Михаил ЖВАНЕЦКИЙ: "Когда мне говорят: "Еврей", я отвечаю: "Христос тоже евреем был, а кем стал!"

Ровно 50 лет назад, в 56-м "оттепельном" году, одессит Михаил Жванецкий получил диплом по специальности "инженер-механик подъемно-транспортного оборудования порта" и отправился с ним в самостоятельную жизнь. Сегодня о тех незапамятных временах писатель говорит с ностальгией, почти стихами: "Никогда уже не буду я молодым. И высоким. И стройным"... Фотографии того периода запечатлели красавца с атлетическим торсом и ясным взором. "Торс у меня до сих пор атлетический, если кто может видеть, - скромно уточняет Михал Михалыч, - но сейчас вступает в действие живот. Наши недостатки переходят в наши достоинства, так что живот переходит в атлетическую грудь". Кстати, мускулатуру Жванецкий приобрел благодаря спортивной гимнастике: имел крепкий второй разряд, выступал даже за институт. Еще недавно ему говорили, что хорошо бы заняться тяжелой атлетикой, но "попробуй ею заниматься, когда юмор у тебя прет отовсюду", - сокрушается сатирик. Думаю, он просто пресытился тяжестями во время разгрузки-погрузки судов в Одесском порту. "Вира!", "Майна!"... Вполне вероятно, Михал Михалыч до сих пор с переменным успехом пытался бы поднять там неподъемную советскую экономику, если бы не портфель. Маленький такой, кожаный - с ним, работая в одесской поликлинике хирургом, отправлялся Мишин отец по вызовам, в нем носил истории болезней. Овдовев, вместе с медалями и несколькими фронтовыми письмами мать передала семейную реликвию сыну... Вещь во всех смыслах дорогая, но, сами понимаете, творческой натуре ходить с портфелем в порт, заводской цех или контору слишком банально, никчемно, а вот выйти со старомодным изделием из кожи на сцену, напротив, круто и экстравагантно. Помнится, после концерта в "Карнеги-холле" потрясенная "Нью-йорк таймс" подписала фотографию нашего классика исчерпывающе лаконично: "Еврей с портфелем". За долгие годы видавший виды портфель разбух от монологов и миниатюр - только для Карцева и Ильченко их написано более 300. Вместе с хозяином он объездил весь мир: бывал в Австралии, Штатах, Израиле - везде, где есть наши эмигранты. В конце же концов, за заслуги перед отечеством был отлит в бронзе и водружен на пьедестал в Одессе. (Сам Жванецкий при жизни на такие почести не претендует и довольствуется минимумом: чтобы блистать, шутить и смешить, ему всего-то и нужна пара яблочек "голден" в гостиничном номере, крепкий кофе с коньяком на сцене да публика в зале)... К слову, не зря подмечено, что творчество отечественных кумиров имеет, как правило, три источника, три составные части... Первую я уже назвал, остается добавить еще две - это выпивка и женщины. По части спиртного особой переборчивостью Михал Михалыч никогда не отличался - с молодости любил народный напиток портвейн и сладкие вина с запахом винограда - типа "Лидии" и "Изабеллы", сейчас может водочки накатить, зато, когда дело касается дам, он знаток, ценитель, гурман... Это ведь Жванецкий сказал: "Женщин умных не бывает - есть прелесть какие глупенькие и ужас какие дуры"... Теперь он не без кокетства признается: "Безумно остро, до сумасшествия, чувствую интеллект красивой женщины, физически ощущаю красоту женщин без интеллекта и имею огромную тягу к разговору с женщиной неброской красоты". Разумеется, дамы отвечают ему взаимностью! Одна из них, Алла Пугачева, даже возмутилась: "Жванецкий сатирик? А что такое сатирик? Маленький какой-то: сати-рик... Он Сатир!". ...Его растащили на цитаты - зачастую без указания авторства. В интернете он с немыслимым отрывом лидирует по количеству ссылок. Изданный пять лет назад, его четырехтомник остается в списке бестселлеров, и кажется, что этот мудрый человек 72-х лет от роду знает ответы абсолютно на все вопросы. Кроме одного: кому передать свой портфель?

"ВНУТРИ МЕНЯ ПЕПЕЛ - ВЫЖЖЕННАЯ ПУСТЫНЯ"

- Воистину, нет пророков в своем отечестве, и гениями у нас называют людей только после их смерти. Вы, Михал Михалыч, счастливейший человек, потому что гением вас признали еще при жизни, а у меня сегодня просто счастливый день, потому что знакомы мы много лет, но обстоятельно поговорить все как-то не получалось...

- После таких слов хороших, что ты обо мне сказал, как-то даже стыдно жить дальше, хотя постараюсь еще потянуть. Прости, перебил...

"Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли...". С Никитой Михалковым

- По-моему, иногда очень важно сказать человеку в глаза, да еще при свидетелях, что он из себя представляет, тем более время это уже подтвердило, это аксиома, не требующая доказательств. У вас украинские корни: вы чувствуете себя человеком, который здесь родился и вырос?

- Полностью. Конечно, моя родина - Украина, Одесса, а если представить все это в виде конуса (сначала широко, размашисто идет, а потом заостряется), то пространство большой развалившейся страны - мощной, с гремящими танками и ракетами - становилось все уже, уже... Вот здесь, у основания - Украина, ближе к острию - Одесса, а на самой верхушке - Аркадия, море, и там я...

- Не сочтите за комплимент, но я совершенно осознанно считаю вас абсолютным гением. Любопытно, вы придерживаетесь такого же мнения?

- (Улыбается). Дима, вопрос ужасный - ну что я могу ответить? Об этом надо спросить у жены - все достается ей, да и друзьям порой перепадает. Это страшно, это мучительно... Внутри меня пепел - выжженная пустыня, а то, что ты говоришь, мне всегда кажется то ли сплетнями, то ли чем-то сомнительным... Понимаешь, всерьез никто таких слов не произносит: только на ухо, лично мне, и с этим я что-то должен делать, не знаю что...

