же время не хочу сказать, что это картина для избранных. К великому сожалению, нам так запудрили мозги всякими рейтингами, что все стало просто ужасно. Не то что чужое страдание — жизнь и смерть никого не волнуют. Есть два события в жизни человека: рождение — оно уже было и смерть — будет обязательно. Человек должен подойти к этому моменту достойно, подготовленным. А кино делает вид, что ничего этого нет. Толстой говорил так: «Если ты хотя бы раз в день не подумал о собственной смерти, то день прожит зря».

— «Ничего личного» — о личных страданиях и сострадании. Но люди сейчас не особенно на такое откликаются.

— Там — о невозможности взаимопонимания. Как у Чехова: «Кофе хочешь?». — «Нет». — «Сейчас принесу», «Есть будешь?». — «Нет». — «Сейчас разогрею». Люди не слышат друг друга.

Герой сначала с головой уходит в сопереживание, а потом сбегает. В жизни мне было бы безумно трудно в такой ситуации. Хотя то, что я сыграл в этой картине, в жизни пропустил через себя. Хорошо или плохо, но так было.

Мне очень нравится первая реакция зрителей и критики на фильм «Ничего личного». На Московском кинофестивале нам дали приз международной критики. Так что считаю, что свой миллион я уже выиграл.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter