Борис МОИСЕЕВ: "Маме ампутировали ногу, потом руки, а потом... Какой-то глухонемой спьяну перепутал подъезд, этаж... Открыл ногой дверь и костылем убил мою маму. Мое сердце плачет, я не могу с этим жить..."
"МОЯ ФАМИЛИЯ НЕ МОИСЕЕВ, А МОЙСЕС"
- Боря, мы общаемся много лет, я с удовольствием наблюдаю за вашим творчеством (на мой взгляд, в отличие от той поденщины, которую выдают сегодня наши так называемые звезды, это действительно творчество). Давно хочу уточнить: история о маме, которая зачала вас в тюрьме, - это правда или всего лишь эффектный пиар-ход?
- (Грустно). Конечно же, правда! Знаешь, я ведь родился 50 лет назад... Из жизни только ушел Сталин, и в сознании людей наступил как бы конец времен.
Почему мама на это пошла? Я в ее планах не состоял, потому что она была одинокой женщиной, мужа во время войны потеряла. Этот человек, профессиональный музыкант, дирижер одного из военных оркестров Белорусского фронта, не погиб, не пропал без вести - просто, освобождая Прибалтику, встретил в литовском городе Каунасе женщину, в которую влюбился. Мама получила от него письмо, где было написано: "Я не могу к тебе возвратиться, потому что ты не можешь мне дать кров и хлеб, не можешь сделать мою жизнь яркой".
Она оказалась брошенной с двумя детьми - моими братьями, которые родились во время войны, - на руках. Одна среди ужаса и трагедии, в которую попала наша семья. Мы из польских евреев, и года до 25-го наша фамилия была не Моисеев, а Мойсес. Мойсесы были богатыми людьми, имели свои кожевенные фабрики, выпускали обувь и сумки (этот лейбл и сейчас существует), но в те годы в Польше, как и по всей Европе, на евреев начались большие гонения. Маминому отцу посоветовали: если хочешь, чтобы ты и все твои дети (у матери было восемь братьев и сестер) остались живы, уйди из этого бизнеса и никогда туда не возвращайся.
В результате вся большая семья переехала в Белоруссию. Судьба была к ней безжалостна и разыграла страшную, обидную, унизительную композицию. Что сказать - уже в 16 лет моя мать стала взрослой. Она поступила на кожевенный завод в белорусском городе Могилеве.
- Простой работницей?
- Да. Она выбрала эту профессию из уважения к родителям, к династии. Конечно, никакого богатства тогда уже не было и в помине. Все мои родственники, все мамины сестры и покойные братья работали на Могилевском кожевенном заводе простыми рабочими. Их били, но они вступали в партию, их унижали, но они отдавали этой стране молодость, юность, образование и мозги.
Моя мать знала польский, иврит, немецкий и, конечно, русский язык. (Так же, как и все мои родственники). Шли годы... Казалось, она могла играть по тем же правилам, что и вся страна, жить в поиске и ожидании светлого будущего. Но ее интеллект, ее гордость за свою фамилию, свою кровь и свою семью не позволяли смириться. Она не разделяла каких-то общепринятых взглядов, требовала от руководителей предприятий беречь женщин, не заставлять их работать по 12 часов.
Все вокруг видели, что она очень красива и безумно талантлива: хор, танцы, серьезная литература - ей все удавалось. Наверное, это раздражало "общественность" - ту массу людей, которым было совершенно наплевать, какое у нее образование и для чего оно ей...
В 39-м году она встретила красивого белорусского парня. Миша Толкач, так его звали, влюбился в эту красавицу с густой косой. Кстати, о косе. Когда я наблюдал за последними выборами в Украине, меня поразила прическа вашего нового премьер-министра госпожи Юлии Тимошенко. У меня в спальне на столике стоит портрет моей мамы точь-в-точь с такой же косой. В Юлии я увидел живую копию того времени, той моды. Мне кажется, это и есть образ революционерки, который создавался такими женщинами, как моя мать.
Мама никогда не позволяла унижать женщин и оскорблять своих детей. Первый ее сын, мой старший брат Анатолий, появился на свет в 41-м году. Повзрослев, он окончил Рижское мореходное училище, водил какие-то маленькие суденышки, ловил селедку. Сегодня жив-здоров, живет в Литве. Средний брат родился в 43-м. Он тоже жив-здоров и обитает в Канаде.
- Вы поддерживаете с ними отношения?
- К сожалению, нет. Понимаете, когда... (Вздыхает). Ой, а можно все по порядку?
- Да, разумеется...
- Мамин муж был очень хорошим музыкантом. В то время он руководил оркестром цирка шапито, с которым ездил по всей России. Мама безумно его любила и ревновала, поэтому первенца родила буквально на арене цирка - в роддом ее забрали прямо из зрительских рядов. Все было бы хорошо, если бы не эта ужасная война, которая выкосила всю нашу фамилию. Из многочисленной семьи остались лишь три сестры, но при этом все три в годы войны потеряли мужей...
В число жертв самого страшного геноцида попали и мамины братья - все пятеро были уничтожены в концлагерях. Домой они так и не возвратились, хотя однажды на гастролях в Америке мне сказали: "Это неправда - тебя ищет родной дядя. Он прислал письмо на первый канал Российского телевидения в программу "Жди меня". Но поскольку обычно со мной происходят немножко другие истории, коллеги по шоу-бизнесу меня постоянно разыгрывают, я стал скептиком. Ну не верю я, что может отыскаться дядька, который хочет видеть меня в Нью-Йорке и передать мне какое-то имущество. Ты не видел этот дурацкий розыгрыш, когда мне "подарили" фабрику, шикарную машину и я, как маленький...
-...наивный человек...
-...ожидающий чуда, поверил? Поверил, потому что у меня в жизни никого, кроме матери, не было...
"КТО МОЙ ОТЕЦ? БЕЗУМНО КРАСИВЫЙ И ДОБРЫЙ МУЖИК-БЕЛОРУС. ВОТ И ВСЕ, ЧТО Я О НЕМ ЗНАЮ..."
- Так это действительно был дядя?
- Я никуда не пошел. "Слушайте, не морочьте мне голову, - сказал редакторам. - Я уже не нуждаюсь в покровительстве. Да, может, его кто-то спас, может, он как-то вышел из плена и смог благодаря американцам или тем, кто освобождал лагеря, бежать, но почему он не появился раньше, когда было плохо моей матери, его сестрам?".
(Вздыхает). Война...
Оказавшись в положении брошенной, униженной и оскорбленной, моя мама всю жизнь отвечала и за себя, и за своих подруг, за людей, которые переживали страшные дни голода и холода. Она не просила чего-то для меня - только для людей, для женщин.
Мама родила меня поздно - ей было уже 40 лет. (5 января ей бы исполнилось 90). Она была убежденной коммунисткой, одним из лидеров женского коллектива, а арестовали ее за слова: "Срать я хотела на вашу Коммунистическую партию"...
- Так и сказала?
- Да, на заводском партсобрании. Тут же, еще собрание не закончилось, Могилевский горком исключил маму из партии, и ее сразу увели. Это был 53-й год. В приговоре написали: "Осуществляла антисоветские выступления против режима и государства Союза Советских Социалистических Республик".
- Статья 58-я?
- Совершенно верно.
Так она попала в знаменитую Мозырскую женскую колонию. Мама и там оказалась незаменимой. Она была грамотной, поэтому писала для сидящих там женщин письма, прошения в Верховный Совет Белоруссии. Какие это были преступницы? Кто-то взял немножко сена или зерна, чтобы прокормить в страшные послевоенные годы детей, кто-то неосмотрительно произнес крамолу... За это их судили и отправляли в лагеря.
Мама понимала: чтобы выйти на свободу и спасти своих детей, эту крохотную, уцелевшую часть семьи, она должна была придумать какой-то трюк, пойти на флирт. Как-то она встретила человека, чье имя я и сейчас назвать не могу. Почему? Потому что он был одним из...
-...конвоиров?
- Нет, в Мозырской колонии даже конвоирами были женщины. Он был начальником блока.
- Но хоть фамилию его вы знаете?
- Нет (грустно), ничего не знаю. Я просил мать, сколько она жила: "Мама, пожалуйста, скажи мне, кто мой отец?". Она унесла эту тайну в могилу, не сказав ничего ни сестре, ни племяннице.
- Как вы думаете, почему?
- Наверное, это была женская самозащита. Мама, человек чести, проявила настоящий женский героизм ради двоих детей, которые не могли жить одни. Куда их? Все вокруг имели большие семьи, а ей дали пять лет. Она не могла оставить сыновей на произвол судьбы и каким-то образом, когда заключенных вывозили шить рабочие перчатки, познакомилась с этим начальником. Он ухаживал за ней. Как мама мне говорила, она отдала ему себя во имя двоих детей. Увы, жизнь так сложилась, что мои братья по матери никогда меня к себе не подпускали и не признавали.
- Не могли ей чего-то простить?
- Видимо, вот эту историю, ее самопожертвование. Сколько я ее помню, мама меня воспитывала, давала образование, но никогда - никогда! - не заикалась о моем отце и никому в доме не разрешала о нем говорить. Сказала лишь, что это был безумно красивый и добрый мужик-белорус. Мужик-белорус - вот и все, что я о нем знаю...
Однажды перед Новым годом мама уехала лечиться на курорт в Сочи, оставив меня с братом (он учился с нынешним президентом Белоруссии Лукашенко в одном институте, но был старше курсом. Во всяком случае, они знали друг друга, потому что Могилев - это один колхоз. Мы жили в знаменитом сером доме, который построили те же немцы, уничтожившие практически всю мамину семью - родителей, пятерых братьев... Такие вот зигзаги судьбы!). И вот, помню, я, маленький, подхожу к двери нашей коммунальной квартиры и обнаруживаю в газете "Правда Белоруссии" - по-моему, она так называлась - сверток. Разворачиваю и - впервые в жизни! - вижу копченую селедку, точнее, скумбрию. По сей день я обожаю копченую скумбрию и люблю кильку в томате.
"МАМА СКАЗАЛА: "ПОЗДРАВЬТЕ, У МЕНЯ РОДИЛАСЬ ДЕВКА С ЯЙЦАМИ"
- От кого же был этот подарок?
- Мама сказала: "Это принес твой отец". К тому времени бывший муж, который оставил ее с двумя детьми, уже руководил большим оркестром в Каунасе, у него родилась дочь, которой он дал имя моей матери. Странная история...
Я был не очень желанным ребенком, потому что моим появлением мама спасала моих братьев. У нее были два сына, и она страшно хотела девку: вышивала какие-то девичьи косыночки, белье... И вот бабы в роддоме (ну какой роддом может быть в женской колонии?) ей говорят: "Ну скажи, скажи, кто у тебя родился". Видимо, от разочарования мама сказала: "Поздравьте, у меня родилась девка с яйцами". И надела на меня девичьи одежки, которые вышила...
- Это и предопределило, наверное, вашу дальнейшую судьбу?
- Не знаю. (Грустно). Не думаю, что это предопределение, но мама всегда помнила эту фразу, и сколько я себя помню (а жил я с ней до 14 лет, пока не уехал в Минск в хореографическое училище), она делала мне немножко странные подарки. У меня, например, не было маечек. Она любила покупать мне белые рубашечки, шортики, гольфики, хорошие сандалики и ночную рубашечку - обязательно женскую и длинненькую. Почему? Так кроватей же не было (у нас ничего не было!), а с кем мне спать?
- С мамой!
- Я был для нее всем - другом, сыном, дочкой, любовью, защитой. Знаете, как в то время соседи в коммунальных квартирах на все реагировали? Ко мне мог подойти мальчишка и ударить по голове палкой...
- За что?
- За что? Без отца - раз, жид - два! Господи, ну почему же я жид? Почему? Я же человек!
Мама никогда не кричала, никому не рассказывала, как ей плохо. Она снова вышла на работу, когда мне было совсем мало месяцев, потому что надо было кормить троих пацанов, себя и своих сестер. Мама носила меня прямо на фабрику, потому что не с кем было оставить.
Однажды меня случайно положили среди кож. Рядом станки вращали барабаны, через которые несколько раз пропускалось сырье, и какая-то идиотка кинула очередной обработанный лоскут прямо на меня. Я, сонный ребенок в пеленках, и не пикнул, когда меня закрутили и вместе с кожей подали маме. Уже запустив это все в барабан, она вдруг поняла: там лежит что-то живое! Чтобы остановить станок, она вставила туда свои руки, тем самым сохранив мне жизнь.
- Боря, на мой взгляд, ХХ век - век сплошного горя, несчастья и унижений. На долю вашей семьи их выпало великое множество. Генетически вам это передалось?
- Да!
- Вас много унижали? В чем это выражалось?
- Да во всем. Если какие-то люди могут себе позволить перед главным государственным концертным залом "Украина" сжигать мое чучело... За что? За то, что я дитя той страны, в которой мы выросли? Но самое, наверное, страшное, чего я никогда не прощу ХХ веку, - это смерть моей мамы.
После всех трагических историй в жизни ей ампутировали ногу, потом руки. Меня не было дома - я по контракту работал в Америке, братьев тоже не было рядом (ее кормила соседка по квартире). В один из дней какой-то глухонемой спьяну перепутал подъезд, этаж... Этот больной человек ногой открыл ее дверь и своим костылем убил мою маму. Оттуда, оттого, что мое сердце плачет, появилась песня "Глухонемая любовь". Я не могу уже столько переживать, не могу с этим жить, понимаешь?.. (Плачет).
Я не знаю, почему у этой фамилии такая судьба. Мои братья, которые жили в том же городе и узнали о случившемся очень быстро, не примчались, не вызвали "скорую помощь". Они приехали через день-два, когда маму уже увезли в морг, и стали делить наследство: книги, маленькие бриллиантовые колечки, какую-то чепуху... Эту квартиру, которая вообще ничего не стоит...
Я это помню и никогда не прощу. После случившегося - это произошло в 89-м году - я перестал с ними общаться. Когда они просят у меня помощи, я всегда высылаю какие-то деньги. Нельзя отвечать на злобу ненавистью, нельзя развивать в людях агрессию, нельзя на поступки подонков отвечать тем же. Это правило жизни, которое мне оставила в наследство моя мать.
"У МЕНЯ БЫЛИ ДВЕ ПОРОДИСТЫЕ ТЕЛКИ"
- Боря, в советское время гомосексуалистов считали совершеннейшими изгоями, извращенцами. Общество было уверено, что они живут какой-то порочной жизнью, и если за это их сажают в тюрьму, так им и надо. Мы думали, что их очень мало, что среди знаменитостей никого с такими изъянами нет. Мы не хотели понимать психологию этих людей, даже мысли не допускали, что они имеют право на свою жизнь и такую любовь. Нам в голову не приходило, что, может быть, по их мнению, это мы занимаемся любовью не так. После перестройки вдруг оказалось, что у нас очень много гомосексуалистов...
- (Смеется). Какой ужас!
- Тем не менее подавляющее большинство геев скрывали свою ориентацию. Женились, обзаводились семьями, детьми, чтобы, не дай Бог, не выделяться на общем однообразном советском фасаде. Вы, насколько я помню, первым объявили на весь Союз, что являетесь гомосексуалистом. Вы не скрываете своей ориентации, но в то же время не делаете из этого фишку: мол, смотрите, какой я, и ходите поэтому на мои концерты. Я считаю, надо было иметь большую смелость, чтобы сказать об этом во весь голос, и наверняка вы понимали, чем все это может обернуться. Скажите, чем это обернулось?
- Снятием статьи.
- Какой?
- 125-й, по-моему. И знаешь, кто это первым сделал? Украина.
Прежде чем я во всеуслышание заявил о своей ориентации, года три-четыре в Союзе отсутствовал: работал в Италии, потом в Париже, оттуда уехал в Америку. Там я привык к тому, что обществу важен человек - харизма, характер, талант и мозги, а не его сексуальная ориентация. Когда я вернулся, твой коллега - ныне покойный главный редактор газеты "Аргументы и факты" Старков - лично брал у меня интервью...
-...где вы впервые обо всем сказали...
- Впервые в жизни! Понимаешь, я подумал, что все уже позади... Это был 91-й год, и мне казалось, что публика готова...
- Ошиблись?
- Ошибся, причем жестоко. Я имел много головной боли, а сейчас ее у меня еще больше.
- Вас что, проклинали, ругали, били?
- Нет, не ругали.... Я не хотел из себя делать ни страдальца, ни знамя гей-движения, но я обратил на себя внимание, всем доказал, что я лучший танцовщик СССР.
У меня индивидуальный слух, я чувствую композицию танца и могу телом или звуком нарисовать ту историю, которую хочу рассказать.
Вернувшись из Америки, я пришел на концерт к Алле Борисовне Пугачевой. Благодаря ей бренд трио "Экспрессия" был очень раскручен и в СССР, и особенно в Западной Европе. Я танцевал когда-то фрагменты из мюзикла "Chess" - "Шахматы" Бенни Андерссона (группа "АВВА"), и так случилось, что Алла ему сказала: "Слушай, у меня есть хороший пацан. Смешной-смешной...". Бенни говорит: "О’кей, я хочу на него посмотреть". Приезжает в Москву, видит меня, мою работу и говорит: "Да, я хочу, чтобы это трио первым станцевало "Ночь в Бангкоке". А у меня тогда были две породистые телки. Профессиональные!
Борис Моисеев - Дмитрию Гордону: "Я вроде взрослый дядька, но чувствую себя совершенно молодым" |
- Ну, у вас и сейчас...
- Да, сейчас супер, но те первые - просто сумасшедшие... Высокие, грудь, жопа... Можно произносить это слово?
- Вам можно!
- Спасибо... Талия, обалденные ноги и красивые, ухоженные лица. Когда я приехал, привез немного денег. Их хватало, чтобы купить себе роскошную квартиру в центре Москвы, но я, дурачок, не верил, что меня кто-то может просто, как говорят, кинуть на бабки...
Все эти деньги я отдал какому-то дядьке. Он сказал: "Завтра ты въезжаешь в эту квартиру". Я приезжаю, а мне говорят: "Слушайте, кто вы такой? Идите отсюда!". Я потерял деньги, и с этого все началось. Мы жили втроем, я этих двух красавиц кормил и поил, покупая не кильку, не мойву... Никогда не забуду: была такая рыба со страшным названием - хек!
- Да, Боря, была такая рыба...
- Замороженная! Не знаю, где ее морозили, откуда такие холодильники брались, но надо было несколько суток ждать, пока он растает. Когда хек окончательно таял, он превращался в древнюю тетю Сару, которая потеряла девственность еще в 1812 году. Потом мне надо было эту рыбу жарить, но я знал, как надо было ее приготовить, чтобы накормить девушек.
Мы вернулись из Америки другими, мы знали, как надо одеваться и делать мейк ап, под какую музыку танцевать. Понимаешь? Плюс Алла, ее школа... А тут уже смена декораций, уже нет Горбачева, а есть другая власть и господин Ельцин, и вроде бы меня хотят показать как свежий ветер...
- Хотят, но боятся?
- Да, боятся! Никогда не забуду: я подошел к одной очень знаменитой артистке: "Ой, привет, я тебя несколько лет не видел". Подаю ей руку, а она шипит: "Иди отсюда, пидор грязный!". Господи, почему? Мне стало так страшно! И я сказал себе: "Вот за "пидора" ты ответишь".
- Ответила?
- Я просто доказал, кто я такой, а она сейчас уже не знаменита, не популярна. Все эти звания, медали... Они не имеют сегодня того значения, которое им придавали в те времена, о’кей? Нет, я не стал ей мстить, и, встречая где-то эту великую (ну, великая ли, не знаю - скажем так: знаменитую в нашей той прошлой жизни) артистку, я подаю руку. Но я не вижу в ее глазах "Пожалуйста, извини". Ты понимаешь, что нам мешает?
Мне кажется, мы сами себя сжираем, потому что ненавидим друг друга. Сами себя терроризируем, потому что не хотим, чтобы ты был богаче меня или чтобы я был чуть умнее тебя.
Я не знаю, сколько нужно времени, чтобы вышибить людям из мозгов зависть: вот почему у моего соседа корова с шестью сосками, а у моей коровы только один и я не могу ее так же доить? Все это, наверное, и приводит к погромам, только раньше смотрели на национальность, на вероисповедание, еще на что-то, а сейчас просто убивают, уничтожают, терроризируют лишь потому, что глаза колет чужое благополучие и удача.
"ОНА СО ВСЕГО РАЗМАХУ УДАРИЛА МЕНЯ ПО ЛИЦУ: "А НУ, СУКА, СНИМИ СВОЮ ПОБРЯКУШКУ!"
- Человеку все могут простить, кроме таланта...
- Дима, я ни одного движения не делаю, не продумав его за маленькие доли секунды. За маленькие, о’кей? У меня есть первый выход - не более трех минут. За три минуты я должен каждому из вас, неважно, сколько вас сидит в зале, сказать: "Смотрите на меня, я лучший, и вы хотите видеть меня, потому что я буду рассказывать вам правду не моей - вашей жизни". О себе я уже все рассказал, я не стесняюсь. Хотя, может, и буду расхлебывать какую-то негативную реакцию после этого интервью любимому "Бульвару" на территории моей любимой Украины.
- Если не ошибаюсь, когда-то вы начали свою карьеру именно здесь?
- В городе-герое Харькове. Кстати, ты не сказал о том, кто тогда культивировал гомосексуализм. Я отвечу: советские лидеры и большие начальники.
- ???
- Объясняю. После хореографического училища, где из меня готовили танцовщика классического репертуара, я не был угоден в Минске. Меня пригласили в Москву, но не смогли сделать прописку, не выделили даже общежитие. И вдруг меня берет Харьковский государственный театр оперы и балета. Приезжаю и начинаю бешеную карьеру, мне начали предлагать какие-то партии. Ко мне очень хорошо, очень нежно относился главный балетмейстер театра, и потом я, извините, сын настоящей коммунистки. Меня приняли в комсомол и сразу же выбрали заместителем секретаря комсомольской организации. В общежитии я стал соседом великой Сергиенко. Ты знаешь такую?
- Народная артистка, да?
- Супер! Моя подружка хорошая. Мы с ней вместе на кухне готовили. Она украинка и учила меня варить борщ. Вот такая баба! Очень меня любила и почему-то всегда покупала мне гематоген.
- Здоровье поправить?
- Очевидно. Мне только исполнилось 17 лет, я был такой худой, замученный ребенок. Моим соседом был Конкин, другие артисты... Честно скажу, я любил одного человека, моего одногодку, но!.. Я любил его как танцовщика. Он, как и я, окончил училище и был приглашен в театр, со временем мог стать первым танцовщиком Харьковской оперы. Попеску, с которым я по сей день дружу, это знает. (Я его безумно люблю, и то, что они с женой Светочкой мне дали, ценю и буду помнить до конца своей жизни. Я скоро приеду в Харьков, чтобы поцеловать им нежные руки и большой, умный и добрый затылок Попеску).
Так вот, эти люди - свидетели. Представь: район Салтовка, полный отшиб, я обитаю там в общежитии Театра оперы и балета и прихожу на тихий ужин к моему другу. Мы говорим, как лучше станцевать па-де-труа из "Лебединого", как сделать "Щелкунчик", и вдруг комендантша общежития открывает дверь и видит: мой друг, я, бутылка вина "Солнцедар" и, никогда не забуду... После училища я получил первую ставку - 80 рублей в месяц. Больше никаких доходов не было, и мы купили с ним в магазине самообслуживания обычный пряник с повидлом в форме сердца.
- Бедная комендантша!
- Она увидела двух парней, этот пряник... и назавтра мне сказали: "Комсомолец Моисеев, вы должны покинуть театр, вы сеете у нас разврат". Все, меня выкинули. Я не знал, куда мне бежать, потому что в то время не были открыты границы, но, видно, что-то отложилось из прочитанного или услышанного, и я решил, что должен уехать в Литву.
Мама была в шоке - она подумала, что я туда отправляюсь, чтобы встретить ее первого мужа и просить у него какие-то деньги. Кстати, в музыкальном мире Литвы его очень хорошо знали. Он стал хорошим педагогом, был дирижером военного оркестра, но уже каунасского гарнизона. Какие-то связи у него были, но я, когда к нему пришел, ничего не просил. Он же, узнав, что я работаю в Каунасском театре, принес мне на мой день рождения три рубля. Я был безумно счастлив. Купил колбасу - помнишь, недорогая была, по рублю - чайная называлась?
- Конечно, почти докторская...
- И вот кольцо колбасы и два батона я с гордостью принес в театр: вот, мол, приехал и хочу, как принято у актеров, "прописаться" в коллективе, дать такой маленький бал. Видимо, я хотел еще чем-то блеснуть и надел свой комсомольский значок. Дима, ко мне подошла ведущая танцовщица театра и со всего размаху ударила по лицу: "А ну, сука, сними свою побрякушку!".
- Что ж вы хотели - Каунас!
- Я приехал как раз тогда, когда впервые в СССР, в центре Каунаса, напротив Театра оперы и балета, сжег себя первый юноша-диссидент: "Русские, вон отсюда!". А я языка не знаю, ничего не понимаю, они любят цепелины (лепешки с картошкой), а я нет. Я приехал работать, но эта девочка мне сказала: "Если месяца два выдержишь, хорошо, но я советую тебе убираться отсюда. Вы, русские падлы, забрали у нас все!".
- Весело: сначала были жидом, потом - русским падлом...
- Боже, ну куда мне бежать?
Слушай! Я сколько вспомнил - никому такого еще не рассказывал. Никогда, честно! В общем, никуда я не убежал. Я заставил себя за два месяца заговорить в Национальном театре на чистом литовском языке - без малейшего акцента.
- Потрясающе!
- По сей день я пишу и говорю на литовском, часто по-литовски думаю... Они первыми мне сказали: "Слушай, чего ты волнуешься?". Ну ты понимаешь, о чем я? В Литве я начал понимать, что я человек, который достоин жить и работать, имею право выражать себя в пластике. Это была победа! Потом приезжаю на какой-то концерт в Кремль, за выступление получаю часы от самого Брежнева. Можешь себе представить?
И тут появляется молодой дядька из Латвии. Ой, это целое дело - он влюбляется. Если бы не эта первая любовь, может, я никогда в жизни не был бы геем. Никогда в жизни! До этого я ни с кем не имел никаких контактов, связей, знакомств - ничего. Это была настоящая любовь! Когда этот дядька (хотя какой дядька - молодой человек!) приехал с гастролей из Парижа, он мне привез кашне. Такой элегантный шелковый шарф под пиджак или осеннее пальто - тогда этого еще никто не носил. У нас начался безумный роман.
Это был первый человек, который сказал мне: "Слушай, ты очень красивый, у тебя золотая душа, правильные мозги". Понимаешь, отчего все случилось? Он жил в Риге, я - в Каунасе, и вдруг вижу афишу: "Государственный ансамбль танца Латвии. Гастроли". Я знаю, что он придет, и стою около филармонии, жду. Февраль, падает тяжелый прибалтийский дождь, он шлепает не каплями, а хлопьями (у нас другой), по голове барабанит: бум, бум!
Я вижу: он идет - роскошный, только что из Парижа, но, увы, не может ко мне подойти... Их коллектив и вообще никто в мире не должен ничего знать! (Это в Москве можно потеряться, и никто ничего не увидит, не узнает, кто, как и с кем дружит). Его взгляд я никогда не забуду. Он садится в автобус и уезжает... ровно на 30 лет. Я встретил этого дядьку недавно. Ныне он - дипломат, представитель своей страны в одном из посольств. Вот такая история...
"Я НЕ ГОМОСЕКСУАЛИСТ, Я ПРОСТО МОГУ ЛЮБИТЬ, О’КЕЙ?"
- Михал Михалыч Жванецкий однажды сказал: "Я никогда не был женщиной и узбеком, поэтому мне трудно понять, что это такое". Многим из нас трудно понять, чем отличаются геи от людей традиционной ориентации. Вот вы могли бы сформулировать - чем? Вы ведь любили женщин?
- Конечно! Дима, я вообще не гомосексуалист! Все немножко путают мою историю с гомосексуальной. Почему я никогда не стесняюсь выходить в обществе моих любимых друзей - Иосифа Давыдовича, Аллы Борисовны? Они никогда в жизни ни с кем меня не видели и не увидят. Я не гомосексуалист, я просто могу любить, о’кей?
- Любить и мужчин, и женщин?
- (Пауза). И вообще людей, мне не знакомых. Когда в Беслане произошла трагедия и я узнал, что ни один актер, кроме Кобзона, Спивакова и меня, не дал ни цента, ни копейки, мне стало больно. Мы пострадавших не знаем, мы с ними не знакомы, но лично мне не жалко было отдать им 50 тысяч. И не с расчетом: пусть, мол, подумают, что я ангел. Я не ангел - я просто хочу так жить.
Я не спрашиваю, как ты, он, еще кто-то живет, - мне интересно, что ты можешь во имя любви сделать. Мне совершенно наплевать, в каком я состоянии, но если иду на спектакль, не позволю себе ни живота, ни алкоголя, ни какой-нибудь дурной истории и выйду на сцену красивый, чего бы мне это ни стоило.