Иногда думаю: "Да ладно, Миша, они просто тебя поддерживают, хотят сделать приятное", а с другой стороны, довольно много народу так говорит - почему это вдруг, спрашивается, они все решили доставить мне удовольствие? Ну а с третьей стороны, Дмитрий, никто ничего лестного обо мне не пишет. Имею в виду большую российскую прессу в Москве, куда мы все оказались выброшенными, потому что моряк должен жить у моря, а писатель, артист - возле искусства, возле театра... Даже в тот период, когда я не принадлежал себе и, где бы ни появлялся, встреча была уже подготовлена и никакой силы характера, никакой злости не хватало, чтобы что-нибудь изменить (был еще жив Райкин!), даже тогда ничего хорошего пресса обо мне не писала. Вот и сейчас не пишет... Есть просто люди, у которых в крови: ничего хорошего!

В последнее время - потому, видимо, что на кого-то мое присутствие стало давить, - я слышу все больше негативных отзывов: то там что-то лишнее сказал, то тут, а я же продолжаю говорить... Значит, опять могу что-то не то брякнуть, кого-то походя царапнуть - особенно в этом жанре, в сатире. Поверь, у меня очень тяжелая жизнь, по-настоящему тяжелая...

(Мечтательно). Если когда-нибудь я обрету благополучие... Хотя верится с трудом... Собственно, у кого я его видел? Даже у олигархов на лице не замечал...

- Ну, у них - это понятно...

- Оно только в нашем воображении... Я спрашиваю: "Миша, тебе нравится его яхта? А теперь представь себе это скопище механизмов хотя бы в плохую погоду с женщиной, которую он называет своей женой и которая сидит на этой яхте одна. Его же там нет, потому что он все время мотается по делам. Или пусть даже есть, но на море шторм, страшная качка. Судно-то небольшое...". Вот я и говорю: "Все это - игра воображения. Абсолютным благополучием чаще всего светится дурак - на лице умного человека счастья, как правило, не бывает".

- Иногда хорошо быть дураком, правда?

- Конечно, мне даже кажется, что чаще, чем нужно. Почти всегда... Счастье - когда тебя понимают, и счастье - когда ты ничего не понимаешь.

Несмотря на тяжелое время, Миша Жванецкий был довольно жизнерадостным ребенком

- Порой умные люди специально прикидываются олухами - так легче. Вам приходилось изображать из себя что-то подобное?

- Нет - этого я всегда требовал от женщин, и мне очень нравилось, когда у них получалось... Наши спутницы в этом поднаторели - изображают легкий кретинизм, когда нам нужно, и потому мы бываем счастливы... Говорим: "Ты моя!", и она кивает: "Я твоя". Ну что это значит? Может, в какое-то мгновение так и кажется, но кто поручится, что завтра все не изменится? Даже если она выдаст тебе удостоверение, что твоя, и ты с этой справкой всю жизнь ходить будешь... Все эти клятвы, как говорили в Одессе, "под дурачка", зато как мы счастливы в ту секунду, когда она это скажет, и, видя на твоем лице счастье, она тоже счастлива. Женщины овладели этим искусством сполна, а мужчины?..

...Если я буду спотыкаться, если ты вдруг увидишь, что мысль моя не развивается, говори дальше. Это как в физике: ты что-то сказал, сформулировал закон, допустим, Е = mc 2 - все, больше нам ждать нечего (смеется)! Альберт Александрович, спасибо! Ну что ему еще сказать?

"Я ВЫРОС В СМЕРТЕЛЬНОЙ БОРЬБЕ ЗА СУЩЕСТВОВАНИЕ"

- Почти уверен, что в 60-70-е годы, когда к вам пришел шумный эстрадный успех, вы мечтали стать членом Союза советских писателей, получить официальное признание, чтобы о вас говорили: "Писатель Жванецкий". Не исключено, что чем больше шло времени, тем чаще задумывались вы над тем, какое место занимаете рядом с такими корифеями сатирической литературы, как Аверченко, Зощенко, Ильф и Петров... Переросли вы, на ваш взгляд, кого-то из них или еще не дошли до их уровня?

- Дима, меня никогда не волновало, где мое место относительно покойных классиков, - я всегда думал, какое занимаю место относительно современников, тех, кто живет со мной на одной улице. При этом речь не об уровне благополучия, вовсе нет. Сейчас мне иногда даже стыдно, что у меня свой дом в Аркадии, что мои окна смотрят на море. Стыдно, потому что многие живут гораздо хуже, хотя, наверное, то, что я вижу море, очень мне помогает, это моя мечта с детства. Сравнивать же, где Ильф, где я, где Эдуард Багрицкий, а где Исаак Бабель?.. Нет... Нет!

Я тебе больше скажу: это не моя задача. Вокруг куча народа. Кто-то даже по службе - есть ведь такие должности - обязан всех расставлять: вот пусть и работает. Кто-нибудь где-нибудь... Не знаю, где, но такие люди наверняка есть. Может, и еврей найдется, одессит: возьмет и расставит все по местам. Если нельзя здесь, то где-то в Нью-Йорке обязательно кто-нибудь защитит диссертацию. Америка - странная страна, где исследуют такие предметы, в которых мы путаемся. Мы еще не сообразили, почем помидоры или где писатель, а там докторская уже готова. Мне Володин сказал: "Обо мне в Калифорнийском, кажется, университете диссертацию защитили". Вот и я жду, пока кто-нибудь что-нибудь обо мне защитит и я его с этим поздравлю.

- От коллег, которые тоже пишут сатиру, вы разительно отличаетесь - если на бумаге у них что-то смешное и выходит, то в жизни это, как правило, совершенно скучные, унылые персонажи. Вы же просто лучитесь юмором - это гены?

