Михаил ГУЛЬКО: «Без мамы и Родины человека нет и быть не может — для каждого из нас, независимо от того, какого он роду-племени, крещен или обрезан, сидел, лежал или висел, это безоговорочно свято»

Признаюсь: человек я до­­статочно закрытый — обо всем, что касается музыки, спрашивайте — расскажу, но личное с прессой предпочитаю не обсуждать, наизнанку не выворачиваюсь. Воп­росы о том, когда родился-крес­тился-женился, сколько зарабатываю, с кем романы имел, а с кем разборки и чем мои друзья и близкие занимаются, какую-то настороженность у меня вызывают, сразу интересуюсь: «Зачем это вам?». И сам в чужую жизнь вмешиваться не люблю, и дру­гим в мою влезать не разрешаю, тем более бестактно и бесцеремонно, с места в карьер, как это часто представители прессы делают, а вот Дима Гордон меня разговорил. Он умница и большущий талант — не каждому журналис­ту дано умение буквально сразу расположить к себе собеседника и так вежливо, культурно и этично совершенно четкие, прямые вопросы задавать, от которых не отвертишься — отвечать надо искренне и правдиво.

Cлова моего жившего в весьма непростое время папы вспомнились: «Если уж вдруг придется, на допросе говори только правду». — «Почему?» — спрашивал я. «Потому что могут разбудить среди ночи и ты должен будешь повторить то же самое».

Я вообще правдивый — соврать мог только в детстве, и то в ситуации, когда побьют, а расстраивать маму не хочется, поэтому не признавался и твердил, что упал. Это ложь во спасение, она допускается, а вот любая другая — нет: лучше уж молчи, но не ври, не общайся с человеком совсем, если душу перед ним раскрывать не желаешь. Диме я абсолютно доверился и рассказал даже то, чего не открывал никому: видимо, потому, что он тот, кому хочется верить, и это счастье, если такие люди на твоем жизненном пути попадаются, потому что без веры прожить невозможно, она обязательно должна быть — в кого-то, во что-то...

Это интервью укрепило во мне веру в себя и в то, что дело, которым я занимаюсь, мое творчество, по-прежнему нужно и интересно. Конечно, телебеседу, которую Дмитрий со мной записал, я посмотрел и, безусловно, волновался: не каждый день приходится перед камерой «раздеваться» — вдруг что-то некрасивое с перепугу ляп­нул или нехотя кого-то обидел, значения этому не придав? Репутацию зарабатывают, как известно, годами, а погубить ее можно одним неудачно вырвавшимся словом, но уже с первых минут стало понятно: переживать совершенно не о чем, Дима сумел такую атмосферу со­з­дать, что чувствовал я себя очень комфортно.

Личную тайну открою: на экране я никогда на себя не смотрю — сейчас в первый раз увидел и так расчувствовался! В частности, из-за архивных фрагментов — там же и песни любимые, и выступления в лагерях, куда 15 календарных лет ездил и где столько удивительных судеб человеческих переслушал и повидал, что обо всех рассказать жизни не хватит, и бесценная моя Люсенька, Людмила Марковна Гурченко, с которой мы даже не целовались, потому что оба были в музыку влюблены и эта любовь выше простой влюбленности оказалась... Все так душевно, так трогательно, что ком к горлу у меня подступал, и слава Богу, что программу на две части разбили — осилить всю сразу точно не смог бы, понадобился перерыв, чтобы с нахлынувшими чувствами и переживаниями справиться. Словами всю палитру их не опишешь, а пытаться — все равно что невесту пощупать по телефону...

