Любить по-русски

Юлия ПЯТЕЦКАЯ. «Бульвар» 24 Ноября, 2004 00:00

Говорят, у русских есть то, чего больше нет ни у кого на свете, - великая русская литература. Несмотря на то что ее почти никто не читает, в том числе и в России, ею время от времени, как бы это сказать по-русски, озабачиваются.

К своему 85-му юбилейному сезону Театр Франко приурочил премьеру "Братьев Карамазовых", поставленных обладателем семи украинских театральных премий "Пектораль" Юрием Одиноким. "Карамазовы" - последний роман Федора Михайловича и первая попытка Одинокого адаптировать русского классика для украинской сцены.

Попытка, надо сказать, отнюдь не робкая - режиссер отважно впихнул в свою пятичасовую версию все четыре части романа. Видимо, опыт Эймунтаса Някрошюса, с его шестичасовым "Вишневым садом", и Льва Додина, с 12-часовыми "Бесами", не может не вдохновлять.

Как правило, такую экзекуцию зритель запоминает надолго. Главное, что он усвоит: жизнь как была тяжелой, так и осталась. Пьют, воруют и каются. Каются, воруют и пьют. В промежутках любят и убивают.

На этот раз нарезка из Достоевского получилась не только весьма содержательной, но и увлекательной даже для самого неусидчивого театрала. Народ честно вникал в происходящее, а уж когда Иван Карамазов (Алексей Богданович) завел свою обличительную песнь о несправедливости мироустройства и слезинке ребенка, публика оказалась на грани очистительной истерики.

Правда, в такие моменты появляются предательские мысли о том, что Достоевского все-таки лучше читать, а не ставить и экранизировать. Когда столь неоднозначный текст вложен в уста однозначного актера - выходит несколько водевильно. Федор Михайлович вгоняет читателя в стресс медленно и аккуратно. Царапает полегоньку своим скребочком, пока не задерет до смерти. У Одинокого, естественно, на медленное убийство времени не было. Поэтому доставал он по-своему.

Как ни странно, лучше всего это ощущается на уровне художественного оформления (Андрей Александрович-Дочевский) и музыкального сопровождения (Александр Курий). Шопен вперемежку с русскими народными песнями, сценическое пространство, сколоченное из крупных, плохо пригнанных друг к другу досок, и кусок неба то ли с ножом гильотины, то ли с циркулярной пилой воздействуют на сознание и подсознание гораздо сильнее, чем пафос о Боге и Человеке.

Что касается героев, то, пожалуй, не следует рассматривать этот спектакль с точки зрения актерских достижений. Их здесь нет. Актер в стильных дощатых декорациях занимает совсем немного места. И как только артисты пытаются хлестать через край, философская притча оборачивается скандалом на коммунальной кухне.

А вот с Алешей (Дмитрий Чернов), похоже, получился настоящий прокол. Кто этот юноша и что он делает пять часов не сцене, я так и не поняла. Ради Алексея Федоровича Достоевский, можно сказать, весь свой роман придумал, а в спектакле Карамазов-младший выполняет функции вводного слова в предложении - убери его, смысл не изменится. Просто слов станет меньше.

Зато самое замечательное в этом театральном марафоне происходит в конце. Одинокий, с таким тщанием пять часов воплощавший текст, душу, мысли и чувства русского гения, в трех минутах финала неожиданно опрокидывает это с лихостью сорванца, впервые оставшегося дома без родителей. Обманутыми остаются все - и Достоевский со своим культом страдания, и Россия с ее "пьют, воруют, любят, каются", и зритель со своими ожиданиями, слезами и соплями.

Циркулярная пила визжит как резаная. Смердяков (Остап Ступка) убивает папу Карамазова (Лесь Заднепровский) и, не выдержав мук вроде бы совести, кончает с собой. Иван окончательно сходит с ума от мыслей о слезинке ребенка. Лизанька (Татьяна Шляхова) так и остается безногой и отвергает Алешу. Катерина Ивановна (Ирина Дорошенко) прощает старшего брата Дмитрия (Олег Стальчук), бросившего ее ради легкомысленной Грушеньки (Виктория Спесивцева). Митя отправляется на каторгу за убийство отца, а Грушенька легкого поведения бросается ему вслед.

И вот на весь этот мрак, стенания и скрежет зубовный, на всю эту застывшую в своей бессмысленности и беспощадности вечность нежданно-негаданно обрушивается человеческое многоголосье, гиканье и свист: "Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява, бородушка кучерява. Ой, люли, люли, лю...".

Достоевский не просто закончился. Его грубо прервали. Будто в затхлом, темном, сыром сарае, с копотью, слизью и паутиной по углам, ветром выбило дверь. А на дворе мороз, снег крупными хлопьями и румяные толстые бабы в цветастых платках. А может, наоборот - лето, жаркое солнце, сочная трава и румяные толстые бабы в цветастых сарафанах...

Однажды Вуди Аллен похвастался, что овладел методом скорочтения и всего за несколько часов прочел "Войну и мир". "Там что-то про Россию..." - сообщил он.