- Любой националист и патриот отличается тем, что себя из конкуренции вынимает и ставит на особое место. "Скажите спасибо, что я русский, - говорит он. - Мне спасибо, и вам спасибо". Вот что в нем главное: конкуренцию сразу побоку... Я сейчас не хочу говорить о магнитофонах, транзисторах, микробиологии - не мое это дело, а вот он: "У нас духовность, мы - нация, и в случае чего побьем морды"... И невдомек бедняге, что ему разобьют в тысячу раз сильнее, потому что у конкурентов в руках техника.

Не буду говорить о других, но я вырос в смертельной борьбе за существование. Откуда этот юмор? Где его почва? Везде - от окончания школы до поступления в институт. Учителя предупреждали: парень идет на медаль. Шел, шел, шел, потом: нет, он еврей, - и где-то в 10 классе я перестал идти на медаль. Ни черта не получилось - еврей! Потом опять еврей, и снова еврей - все время я натыкался на это лбом, у меня не было того - самого главного...

Я всегда говорил: "А вы могли бы в этой стране прожить евреем?". Когда вижу антисемита, мне хочется спросить: "Ты что, завидуешь?". Дима, я же не вылезал из конкурентной борьбы. То подожгут, то не дадут, то обидят, то вообще задавят. Одно, другое, третье - и все время ты сглатываешь...

-...а в конце концов вывезут в лес, изобьют и "мерседес" отнимут...

- Да (грустно), это уже в конце концов... Когда ты так сглатываешь, сглатываешь и постоянно крутишься, черты вырабатываются и хорошие, и плохие. Плохие - это то, что делаешь исподтишка, когда никто не видит. Необходимость существовать при отсутствии свободы и демократии, украдкой, и вырабатывает это жизнелюбие, это цепляние за жизнь. Ну и, конечно, хотел я сказать: "Выживают талантливые", но нет, выживают все...

С родителями

-...правда, по-разному...

- Да (задумчиво), но!.. Сейчас я закончу формулировкой: неважно, кем ты был, - важно, кем стал. Когда мне говорят: "Вы еврей, еврей!", я отвечаю: "Иисус Христос тоже евреем был, а кем стал!". Важно, кем ты стал, когда закончил с тем существованием и вышел за рамки нации, и вот уже Дмитрий Гордон - известный журналист, редактор, ведущий популярной передачи, говорит обо мне такие слова. Ну что тут поделаешь - жаль! Надо было сказать это раньше, хотя я готов и сейчас их послушать.

"СНАЧАЛА Я ВЫШЕЛ ЗАМУЖ ЗА РАЙКИНА, А СПУСТЯ ГОДЫ - ЗА ЕЛЬЦИНА"

- Вот интересно, ваши родители тоже чувством юмора не были обделены? Как они относились к тому, что вам аплодируют полные залы, - вы ведь наверняка приглашали их на свои выступления?

- Папа ничего этого так и не увидел. Его не стало в 57-м, он умирал у меня на руках. Из Отрады - мы там снимали дачу - я помчался в райком партии, где был телефон, вызвать "скорую". Бежал на каких-то чужих ватных ногах - как я туда долетел? Ворвался в кабинет какого-то секретаря: "Мне надо позвонить, срочно!". Такой робкий, только-только после института... Он мне сказал: "Пожалуйста! Раз такое...". Боже мой! (Горько). Нет, не хочу вспоминать!

...Папа не успел, а мама многое видела. Она тяжело воспринимала такой успех: "Зачем это тебе надо?", на сердце у нее было неспокойно... Мама прожила такую же жизнь, как и я: "Ты работал в порту, все было хорошо...". Райкин ей говорил: "Раиса Яковлевна, у вашего сына талант. Скажите, чтобы он работал со мной, внушите ему. Он многого достигнет, мы достигнем вдвоем, только объясните ему, что у него все еще начинается, а потом пойдут переманивания". Маме очень нравилось, что Аркадий Исаакович с ней так разговаривал.

- Она понимала, с кем говорит?

- Наверное. Все это напоминало какую-то женитьбу, в общем, Райкин посватал меня на работу, и я вышел за него замуж. У меня было два таких шага в жизни - в следующий раз это случилось, потому что почувствовал мощный авторитет и вышел замуж за Ельцина: мне показалось, что он покончит с коммунизмом. И действительно, пусть не до конца, но все-таки... Выйдя замуж, я сохранял двум этим людям верность...

-...в отличие от них...

-...да, пока они сами меня не выставили. Аркадий Исаакович, помню, сказал: "Миша!" - и показал на дверь, хотя с Борисом Николаевичем мы до сих пор в замечательных отношениях.

- Когда-то вы мне сказали, что самое яркое впечатление детства - это война, первая бомбежка. Чем же она так вам запомнилась? Сейчас очевидцев уже мало осталось...

- Я, слава Богу, тоже войну помню плохо - мне было всего семь лет, но вот бомбежка врезалась в память. Сначала мы добирались из Томашполя, если знаешь такой городок, до Винницы, я впервые ехал на грузовике... До этого все на лошадях, на бричке (отец был сельским врачом, таким, как у Чехова), а тут радиатор, пробка... Впервые в жизни я увидел, как под этот металл летит дорога...

По сторонам я не смотрел, только вперед, и вот представь: радиатор, и под него на большой скорости уходит дорога. Меня это потрясло совершенно! Потом мы сели на поезд и ехали, а затем этот товарный эшелон остановился в поле, взревели бомбардировщики, и мы с мамой бежим - негде спрятаться. Она лопух на меня надела - думала, что замаскирует...

- Обычно, когда речь заходит об одесситах, подразумевается какой-то особый, исключительный, ни на что не похожий юмор. Скажите, одесский юмор - это не миф? Понятно, что сейчас прежней Одессы уже нет, но она действительно такой была или ее придумали?