Новую книгу Гордона тоже прочту обязательно: все, что он делает, уважения достойно — и эти сборники, и его «Бульвар», который регулярно на Брайтоне покупаю, чтобы ниточка, с Родиной связующая, не прерывалась. Согласитесь: уехать-то я уехал, но, кто я, откуда и на какой земле рос, не забыл — и мову помню, и на ней розмовляти стараюсь, и когда на рынок при­хожу, бабушки-торговки улыбаются — давно знают, какое у меня любимое слово. Беря сметану, овощи, зелень — да все равно что, я достаю кошелек, деньги отсчитываю и громко про­шу: «Рахуй!» (ну, нравится мне, как звучит, — что поделаешь?), а когда в Украину выступать еду (мотаюсь, кстати, так, что день и ночь уже перепутал), на таможне только по-украински на­ма­га­юся з хлопцями спiлкуватися. Жаль, что они зачастую непонимающими глазами на меня смот­рят: мол, что он не­сет, зачем? — а мы с Люсенькой, кстати, в Москве когда-то условились: лишь на мові, як у початковій школі, общаемся, потому что, куда бы ни забросила судьба, язык детства и песни, которые пела мама, забывать нельзя.

Как же приятно осознавать, что не только ты ничего не забыл, но и тебя на Родине помнят! Во-первых, Димины зрители и читатели — он ведь только с теми встречается, кто им интересен и с кем они сами поговорить хотели бы, а во-вторых, мои слушатели, которые всюду, даже из-под земли, найдут — никуда же от них не спрячешься.

Недавно вот случай был — в Трускавце, куда мы с Тать­яной, моим директором по работе и самым близким человеком по жизни, поехали водички попить: не успели поселиться, ребята подходят — местные, львовские: «Дядя Миша, мы так рады, давайте концерт сделаем!». Я по­началу отнекивался: «Да я без аккордеона, отдыхаем мы здесь, и потом, я же афиши видел: каждый день кто-то тут выступает — нехорошо людей двигать». — «Ой, ради вашего приезда кто хочешь подвинется!» — в общем, уломали. Откуда-то аккордеон подогнали, а костюмчик и минусовки у меня всегда с собой — я как та барышня из анекдота, которая к стоматологу собирается и чистые трусишки надевает, а муж видит и спрашивает: «Ты же вроде к зубному идешь?». — «Мало ли, — отвечает, — а вдруг он нахал?».

Афишу, короче, хлопцы повесили, билеты продавать стали, а потом попросили: «Дя­дя Миша, вы рядышком тут постойте, по­жалуйста, чтобы люди видели, что вы действительно из Америки прибыли и петь у нас будете, а то сомневаются...». Я посмеялся, конечно, и вспомнил, как когда-то на Колыме, приметив меня, один полковник от радости чуть не прыгал: «Как хорошо, что вы, Миша, приехали, а то зеки верить мне не хотели, зарезать грозились, если соврал вдруг и вас не будет»... В общем, постоял — чтобы убедились и пришли, а только концерт закончил — другие ребята по­жа­ло­ва­ли: «Мы ресторан тут открыли, поедем­те к нам!» — и снова я петь отправился...

«Чем бы выступление, — думал, — закончить?», ведь исполнил уже все, что можно, — и лирику, и тюремные песни, и военные, и белогвардейщину... «Стоп! — себе я сказал. — Осталась еще одна — пожалуй, главная» и запел: «Рідна мати моя, ти ночей недоспала, ти водила мене у поля край села...» — так в зале все, как один, встали: и украинцы, которые с запада, и те, кто с востока, и заграничные гости... Кто потому, что поражен был: смотрите-ка, мол, москалик из Нью-Йорка по-нашему поет, кто потому, что почувствовал: концерт заканчивается, а в конце из уважения к артисту вставать принято, но большинство, мне ка­жет­ся, поднялось потому, что песня-то о чем? О том, что для каждого из нас, независимо от того, какого он роду-племени, крещен или обрезан, сидел, лежал или висел, безоговорочно свято — о маме и Родине, о том, без чего человека нет и быть не может.

Я счастлив, что так меня понимают и что благодаря беседе с Дмитрием Гордоном наверняка поймут еще боль­ше, глубже. По крайней мере, на это надеюсь, а Димочку хочу в завершение заверить: теперь мы с тобою друзья на всю жизнь, и это, ты знаешь, не просто слова...

Новую книгу Дмитрия Гордона «Свет и тень» с автографом автора вы можете приобрести по почте.