Я безумно люблю людей и хочу, чтобы они поверили в себя, в то, что они тоже нормальные. Мне совершенно неважно, что делается в квартире под номером 99 или под номером 17 и какой там практикуют секс: мужской или женский, актив - пассив, би - шми... Мне это неинтересно.
Я не могу называть себя геем, но мне всегда было, есть и будет противно унижение личности, унижение человека.
- Многие говорят, что гомосексуализм - это распущенность, что никогда вы не увидите гея-слесаря, или токаря, или простого колхозника...
- Ой, неправда, уверяю тебя.
-...что это присуще лишь богеме. Я помню свои беседы с Николаем Михайловичем Амосовым - великим ученым, мыслителем и хирургом, который сказал: "Ты знаешь, а ведь все не так однозначно. Здесь постаралась природа, генетика, в большинстве случаев это гормональная аномалия"...
- Он прав. Расскажу еще один эпизод. Великий певец Вадим Козин, который пострадал за сексуальную, скажем так, гей-историю, - это двоюродный брат моей мамы. Да, мы родственники, но я об этом узнал совсем недавно, лет пять-десять назад. Я тогда приехал в Израиль, чтобы забрать своего племянника в Россию. Хотел воспитать его, дать какое-то образование. К сожалению, у меня ничего не получилось, хотя много денег вложил в его обучение в Лондоне. Он играл за Израиль в большой теннис, был первой ракеткой, ну а потом в Лондоне... Молодежь там с ума сходит, а я позволял ему тогда все...
- Баловали?
- Мне хотелось дать ему больше. Сейчас он уже сделал ребенка, ушел от своей девочки. Я даю деньги, потому что куда ж мне деваться? И вот что тебе расскажу. Когда я первый раз приехал на гастроли в Израиль, мои близкие родственники из-за угла наблюдали, как я вхожу в концертный зал. На второй год я участвовал в большой программе: там, помнится, и Жванецкий был, и Кобзон. Мы давали в Тель-Авиве огромное шоу, и я увидел в зале своих родственников. После концерта мамина родная племянница (по-моему, ближе уже не бывает - маминой сестры дочь) пригласила меня домой и во время разговора вывела на твою идеологию. "Мы не можем тебя ни в чем винить, - сказала она. - Как-никак в роду у нас был Вадим Козин".
"ЕДИНСТВЕННЫМ, КОГО Я НЕ РАЗДРАЖАЛ, БЫЛ БОРИС ЕЛЬЦИН"
- Мы дружили с покойным Юрием Богатиковым...
- Я его хорошо знал.
- Он был не только прекрасным певцом - на редкость умным и образованным человеком. Однажды я спросил его: "Юрий Иосифович, вы столько всего знаете, многое повидали. Скажите, какая мафия самая сильная в мире? Русская, китайская, еврейская, итальянская?". Даже не задумываясь, он ответил: "Нет. Самая сильная - мафия гомосексуалистов". Вы с этим согласны?
- Нет. М-м...
- Тем не менее вы не можете отрицать, что множество высоких руководителей разных стран, в том числе и постсоветских, принадлежат именно к этому очень закрытому клану...
- Ты знаешь, я совершенно не в материале и никогда об этом не думал.
- Но вам оказывали знаки внимания люди, наделенные властью? Вы чувствовали их покровительство?
- Нет.
- Но были сигналы: работай, мол, все в порядке, не волнуйся, мы здесь?
- Единственным, кто относился ко мне, ну, не нежно, но, скажем так, я его не раздражал, был Борис Ельцин.
- Что ж, Бориса Николаевича заподозрить в чем-то таком трудно...
- В том-то и дело. А так... Кучма приглашал к себе Баскова и Филю... Меня - никогда в жизни. Наверное, потому, что у меня другая история...
- Скажите, а вы никогда не хотели иметь ребенка?
- А почему ты думаешь, что я его не имею?
- Да? И сколько ему лет?
- 21. Живет в Польше... Ну, скажем так, своей легкой жизнью.
- Вы ему помогаете?
- Да.
- Судя по всему, от вас он очень далек...
- Конечно.
- Но вам же не поздно еще завести детей - маленьких...
- Ой, я не хочу.
- Почему?
- Ты знаешь, я сейчас строю себе такой хороший, огромный дом. Недавно, на дне рождения Иосифа Давыдовича, его жена Неля Михайловна мне говорит: "Борька, а зачем тебе этот дом?". - "Неля Михайловна, - отвечаю, - никто не знает, какой ему отмерян век и когда жизнь закончится. Все, что я построю и что имею, отдам обездоленным детям. Тем, которые воспитаны без матери, без отца". Если сейчас взять и заделать ребенка, все надо менять, а я совершенно другим увлечен. Мне интересно сняться в хорошем американском кино, сделать классную программу - от этого меня прет. Я вроде взрослый дядька, но чувствую себя совершенно молодым. Не потому, что лелею, жалею себя, а просто веду правильный образ жизни, никого не напрягаю. Стараюсь всех кругом обходить, чтобы, не дай Бог, они не напряглись. О’кей?