Юность гения прошла в Одессе. Этот город во многом повлиял на Жванецкого как писателя, но этого города, по мнению Михал Михалыча, уже нет

- Нет, одесситы придумать ее не могли, хотя сейчас - да, грешат этим, потому что Одесса разъехалась. "Одесса больше там не живет", - это сказал не я, а какой-то замечательный израильтянин, бывший одессит. Милиция получила квартиры, освобожденные будущими эмигрантами, люди, которые разговаривали на том языке, попрощались с могилами. Приходила старушка на кладбище и говорила: "Изя, я уезжаю... За тобой будет ухаживать Аня, наша дворничиха, она обещала, а я не могу больше тут оставаться, уже все уехали и сейчас забирают меня... Изенька, прощай!". Она говорила это, сидя на могиле, и так уехала треть города.

Самое обидное в этой истории то, что никто им не сказал: "Останьтесь!", никто не сказал: "Возвращайтесь!", никто вообще ничего не говорил, только препятствовали, препятствовали, препятствовали... Да, все прошло, но скажите своим людям, что вы об этом думаете. Если их не хватает, скажите: "Вас не хватает", если, наоборот, без них полегчало: "Хорошо, что уехали", но нельзя делать вид, будто ничего не произошло... К сожалению, с Одессой случилось именно это.

Дима, тот город жил иначе... Тогда не было телевидения, поэтому все ходили по улицам. Я это в Эйлате сейчас увидел, в Израиле: ходят по улицам, будто нет телевидения. А у нас его действительно не было, поэтому люди друг друга видели, поэтому было упорное, настойчивое, на ходу ухаживание за девушками. Вот эти дурацкие: "Девушка, скажите, который час?", "Девушка, а вы куда? А вы читали Хемингуэя?"... Все это говорилось сзади, а сейчас как-то бессмысленно спрашивать...

-...все равно не читала...

- Я даже не знаю, где сейчас знакомятся...

Это была Одесса, и когда, например, во дворе вспыхивал скандал, одна дама кричала другой: "Ты вообще девочка!". - "Я девочка? - возмущалась соседка. - Чтоб у тебя такая дырка была в голове!"... В ход шли слова из коктейля, взбитого из трех-четырех языков, это был тот совершенно непонятный язык, когда мыслят по-еврейски, а говорят по-русски.

"ЕСЛИ ВДРУГ Я ВПАДУ В НАЗИДАТЕЛЬНОСТЬ, ОСТАНОВИ МЕНЯ, ПОКАЖИ ДУЛЮ, И Я ЗАМОЛЧУ"

- Недавно писатель Александр Каневский сказал мне: "Ностальгия - это не тоска по березкам - березок много и в Америке, и в Канаде, - это тоска по себе молодому". Признайтесь, вам лучше было тогда, в той Одессе?

- Нет, и еще тысячу раз нет - во всех смыслах мне было в ту пору хуже. Я счастлив жить в это время, и вообще, все нынешнее недовольство, нервничанье, попытки писать - не писать можно обвести карандашом и назвать "счастливый период". Для меня. Живу уже так, как хочу, перестал быть частицей коллектива (я ведь даже не знал, что от этого человеку становится лучше), перестал чем-то интересоваться. Нет, не чужим мнением - мне по-прежнему важно нравиться публике: я еще от нее завишу.

Этим меня отравил Аркадий Исаакович Райкин: аплодируют - не аплодируют, смеются - не смеются... Страшное дело!.. Хотя я перестал уже себя одергивать, подстраивать: и смешного много пишу, и несмешного. Тьфу-тьфу! Так, ты спросил...

-...о ностальгии. Чувствуете ли вы ее?

- Это, поверь, не склероз, просто есть вопросы, которые я забываю автоматически. Значит, того заслуживают...

Тоскую ли я по себе молодому? Нет, ну о чем тосковать? Конечно же, нет, даже с точки зрения самой главной, которая у мужчин бывает...

- А вот с этим я вас поздравляю!

- Заметь, я не имею в виду свои достижения в области секса. Из большого секса я ушел раньше всех, перешел на тренерскую работу... Помнишь, когда я это сказал?

- Давно уже...

- Очень давно, но сейчас появляется нечто такое, что даже это делает совершенно другим, цветущим, не мимоходным мероприятием. По молодости ты пробегаешь любовь, как пробегаешь по городу, а сейчас уже не несешься как угорелый - ты здесь в центре.

- Портовые грузчики - каста особая. Что делал соскочивший с золотой медали еврей Жванецкий в Одесском порту?

Записи Жванецкого были даже у Брежнева, но перестройка сделала Михал Михалыча всенародным достоянием

- Ну, я же окончил институт инженеров морского флота. Честно говоря, и хотел туда попасть - еще не знал, что гожусь на что-нибудь литературное. Был сменным механиком по портальным кранам: примерно 12 часов работал, потом сутки отдыхал. Я возвращался домой после смены - красивый, молодой. Поспал четыре часа и свободен: вечером репетиции, ночью можно писать, и главное - рядом море... Приходят пароходы, разворачиваются, подходят к причалу - американские, английские, итальянские... Все остальные жители СССР к ним даже близко подойти не могут (и я, правда, тоже ступить на палубу не могу - у трапа стоит пограничник), но я был рядом с чужой жизнью, и это мне придавало большой вес в собственных глазах.

Оно и лучше, что я попал сразу в жизнь. Ну что может быть в Одессе трагичнее и веселее, чем порт, где покрикивают грузчики в косынках? Я же застал еще огромную массу ручного труда, - он и сейчас есть! - а значит, повидал людей. Ну что тебе даст человек, который сидит в башне на кране? К нему же, чтобы поговорить, надо ползти ночью наверх, а если еще кран американский или немецкий, который почти не ломается? А когда много ручного труда, ты окружен колоритнейшими людьми...

...Вот сколько живу, мне говорят: "Ты оторвался от жизни". Я, правда, до сих пор не знаю, как это сделать, но речь не о том. Что бы я ни писал, понятен всем, - это дала работа в порту.

...Дима, если я вдруг впаду в назидательность, останови меня, покажи дулю, и я замолчу.

- Дулю? Вам? Вы обо мне плохо думаете...

- В общем, я стал понятен всем: в тюрьме, на кладбище, в больнице - везде и со всеми легко нахожу общий язык. Недавно был в клинике. Еду в лифте, входят больные: "Что вы здесь делаете?" - спрашивают. "Работаю", - говорю. Народ слегка ошалел, но поверь, ничего нарочитого в этом нет. Как сказал мне Фазиль Искандер: "Миша, у тебя в каждой строчке точки соприкосновения с людьми. Это, наверное, и есть талант". С разными людьми! Точки соприкосновения! Все это дала работа в порту!

"НАДИРАЛСЯ Я НЕУМЕЛО, КАКИМ-ТО ДУРАЦКИМ СУХИМ ВИНОМ"

- В свое время вы, Карцев и Ильченко втроем служили в театре у Райкина. Что это было за время и как ваша троица у него оказалась?

- Странно, ты почему-то считаешь, что я должен говорить о прошлом...

- А мы еще перейдем к будущему...

- Когда? Тут хотя бы до настоящего дойти.

- Без прошлого нет настоящего...

- Возможно, возможно... Время от времени Аркадий Исаакович приезжал в Одессу, но я уже об этом раз сто, по-моему, говорил.

- Это правда, что вы его атаковали?

- Атаковал, но до этого где-то его нашел. Нет, вначале мы приехали в Ленинград, пришли к нему перед концертом и спрашиваем: "Аркадий Исаакович, можно мы вам покажем наш студенческий спектакль "Парнас-2"?". Он: "Конечно, я посмотрю с удовольствием". Почему-то глянул на меня и решил, что это может быть.

...Сцена, еще теплая от Райкина, после концерта досталась нам - от этого можно было сойти с ума. Вместо публики труппа - они, человек 20, сели в зал и хохотали всем театром. Я слышал их смех, смех Райкина... Все! После этого мы сошли в партер, Аркадий Исаакович каждого ободрил, записал телефоны, координаты и сказал мне: "Миша, пишите. Заведите себе толстую тетрадь"... То, что Райкин говорил мне, он, оказывается, повторял всем авторам, но тогда я об этом не знал, а сейчас то же самое делаю.

- Впоследствии вы заметили с его стороны какую-то ревность к вашему успеху?

- А он практически его не знал. Мои выступления Аркадий Исаакович слышал лишь дважды: это были приветствия администратору Белкину и Утесову. Первый раз он сказал: "Ты знаешь, я не успею выучить текст - прочти сам". Во второй раз попросил: "Ты одессит, напиши что-нибудь об Одессе. Мне кажется, Леониду Осиповичу будет приятно".

- Аплодисменты тогда были?

- Были.

- И он их нормально воспринял или предпочел не заметить?

- Он был великий актер, и ничего, кроме одобрения, прочитать на его лице было нельзя. Уже потом, стоя у борта теплохода в районе города Саратова, он сказал: "Смотри, Миша, вот видишь, у меня группа пантомимы под руководством Григура? Хорошие ребята. Я их увольняю". - "За что?" - спрашиваю (а я у него был зав литературной частью). "За самостоятельные концерты". Откуда мне было знать, что это относится ко мне? Ни в институте, ни в порту, ни на Комсомольской, 133, у мамы так тонко со мной никто не разговаривал. С таким большим намеком трагическим. Я ведь так ничего и не понял.

- Разводились со скандалом?

- Ну какой скандал? "Все, - сказал он, - отрезанный ломоть!". Директор театра меня уведомил: "Аркадий Исаакович решил с тобою расстаться". Для меня это был шок, но, понимаешь, уже накопилось. Все время я где-то выступал: в одном месте, в другом, и ему пошли жалобы идеологического свойства. Райкин все правильно расценил, и я сейчас понимаю, что он был прав. Ну не может человек, находясь в его театре на должности, прикрываясь его авторитетом, такое творить.

"Райкин посватал меня на работу, и я вышел за него замуж"

Я, может, не прикрывался, но имя Райкина автоматически защищало, а я, как каждый провинциал, раздухарившись, стал пощипывать, покусывать, усиливал давление... Вот чисто клопиное поведение: тут вцеплюсь, там... Меня не трогают, публика ревет, в погоне за успехом не испытываю никаких идеологических или материальных затруднений, и, конечно, ему пошли сигналы из обкома партии, отовсюду... Правда, когда директор театра сказал мне об увольнении, я не поверил. Понес Райкину последние миниатюры, которые для него писал, под них положил заявление об уходе. Отдал ему эти листочки...

- Тонко...

- Да (улыбается), решил проверить. Я был уверен, что он скажет: "Ты что, Миша, с ума сошел?..

- Оставайся!..

-...Как я такое могу подписать?". Другого автора у него не было, поэтому с моей стороны подло было так поступать, но я это сделал. Он прочитал. "Замечательная вещь, - сказал, - думаю, будем репетировать". Обнял и поцеловал. А на заявлении написал: "Уволить".

- Красавец! Сегодня вы на него обижаетесь?

- Ну ты же видишь, как я говорю, ты же слышишь... Совсем нет... Поцеловал, похвалил и наложил резолюцию: "Уволить". Еще и сказал: "Думаю, ты сделал правильный выбор". Ему стало легче, потому что я сам подал заявление. Ну, тут я пошел пить. Надирался неумело, каким-то дурацким сухим вином - тем, что было в доме. Я был уверен, что за мной пришлют машину, и действительно, через три дня прислали театральный "рафик", привезли к нему. "Ну все в порядке", - думаю, а он: "Что же ты оставил театр без репертуара?". - "Как, Аркадий Исаакович, вы же меня уволили". Совершенно опухший от пьянства, от слез... Прямо как девушка...