- Вы счастливый человек, как вы считаете?
- На сцене - да, но только когда вижу зал, слышу аплодисменты. Три, максимум - 20 секунд.
- Но это такая малость. Следовательно, вы несчастны?
- Ну разумеется. Понимаешь, у меня не получилась любовь. В начале меня не любили, потому что я был гадким утенком, а когда я стал лебедью, на меня уже смотрят, как на кошелек, как на имя...
- И искренности уже не дождешься...
- Все! Я сам, один по себе. Ни с кем не живу, ни с кем не встречаюсь, не имею никаких любовных историй.
- Вообще? А как же?..
- А вот так...
- Не понимаю...
- Знаешь, есть песня такая (поет): "Тихо сам с собою...".
- Сейчас все это для меня неважно. У меня прекрасный коллектив, который состоит из очень пафосных людей. Каждого я выбираю сам. Они молоды, им от 21-го до 23-х, но в них столько гражданственности, мужества... Среди них нет ни одного гея, но им со мной очень комфортно. Я им мама и папа, тетка и дядька, любовник и любовница.
"СЕБЕ Я ОСТАВИЛ БЫ ЛЕГКУЮ ШИЗОФРЕНИЮ"
- С вами на сцене писаные красавицы работают - таких девушек я не видел ни в одном эстрадном коллективе России. Скажите, у вас не возникает по отношению к ним чисто мужского, физического желания?
- А вот этого, дядя, я тебе не скажу.
- Если бы сейчас появился добрый волшебник и спросил: "Боря, ну сколько тебе надо, чтобы больше ты в жизни не напрягался?"... Если бы он дал вам, сколько вы захотели, обеспечил вашего племянника, сына, родственников... Вот не надо зарабатывать, не надо никуда мчаться, ехать на гастроли, выходить на поклон. Чем бы вы занимались?
- О’кей, я бы деньги отдал людям, а себе оставил вот эту мою легкую, как я ее называю, шизофрению. Нет выше кайфа, чем выходить к публике и играть судьбы, истории и характеры, начиная с "Голубой луны" и заканчивая песней "Петербург - Ленинград". Когда вся страна тебя ждет, это и есть самое главное. Если, не дай Бог, мне откажут ноги, сердце, глаза, еще что-то... Всякое ведь в жизни бывает... Или какой-нибудь козел подойдет и ударит не палкой...
-...а костылем...
-...вот это будет страшно! Повторяю: если бы ко мне такой волшебник пришел, я отдал бы все деньги людям, чтобы они стали добрее, немножко зауважали окружающих. Чтобы не осуждали за то, как другой одет, как расчесан, на каком языке и с какой интонацией хочет говорить, как встречает и провожает рассвет, как произносит: "Да здравствует Господь Бог!", потому что наступило утро... Вот это и впрямь важно, а деньги? Я жил, не имея ни копейки, неделями питаясь хеком, и чувствовал себя неплохо. А сегодня, когда я могу купить не хек, а какой-то другой рыбы...
- Шпрот, например...
- Нет (улыбается), шпротами я отравился недавно...
Слушай, мне жаль, что эти продукты, которые мы любили, стали плохо готовить. Я так любил кильку в томате, а недавно купил в дорогом супермаркете - тьфу!
- А какие бычки были?!
- Ой, бычки - это вообще! Жалко, что это все закончилось. Впрочем, мы отвлеклись.
Единственное, чего я боюсь, - это террора, геноцида, направленного как против национальных, так и против сексуальных меньшинств. Недавно волна одним махом накрыла сотни тысяч людей. Мне хочется, чтобы в ХХI веке люди наконец поняли: за их собственную злобу, алчность, зависть, ненависть, издевательства, насилие и грабежи волна может накрыть в один день всю планету Земля. Чтобы этого не случилось, надо уважать окружающих и быть уважаемыми людьми в своем доме, в своей деревне, в своем городе, в своей стране.
- Боря, я благодарен вам за эту прекрасную беседу и очень хочу, чтобы у вас все получалось, чтобы ваши грустные глаза хоть немножко, хоть иногда были веселее...
- Ой, на сцене они такие хитрые! Такие заманчивые, или, как это сказать, - влекущие!
Я выйду на сцену, чтобы рассказать людям то, чего они ждут. Они услышат мои монологи, увидят мои чувства...
Я очень хочу, чтобы вся Украина была счастлива, потому что, мне кажется, Господь Бог дал вам огромный шанс. Главное - правильно им воспользоваться. Важно, чтобы лидеры государства помнили, что есть великий украинский народ, великий татарский, еврейский, белорусский, грузинский, армянский... Хватит ломать мозги не в ту сторону, давайте просто жить - красиво и богато. Я кохаю тебе, Україно!
P.S. 16 апреля Борис Моисеев примет участие в праздничном гала-концерте, посвященном 10-летию "Бульвара". Начало в 17.00 во Дворце "Украина". Не пропустите!