"Аркадий Исаакович сказал мне: "Миша, пишите! Заведите себе толстую тетрадь"

- И от слез?

- Ну, это так - художественный образ. Наверное, я не плакал, но очень много пил, потому был непонятливым: "Вы же меня уволили". Он: "Ну, уволил, но у тебя же совесть какая-то есть? Как ты можешь оставить театр без репертуара?". Для меня такое понимание совести, когда тебя увольняют, а ты должен еще продолжать работать, было слишком высоким... Нет, там и до этого были еще кое-какие звоночки... Я, например, знал, что он вычеркнул мою кандидатуру из списка на поездку за границу. "Ты не в курсе, - спросил, - почему с нами в Польшу не едешь?". Ну, Аркадий Исаакович - человек чисто театральный, чисто театральный...

"О ШЕЛЕСТЕ ГОВОРИЛИ: "ПЕТРО ЮХИМОВИЧ ВЫШЛИ, А ПАЛОЧКА ИХНЯ СТОЯТЬ"

- Говорят, в приснопамятные времена вашу фамилию иногда специально путали, коверкали, чтобы унизить...

- Да, это здесь, в Киеве. Киев - ну шо ж, это страница! У меня же ж тут потрясение было, и вообще, все, что я видел, меркнет перед Киевом тех лет... Короче, 69-й год, в Москве Всесоюзный конкурс артистов эстрады, в Одессе холера. Выехать оттуда можно было только через обсервацию, после анализа. На пароходе, стоявшем у морского причала (не помню названия, какое-то большевистское), людям трубку в одно место засовывали - на бактерии проверяли.

- Многие в результате становились гомосексуалистами...

- Большинство утверждало, что после такого анализа разговаривать с медсестрой на вы уже невозможно. Если бактерий у тебя не было, еще неделю ты должен был там болтаться, и только после этого через опустевший город везли в аэропорт... Короче, когда с Карцевым и Ильченко мы поехали в Ростов (перед этим уволившись от Райкина), естественно, никто нас не знал. Выступали в райцентрах, каких-то селах... На афишах писали: "Артисты, которые работали с Райкиным"... Ну а как же народ зазвать? Никто не приходил, но когда вернулись в Ростов (а накануне мы записали там на телевидении интервью), увидели супераншлаг! Ломали зал, горком партии тут же попытался соблазнить нас квартирой...

- Ого!

- Там Провоторов такой был - все уговаривал переехать из Одессы в Ростов...

Cпустя пару дней втроем: Карцев, Ильченко и я - вылетаем в Москву, на конкурс артистов эстрады. Чем мы отличались от других артистов? Дима, вот чем?

- Лицами?

- Нет. Конкурс проходил в три этапа, и в каждом у нас был новый репертуар. Все, кто прошел во второй тур, повторяли то же, что показывали в первом, а если шли дальше - с той же программой выступали в третьем. Ни хрена! У нас все три тура были абсолютно разные, исполняли уже такие миниатюры, как "Авас"... Разумеется, мы не могли соперничать с Кокориным, который читал "Письма Ленину". Он летел впереди всех и занял абсолютное первое место.

- Изысканный юмор!

- Ну да. Иван Любезнов, председатель жюри, народный артист Советского Союза, руками развел: "Что я могу сделать - он читает "Письма Ленину"? Без ошибок!". Где сейчас Кокорин? Где Ленин? Оба исчезли - один раньше, другой позже, а мы, получив второе, то есть практически первое место, возвратились в Одессу, и нас тут же вызвали в Киев.

В гостиницу приехал директор Укрконцерта и сказал: "Товарищ Жеманюцкий, хотел поговорить именно с вами. Я знаю, что ваши подопечные Карченко и Ильцев - талантливые ребята, но я сейчас расскажу вам одну вещь. Из программы праздничного концерта Петр Ефимович Шелест лично вычеркнул (да не обидятся они на меня за это на том свете! - М. Ж.) Тимошенко и Березина и вставил ваших подопечных Карченко и Ильцева". Этот начальник говорил именно так, а меня называл исключительно Жеманюцким. Ему не было дела до фамилий, необходимость запоминать их его унижала.

- Голова тоже была забита "Письмами Ленину"?

- Нет, он мыслил государственно. "Вы даже не представляете, - сказал, - что это значит". Я робко спросил: "Что?". - "А то, что сейчас мы едем с вами ко мне в кабинет, я даю вам карту города Киева, карандаш, и вот куда вы им ткнете, там, в любом месте, у вас будет квартира. У всех троих". Вот что значило: "Он вычеркнул...". Тогда же ходило такое выражение: "Петро Юхимович вышли, а палочка ихня стоять". Это был дикий соблазн, и какое же счастье, что мы устояли! Только благодаря Вите Ильченко, - я не настолько волевой! - но все равно мы не представляли себе, как можно жить в Киеве одесситам с нашим-то юмором. При той власти нас сразу бы всех перемололи.

- И вы отказались?

- Отказались. И кто, скажи, потом приезжал к нам принимать наши программы?

Ум, честь и совесть эпохи застоя: Марк Захаров, Зиновий Гердт, Михаил Жванецкий, Андрей Битов

- Наверное, худсовет?

- Виккерс и Каневский (авторы большинства миниатюр Тарапуньки и Штепселя. - Авт.)... Прибывали в составе комиссии, мы читали им свой репертуар, правда, никто на них не обижается. Если бы мы жили в Киеве, тоже, наверное, ездили бы с той же целью в Ужгород или в Николаев, но это путь деградации - принимать у кого-то концертную программу, а потом говорить: "Миша, ну я же не мог сказать... Я должен был... Ты же знаешь, на что идешь? Ну что ты делаешь вид, будто не понимаешь?". Я был в лучшем положении, потому что просто создавал, а они в худшем: им это надо было вычеркивать... Сопровождать чиновников, объяснять что-то ребятам - все это очень непросто.

Потом мы с Черкасским поехали в Министерство культуры в Киев. Он был начальником Управления культуры в Одессе, а я автором. "Михаил, - предупредил он, - ты даже не представляешь, к какому человеку мы едем... Он так радуется: "Вот я был в Донецке - зарезал программу, во Львове зарезал, в Одессе, еще где-то". Я спрашиваю: "Но где-нибудь ты разрешил?", а он: "Нет, зарезал везде". Сейчас мы к нему направляемся, поэтому давай там буду разговаривать я, а ты молчи".

Я не помню фамилию этого человека - как всегда, что-то бледное, мучнистое, скрюченное, побитое мешками, поколоченное тысячу раз палками существо, исчезнувшее сегодня намертво... Конечно, он должен был нас зарезать, но, как говорит сейчас Рома (я уже это не помню!), у нашего Вити Ильченко была счастливая особенность: он мог прочесть самые острые вещи так тупо, что они приобретали совершенно советский смысл. (Это потом, когда мы начинали их разыгрывать, чиновники спохватывались)... Ну вот и все. Больше о прошлом я не хочу говорить, потому что, считаю, еще не время.

"БРЕЖНЕВ ВСКАПЫВАЛ ЧТО-ТО ПОД ДЕРЕВОМ, А НА НЕМ ВИСЕЛ МАГНИТОФОН С МОИМИ ЗАПИСЯМИ"

- Михал Михалыч, а это правда, что ваши записи даже у Брежнева были?

- Говорят, да.

- Опять-таки, если верить слухам, вас потому при советской власти не посадили, что вас поддерживали некоторые могущественные члены Политбюро...

- Точнее, их шофера!

- Тем не менее я слышал, что вы ездили домой к Подгорному и к Полянскому...

- К нашему с вами Подгорному ездил (это был последний его год у власти). Мне позвонили, спросили, смогу ли приехать к председателю Президиума Верховного Совета СССР Николаю Викторовичу Подгорному в гости... Естественно, я согласился. За мной прибыл зять Подгорного на вагонного вида "мерседесе" - подарке Аденауэра - и доставил к тестю на улицу Толстого. Николай Викторович жил в квартире из 16 комнат, куда входил даже гостиничный номер. Там я впервые увидел квадрофоническую систему, цветной телевизор - подарок Насера. После экскурсии меня пригласили к столу. Угощали поросенком с гречневой кашей, каждая крупинка которой была миллиметров по 10.

Вот тут-то из глубины квартиры вынырнул Подгорный и попросил что-нибудь почитать. Я начал, он прервал: "А поострее что-нибудь есть?". Я ему про министра мясомолочной промышленности, а он: "А еще острее?". - "Николай Викторович, - говорю, - я же не диссидент, иначе меня бы давно посадили". Удалился Подгорный так же внезапно, как и вошел. Я собирался попросить у него помочь мне хоть что-то издать, его дочке-офтальмологу сказал, что у меня были вопросы... Она вздохнула: "Ничего он тебе не сделает. Сиди, кушай...".

- У Подгорного был тогда, кажется, конфликт с Брежневым...

- Да, поэтому он, очевидно, хотел, чтобы я щекотал его усталые нервы. Вот и пойми тут, кто первый антисоветчик - он или я.

А что такое Володя Высоцкий? На чем мы держались? (Я говорю: "Мы", но не сравниваю. Или сравниваю - не имеет значения, и не надо меня на этом ловить). Пленки с Володиными песнями слушали водители, и Брежневу дал их шофер. Мне кто об этом рассказал? Полянский, член Политбюро ЦК КПСС.

Тогда же многие наши ребята женились на дочках: Саша Филиппенко, Миша Филиппов, Ваня Дыховичный... Время от времени, находясь в совершенно безвыходном положении, я говорил: "Сашенька, ну помоги чем-нибудь - Зимянин же по идеологии". А Ваня Дыховичный - тот сам предлагал: "Давай, Миша, устрою тебе рандеву, примет тебя Полянский". (У меня тогда был вопрос насчет квартиры и как прописаться в Москве).

Ой, это сейчас мы привыкли, что охрана у всех, а тогда у Полянского я ее первый раз увидел: пушки под мышками... Вошел в кабинет, он раздвинул передо мной карту Советского Союза... "Михаил, - сказал, - я вас очень люблю. Сатиру мы должны поднимать, но что вы ерундой занимаетесь? Пуговицей какой-то (этот рассказ Райкин как раз тогда исполнял). Здесь, видите, хлеба нет, там мяса, тут воды"...

- Это он вам говорил?

- Ну да, объяснял, что тут жрать нечего, а на целине урожай собрали, и теперь он гниет. Вот, мол, страна какая! Они, между прочим, всегда так говорят. Когда я вижу большого начальника, наперед знаю, что скажет он с укоризной: "Нам сатира нужна позарез, но почему вы за мелочи хватаетесь, когда вон что творится?!".

Они же все время: "Э-эх! Если бы вы знали!", но что именно, молчок. Поэтому у меня сейчас очень большие надежды на Украину, и пускай здесь такой же бардак, как и всюду, но хотя бы начали обо всем говорить. Я, когда смотрел недавно круглый стол во главе с Ющенко, когда слушал его и остальных, ощущал, что умные люди собрались, а главное, видел и слышал, что происходит. Тогда ведь шел разговор только о том, что "вы не знаете...". Мол, если бы знали, повесились бы...

- Вы хоть попросили Полянского вам помочь?

- Да нет. Конечно, у меня было с собой заявление, но я не мог его подать, не мог даже вклиниться в его государственный монолог. 45 минут кряду он говорил мне одни комплименты - как ты. "Михал Манич, - сказал (он называл меня строго по паспорту), - вы не представляете, но ваши записи всюду. У Брежнева есть, у Биляка". Не помню, кто это...

- Первый секретарь Словацкой компартии...

- "Леонид Ильич что-то под деревом вскапывал, а на нем висел магнитофон с вашей записью", - это мне Полянский сказал. Тогда еще магнитофоны, которые можно повесить на ветку, были редкостью. "Вы талант, вот только пустяки это все, конечно, - сатира нам должна помогать"...

...Не умолкал он часа полтора - я слушал и слова не мог вставить. Во-первых, из вежливости, а во-вторых, человек не давал мне вступить. Я уже и про заявление забыл, как тут раздался звонок. Он: "Что там?".

- Очередной голод?

- Полянский по телефону: "Тут у меня как раз знаменитый сатирик сидит. Я чувствую себя прекрасно. И он чувствует себя прекрасно". И ко мне: "Вот, Михаил, и все, к сожалению. Будьте здоровы" и как-то под попочку, под попочку... Так вместе со своим заявлением я и выкатился - окрыленный и страшно довольный.

"КГБ НЕ ПОНИМАЛ, КАК БАРЫШНИКОВ МОГ БЕЖАТЬ ИЗ СОЮЗА, - ОН ЖЕ ТОЛЬКО ЧТО ПОЛУЧИЛ "ВОЛГУ"

- Не закружилась голова от того, что сам Брежнев, вскапывая что-то под деревом, слушает ваши записи?

- Но ничем же нельзя было воспользоваться, ну никак! Через каких-нибудь пару дней меня вызвали в Союз писателей и чуть не посадили в тюрягу. В общем, их протекция не имела никакого значения.

- Вы говорили о голоде, а у вас были такие ситуации, когда сами не ели досыта, - элементарно не хватало продуктов?

- Дима, это длилось полжизни.

- Как?

- Да что ж я, такой старый?! (Эмоционально). К чертовой матери! Но если подумать, продуктов не хватало с моего рождения до окончания института. В порту я работал восемь лет - из них три-четыре года оладьи со сметаной в портовой столовой второго участка были для меня самым желанным лакомством. Потом, когда пошли апельсины, когда какие-то разгружали орешки, мы их воровали и ели. Жрали до поноса дикого, просто до разрыва, и все это - на фоне голода.

Я перестал голодать, начал уже питаться нормально, когда поступил в Высшую ордена Боевого Красного Знамени и ордена "Знак Почета" военно-политическую академию бронетанковых провинциалов при театре миниатюр, когда начал работать заведующим литературной частью. Когда же пошел первый гонорар за спектакль "Светофор", я стал не просто человеком, а богатым человеком. Много ли тогда получал? 1200 рублей в месяц. Авторских!

- Сказочные деньги!

- И это после того, как в порту работал за 84-85 рэ.

- Для многих вы олицетворяете образ классического еврея. Приходится иногда слышать, что антисемитизм подогревают сами семиты - вы с этим согласны?

- Антисемитизм - это что-то очень больное... Не могу говорить обо всех евреях - они тоже разные, но, конечно, под натиском обстоятельств у этих людей веками вырабатывались малопривлекательные черты. Мы должны понимать: не все держится на мифологии - есть и реальные предпосылки. Шло это от специфического развития из-под полы, из-под каблука. Вот я подумал сейчас, что пролезающее сквозь асфальт и сквозь щели растение имеет скрюченный вид - откуда у него возьмется свободный аристократический ствол?

Да, когда ты свободно, ничего не боясь, растешь в Англии, когда у тебя предки, потомки, замок и несколько поколений тянутся кверху, глаз радует прекрасное дерево, а здесь все выдавливалось, поэтому обижаться на евреев не надо. Нужно просто понять, как происходило развитие, откуда вот эта чудовищная вывороченность, изворотливость и стремление провернуть что-то за короткий период, пока не поймали. И вот ты бежишь, пока не схватили, и должен успеть и написать, и произнести, и еще что-то сделать, и тщеславие появляется нездоровое.

На самом деле, Дима, тут нечем гордиться, а многие, так получается, нос кверху: "Мы гордимся... Столько-то профессоров, столько-то академиков, столько-то композиторов на душу населения"... Разумеется, это раздражает других людей, обижает. Мы сами должны быть на равных, не выпячивать свою исключительность, которой, может, и нет... В Израиле, например, мы ее, эту исключительность, что-то не видим - она возникает именно там, где притеснение было. Не надо пытаться этим торговать. Нехорошо. Мне так кажется...

- Если бы я работал в КГБ и занимал там видный пост, наверняка попытался бы вас завербовать. К вам с подобными предложениями обращались?

- Ты все о прошлом меня спрашиваешь... Нет, это невозможно!

- Такое прошлое зачастую тянется в настоящее - это происходит у многих...

- Конечно же, вербовали, причем почему-то не в институте, не на кафедре, а в каморке у дворничихи бабы Даши, на Комсомольской, 133. Там жил кагэбист, и меня туда вызывали. Выкручивался я, как только мог. Вывернулся: мол, не достоин, ничего еще не понимаю. Еще раз пытались охмурить (пожалуй, это был последний "привод" в КГБ), когда сбежал Миша Барышников. Они меня вызвали и уговаривали написать письмо, чтобы знаменитый танцовщик вернулся. Я лепетал: "Он не знает моего почерка - как он поймет, я ли это письмо написал?".

- Под дурака косили?

- Под дурака. В общем, они увидели, с кем дело имеют, и... отпустили. Не было, наверное, задачи ломать меня через колено - я уже был известным автором, меня передавали друг другу на пленках, но пришлось отвечать на эти вопросы, выслушивать... Надо было видеть их недоумение: "Эх, Барышников... Как же он мог сбежать - только что получил "волгу"?". Машину цвета "белая ночь", как сейчас помню. "Как это он, как это он?.. На Управление культуры дали три штуки, ему не досталось. Мы специально выхлопотали, помогли... Знали, что у него какие-то настроения зреют"...

- Неблагодарная сволочь!

- Неблагодарная! У них в голове не укладывалось: как же он мог сбежать?

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter