Александр РОЗЕНБАУМ: «Нашему народу западная демократия противопоказана — ему нужны царь, кнут и пряник. Генетически мы такие, и против природы не попрешь — утверждаю как доктор»

Есть песни, под которые хорошо танцевать, закусывать и заниматься любовью, а вот под написанные Александром Розенбаумом лучше всего размышлять о жизни, отдыхать после боя или тяжелой мужской работы. В трудную минуту, да и вообще, когда на душе скверно, на них можно опереться, как и на крепкое плечо автора с вытатуированной оскаленной волчьей пастью (одинокий волк — любимый образ в его творчестве). Чтобы в советское время со столь идеологически невыдержанной и неблагозвучной фамилией пробиться на сцену, нужен был не характер — кремень. Впрочем, время, когда Розенбаума слушали на малометражных кухнях, давно в прошлом — теперь Александр Яковлевич запросто дает концерты в Кремле. Народный артист России, экс-депутат Государственной Думы, полковник медслужбы, с властью он нынче на короткой ноге, и все-таки главное в мэтре то, что он настоящий мужик. Жесткий, взрывной, иногда агрессивный, способный в своем нынешнем статусе прыгнуть с парашютом, отправиться в десятидневный поход на подлодке, дать благотворительный концерт в «горячей точке» или на зоне... При этом его крутому имиджу отнюдь не вредят ни неумение водить машину, ни горькие слезы по умершей любимой собаке... Он сочинил и спел бессчетное количество шлягеров, записал много альбомов, выпустил несколько книг стихов и песен, снялся в двух художественных и четырех музыкальных кинолентах. Его гитара висит на почетном месте в знаменитом нью-йоркском «Хард-рок-кафе» среди инструментов мировых знаменитостей, в честь его культовой песни «Вальс-бостон» назвали популярную водку... Казалось бы, чего человеку еще не хватает для счастья? Разве что денег, но к миллионам Александр Яковлевич равнодушен. Есть у него, правда, тайная, заветная, можно сказать, мечта: хочет, чтобы его стихотворение — любое! — попало когда-нибудь в школьную программу.

«ВОЗРАСТ — ЭТО СОСТОЯНИЕ ДУШИ, КОНФЛИКТУЮЩЕЕ С ТЕЛОМ ИНОГДА»

— В сентябре прошлого года в Санкт-Петербурге вы с помпой отпраздновали 55-летие, а недавно, когда я вам позвонил и спросил: «Как вы себя чувствуете?», грустно ответили: «На свои 55». — «Как это?» — поинтересовался я и услышал: «Вот доживешь — сам увидишь». Как вам сегодня живется, как ощущаете вы свой возраст?

«Приходите! Покатаем! Под сиреной полетаем Белыми ночами ленинградскими. Возле медного коня поцелуешь ты меня, А потом домой — на Петроградскую»

— На эту тему у меня есть стихотворение, где я констатирую, что «возраст — это состояние души, конфликтующее с телом иногда». Бывает, чувствую себя молодым и задорным, а бывает, наоборот, — глубоким стариком: больным и унылым. Все от конкретного момента зависит, но когда все хорошо и душа в гармонии с телом, летаю.

— В одной из своих песен вы поете: «Мама с папой — врачи...». Что ж, действительно, отец — уролог, мать — акушер-гинеколог, дед, дядя и любимый покойный брат — все медики, да и вы, хотя со временем подались в артисты, начинали трудовой путь на «скорой». Ваш выбор был предопределен с детства?

— Как-то я написал, что в халате родился, потому что, сколько себя помню, — всегда в белом... На свет появился в семье студентов-выпускников ленинградского Первого «меда» в клинике акушерства и гинекологии этого же института и всю жизнь воспринимал медучреждения как родной дом. В детстве я никогда не играл в медицину, потому что постоянно находился среди докторов и больных — что в них играть-то? Все это меня не прельщало — я хотел быть геологом или зоологом, мечтал о путешествиях, но когда пришло время поступать в вуз, ноги совершенно естественно понесли в Первый медицинский.

— «Самая передовая, — пели вы, — образцовая, лихая, первая гвардейская подстанция»... Врачу «скорой помощи», где вы отпахали пять лет, необходимы отменное здоровье, крепкие нервы, сильное тренированное тело. Работать в столь непростых условиях вам нравилось?

— Полчаса назад, по дороге к тебе, на Красноармейской, я увидел гражданина, который бился в судорогах прямо на тротуаре. Разумеется, остановил машину и поспешил к нему. К счастью, приступ прошел, и он неуверенно, с помутневшими глазами, но поднялся...

Я никогда не пройду мимо человека, который нуждается в помощи, я убежден: медицина — это моя жизнь... Мне, кстати, пришлось и в больнице работать, в стационаре, вести больных ежедневно, но мое призвание все-таки экстремальная медицина.

— На «скорой» много чего насмотрелись?

— Дык не только ж я. Любой врач, который там долго служил, рассказать может немало.

Единственную благодарность занесли в мою трудовую книжку за то, что с башенного крана девушку снял. Она выпала из кабины и застряла на высоте 42-х метров. Я приехал по вызову, оценил обстановку (а ветер был страшный, мороз больше 30 градусов — жуть!), взял чайник горячей воды, лекарства и полез туда с парнем-высотником. Оказалось, у пострадавшей перелом позвоночника. Я с ней часа полтора пробыл, пока подъехавшие пожарные пригнали свою люльку и спустили пострадавшую на щите... Тогда все питерские газеты об этом написали. Жаль, девчонка не выжила — месяца через два умерла.

...И на пожары я выезжал, и на автокатастрофы — я же в реанимации работал, в шоковой бригаде. Единственное, чего не мог пережить, — это когда попадались (к счастью, нечасто) дети. Я тяжелейшим образом на них реагировал, «болел» после этого неделями.

— Люди у вас на руках умирали?

— А у кого из врачей не умирали? Это всегда выносить трудно, всегда! Одно еще дело, если из жизни уходил тяжелый хронический больной очень пожилого возраста — тогда я тоже переживал, но понимал: его кончина естественна, а если трагически, преждевременно погибал молодой человек — сердце, честно говоря, разрывалось на части.

— Я слышал, однажды вы в прямом смысле слова спасли бывшего первого секретаря Ленинградского горкома партии, члена Политбюро ЦК КПСС Льва Николаевича Зайкова. Что с ним случилось?

— Приступ мерцательной аритмии с острой сердечной недостаточностью и последующей дефибрилляцией... Прямо на боевом корабле в День Военно-морского флота во время произнесения адмиралом Корниловым торжественной речи Зайков начал терять сознание и заваливаться на палубу. Слава Богу, там оказались два врача с медикаментами, ну и мне пришлось поработать руками. Развязал больному галстук, расстегнул рубашку, качнул пару раз, вколол быстренько — и все это перед строем матросов, на глазах большого количества гостей. Тут важно было проявить навыки, сноровку, но я же врач «скорой», и реакция у меня мгновенная. Поэтому удалось оказать квалифицированную медицинскую помощь до приезда бригады и передать пациента коллегам в приличном, так сказать, состоянии.

— В ранней своей песне о «скорой помощи» вы совершили поэтический подвиг, зарифмовав в одном куплете 16 довольно-таки сложных еврейских фамилий...

— «Доктор Бун и Альперович, Регельман, Гильгоф Н. Львович...». Да (улыбается), я старался... Очень горжусь, что там нет ни одной вымышленной фамилии: все переписаны из графика дежурств.

— Эти люди, небось, были счастливы, что вошли в историю?

— Во всяком случае, те из них, кто еще жив, до сих пор довольны.

«Я И ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЛ, ЧТО ЕВРЕЙ, А ТЕМ БОЛЕЕ — ЖИДОВСКАЯ МОРДА»

— В детстве вместе с родителями вы оказались в забытом Богом городке Зыряновске — каким ветром вас туда занесло?

— Папа с мамой окончили институт в 52-м, мне еще годика не было, а в Восточный Казахстан поехали потому, что в Питере начало раскручиваться печально известное «дело врачей» и медиков еврейской национальности объявили вредителями. Дабы не иметь неприятностей, ректорат и отправил отца с матерью от греха подальше в заштатный Зыряновск.

Думаю, что... Нет, не думаю, а точно знаю: они никогда не жалели об этом, хотя... папа переживал. Диплом он защитил с отличием, был фронтовиком и секретарем партбюро, кафедра направила на него запрос... Мог бы, наверное, сделать карьеру в науке, стать профессором, а с другой стороны, он и так был очень уважаемым хирургом, оперирующим урологом, и о годах в Восточном Казахстане родители вспоминают с огромным удовольствием.

— Это правда, что по возвращении в Ленинград ваша семья много лет ютилась в одной комнате коммуналки на Невском проспекте?

— Сначала мы вшестером жили на 20-ти квадратных метрах у бабушки, а потом к ней из Оша приехал брат, и мы перебрались к другой бабушке в комнату 16,5 метра, где разместились уже впятером.

— С позиции сегодняшнего дня это ужасно!

— Да потрясающе было, и время то — прекрасное, замечательное! Естественно, было тесно, очень тесно, но до 16 лет другого быта я себе не представлял. Тогда, если честно, о таких вещах не задумывался, а теперь не могу понять, как мама с папой справлялись со своей личной жизнью так, что мы с братом никогда ничего не видели и не слышали.

Я, повторюсь, две коммуналки прошел: в одной были 26 квартиросъемщиков, два туалета, две ванны и кухня с неисчислимым количеством плит, а во второй — шесть квартиросъемщиков, но не мы одни: полгорода так жило и не жаловалось. Ну а что — здорово! Праздники общие, люди добрые, отзывчивые, помогали друг другу во всем. Разумеется, не без того — попадались среди соседей и неуживчивые, которые отрывались на всей квартире.

— Плевали другим в кастрюли?

— Такого я никогда не видел — думаю, тут больше сказок, а вот скандалы случались. У нас всем жару давала Мария Ильинична (как потом выяснилось, она была замечательной женщиной, просто с другими не очень ладила). Мы, тем не менее, дети, к ней хорошо относились — частенько она забирала нас «на телевизор» (тогда, в конце 50-х — начале 60-х годов, он у нее был единственный на всю коммуналку).

— В то время детей формировали дворы: в вашем случае — знаменитые ленинградские колодцы... Многим прямая дорога оттуда была в тюрьму — перед вами подобная перспектива не открывалась?

— Покладистым характером я, честно говоря, не отличался: за шипы получил кличку Роза, иногда называли Шиповником... Были и приводы в милицию, и разбитые лампочки в подъездах. Однажды за просмотр «кинофильма» чуть было не загремел.

— Какого?

— Как-то раз, году в 65-м, мы с ребятами сидели на лавочке у кинотеатра «Колизей» — справляли день рождения одной девочки. Никого не трогали, пели (я, самый младший, играл лучше всех на гитаре и поэтому был особенно крут), и к нашей компании привязался какой-то забулдыга. Он очень долго к нам приставал, и в конце концов ему дали по роже, завязалась драка.

Был среди нас парень постарше, борец, так он сначала набил этому мужику морду, а потом на голову ему надел урну. Урны же, надо сказать, были в Ленинграде монументальными, и человек погиб. Этот алкоголик сам, в общем-то, был виноват, но... Как раз накануне вышел указ о повышении ответственности за хулиганство, и никто не посмотрел на то, что ребята только что на пятерки сдали вступительные экзамены в горный, практически были уже студентами...

Сережу осудили на 15 лет — с тех пор я его не видел... Толику, моему соседу, дали четыре — он пришел совершенно изломанным человеком и вскорости скончался... Две девочки получили по два года... Только меня как несовершеннолетнего за просмотр «кина» не привлекли и, помытарив, отпустили. Тяжелый был случай!

— Потрясение осталось?

— Не потрясение даже, а понимание того, насколько несоразмерным может выглядеть иногда наказание. Да, убийство — тягчайший грех, и оправдания ему нет, но очень жаль, что, толком не разобравшись: кто, что, зачем, почему? — органы сломали всем жизнь.

— Еврейский вопрос вас как-то коснулся?

— Поверишь ли, он никогда меня не волновал. Я и понятия не имел, что еврей, а тем более — жидовская морда.

— Вам разве об этом не напоминали?

— Ну, если пара дураков за всю мою жизнь попалась... Вот честно: не помню, чтобы мне кто-то впрямую сказал: «Ну ты там...». Разве что если только в разговорах иногда проскакивало заезженное: «Хохол такой...», «Жид такой...». Ну идиоты, больные люди — о чем с такими мне говорить?!

— Однажды вы мне сказали, что чувствуете себя евреем только в Иерусалиме у Стены Плача...

— Да, это единственное место в мире, где я слышу зов крови и где точно знаю: я не казак, не ленинградец, не советский человек, а еврей конкретный...

— ...чисто конкретный...

— Раз в году там непременно бываю — взял на себя такое духовное обязательство.

— В конце 70-х годов прошлого века, когда за границу потянулась вторая волна эмиграции, ваша семья тоже засобиралась на землю обетованную. Слышал, вы даже учили иврит...

— Нет, язык никогда не учил, и в Израиль никто не рвался. Мысль перебраться в Штаты была, потому что все ехали, но такое настроение витало в воздухе году в 79-м, а в 80-м меня пригласили в коллектив к Асадулину, и вопрос сам собою отпал.

«В НАСИЛЬНИКА МАЛОЛЕТНИХ Я ПОЛНУЮ ОБОЙМУ ИЗ ЛЮБОГО ТИПА ОРУЖИЯ ВОТКНУ — РУКА НЕ ДРОГНЕТ!»

— Еще лет 10 назад вы утверждали, что считаете себя советским человеком. Не передумали?

«Я катаюсь, как лубок, по городам дорогого мне Советского Союза.То Ташкент, то Магадан, но везде — и тут, и там, — я живу не хуже Робинзона Крузо»

— Нет. Я абсолютно советский человек, только сразу уточняю: не в идеологическом смысле, а в геоэтнографическом, потому что родился, вырос и сформировался в стране, которая называлась Советский Союз.

— Песня «Мой адрес — не дом и не улица...» о вас?

— Она пафосная — я ее никогда не любил, но, в принципе, да — обо мне. Я, кстати, прекрасно знал, что глубинная Азия — это не есть моя родина и оккупированная нами Прибалтика — достаточно чужая нам территория, Запад в лучшем смысле этого слова, но я всегда приезжал в Украину и Белоруссию, в Казахстан, особенно Северный (там только три города, где казахи живут: Джамбул, Кзыл-Орда и Чимкент), в ту же Грузию — как к себе домой.

— Для многих развал Союза стал личной трагедией, а для вас?

— Я очень сожалею о многих вещах, которые вместе с той коммунальной квартирой мы потеряли: о доброте, гостеприимстве, нравственности, взаимовыручке, но отдаю себе отчет в том, что народы вправе жить так, как они хотят. Ну не желаю я, чтобы «Динамо» (Киев) играло в футбол с французским «Нантом» с разрешения московского спорткомитета — такого быть не должно, и гражданин Украины должен распоряжаться своей судьбой и землей так, как ему нравится, а не как велит дядя из Ленинграда или тетя из Ташкента. В то же время ташкентская ханум должна жить в согласии со своими тысячелетними обычаями. Жителей Средней Азии мы попрекаем, смеясь, культом личности: «Ах, Туркменбаши, ах, Туркменбаши!», но они всю жизнь жили с ханом, с баем и теперь в полном кайфе, поэтому не лезьте в чужой калашный ряд со своим уставом!

Я очень рад, что сегодня идут процессы правильного разделения — жаль только, что происходят они болезненно, с гиперобидами и различными катаклизмами, но через это нужно пройти. С другой стороны, я все-таки глубоко убежден (и в Киеве говорил об этом неоднократно), что через какое-то время уже на совершенно новом уровне, но снова мы будем вместе, потому что друг без друга не можем.

— Я часто смотрю замечательный телеканал «Ностальгия», где круглые сутки крутят архивные передачи 60-х, 70-х, 80-х годов...

80-е годы, с дочерью Анной. Аня родила Александру Яковлевичу двух внуков: вначале Дэвида, а затем Александра

— Ой (оживился), я просто в соплях от него: «Голубые огоньки», «КВН», «Кабачок 13 стульев»...

— Недавно там показали о вас документальный фильм: растительности на голове еще много, поете на переполненных стадионах, скачете на лошадях... Какие чувства подобные программы у вас вызывают?

— Ты знаешь, в один из первых просмотров «Ностальгии» я увидел передачу о Маргарите Тереховой. Актриса задала прямо в эфир вопрос: «Что означает для вас кино?», и у меня в голове вдруг нарисовалось:

Кино — оно как эпицентр взрыва
Времен грядущих и минувших дней.
Кино — это когда все были живы
И обожали Польских и Варлей...

Для меня канал «Ностальгия» — это возможность вновь оказаться в нашей комнатушке коммунальной квартиры у телевизора с молодыми родителями, с братом и двумя бабушками, которые были живы, это шанс снова ощутить себя мальчишкой, который только что прибежал со двора, наигравшись в футбол с одноклассниками, сделал уроки и сидит со своей семьей за круглым столом под абажуром. Такая ностальгия — это большое счастье!

— Вы вот упомянули Туркменбаши, и я вспомнил наши давнишние споры о демократии. Раньше вы были непреклонны: «Народу нужны царь и кнут». До сих пор так считаете?

— Смотря какому народу. Нашему — да! Славянам — конечно! Но зачем же кнут только? Это неприлично. И кнут, и пряник. Это не значит, что наши люди плохие — просто генетически мы такие, что нас нужно держать в строгости. Ну не зря же дедушка Пешков каждую неделю отправлял своих внуков на конюшню для порки — независимо от того, натворили они что-нибудь или нет. Как бы там ни было, а пару-тройку розог дать надо. Вот у меня есть водители и вообще люди, которыми по работе руковожу, так вот если им не врезать — имею в виду не физически, а образно, — если не держать в кулаке, будет так плохо...

— Вы полагаете, демократия западного образца нашему народу противопоказана?

«На свет я появился в семье выпускников ленинградского «меда», но в детстве хотел быть геологом или зоологом». Саше Розенбауму два годика

— Да пойми ты — она не может привиться у нас изначально! Против природы не попрешь — это я утверждаю как доктор. Ну хорошо, ты согласен, что в массе никто лучше евреев в шахматы не играет?

— Пожалуй...

— Так же, как, например, никто лучше украинцев не лепит варэныкы и никто быстрее черных не бегает. Есть генетические вещи, да?! Зачем, ну зачем демократия западного образца волжскому, или сибирскому, или жмеринскому крестьянину? На кой черт она японскому самураю?

— Да, вот ему-то она ни к чему точно...

— А чем с точки зрения генетики мы лучше, чем японские самураи? Ты такой, он — сякой, а западный человек — третий... Они там, в Швейцарии, нам говорят: «Вы не имеете права осуждать запрет на смертную казнь». Это кто так решил? Мы имеем право на все, что нам кажется необходимым.

— А вы за смертную казнь?

«Одинокий волк — это круто, Но это так, сынок, тяжело...»

— В определенных пределах — конечно, ведь если наш бандюган будет знать, что ему светит зеленка на лоб, многого он не сделает, а если почувствует безнаказанность, абсолютный беспредел гарантирован. Там, где тюрьма, там и амнистия может быть, и освобождение за взятку, а преступник должен бояться, что его расстреляют.

— Вы лично готовы приводить приговор в исполнение?

— Когда дело касается насильников малолетних детей — совершенно спокойно. Работая на «скорой», я видел изнасилованных, тяжело травмированных девочек и их убитых горем родителей, и поэтому я убежден: те, кто это делает, ходить по земле не должны. Да я полную обойму из любого типа оружия в мерзавца воткну — рука не дрогнет! — и буду знать, что совершил правое дело, а эти умники заладили: «Ах, нельзя отнимать жизнь». Да вы сначала на маленькую растерзанную девочку поглядите, которую видел я (не буду сейчас это описывать), и представьте на этом месте своих детей, а потом уже говорите, должен он жить или нет.

— Цензура, на ваш взгляд, обществу нужна?

— В обязательном порядке. Но не идеологическая — ни в коем случае. Хотя, едва я заикаюсь о цензуре, тут же понимаю, что моментально возникает второй вопрос: кто цензор? Вот почему говорить о таких материях можно только с людьми понимающими и думающими — прочие сразу поднимут крик: «Розенбаум призывает вернуть цензуру» — и начнут обзывать ретроградом, консерватором, фашистом, сионистом — да кем угодно.

«НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ РОССИИ — ПРЕКРАТИТЬ ПИТЬ И ВОРОВАТЬ!»

— По-вашему, эротика на телевидении допустима или ее нужно искоренить наряду с порнографией?

С легендарными братьями Жемчужными. Начало 80-х

— В Государственной Думе я пытаюсь оформить это законодательно уже не первый год, однако... До меня были люди, которые стремились покончить с распутством на телеэкранах, и после меня будут, вот только бабки крутятся там огромные, поэтому очень сложно привести это, как говорят чиновники, в соответствие... Детская порнография вопиет, так что же, уважаемые беспредельные демократы, и тут неуместна цензура? Они сразу: это посягательство на свободу слова, совести и печати, а для меня подобная свобода неприемлема, и в нашей стране, при нашем воспитании и образе жизни голая мужская задница в три часа дня на первом канале, даже если она принадлежит натуралу, — это неправильно. Как по мне, нужно не только жесточайшим образом цензурировать сомнительные телепрограммы и издания, но и сажать — причем надолго! — за детскую порнографию.

— Группу «Ленинград» и ее лидера Шнурова вы бы в эфир пустили?

— Вопрос тонкий и не ко мне — публично я на него отвечать не буду. Могу только сказать, что все эти рокеры до первых «жигулей» рокерные, а потом становятся очень буржуазными...

— Тем более когда пересаживаются на «мерседесы»...

— О чем речь!

— Когда-то вы поставили неутешительный диагноз: «Весь мир болен, а Россия, как всегда, — в острой форме» и выпустили альбом с красноречивым названием «Вялотекущая шизофрения». Россия до сих пор ждет консилиума, который выпишет ей лекарство?

— Налицо состояние ремиссии — некоторого улучшения, но все равно болезнь не ушла: есть масса симптомов, которые мы можем видеть не только в России — по всему миру.

— Ваша родина (как, кстати, и Украина) до сих пор ищет национальную идею и... не находит. Когда-то вы дали рецепт: «Национальная идея России — прекратить пить и воровать». Вы считаете, это возможно?

— Сложно и даже не знаю, выполнимо ли практически, но рецепт не мой. Об этом задолго до меня писали Карамзин, Салтыков-Щедрин, другие выдающиеся литераторы, философы и мыслители, на которых мы молимся и будем молиться. Тем не менее я уверен: если сегодня перестать воровать и пить — уже завтра все будет замечательно.

— Пока что никому из царей и вождей Россию обуздать не удавалось, но вы, знаю, встречались с человеком, у которого со своей страной это получилось — имею в виду генерала Пиночета... Какое впечатление этот дедушка, ныне уже покойный, на вас произвел?

— Жесткий красавец! Он мне понравился: крепкий, воспитанный, настоящий вояка, но свои выводы о нем и его правлении я сделал не по встрече, а по тому, что наблюдал в Чили. Безусловно, с точки зрения людей, потерявших своих родных и близких, Пиночета можно осуждать, да, на его совести три тысячи расстрелянных и пропавших в застенках, но гораздо большее число чилийцев могут превозносить диктатора до небес за то, что спас их от коммунистической нищеты, болтовни и всего остального. Я просто увидел постройки эпохи Альенде и более поздние...

— ...и все встало на свои места...

— Дима, это кошмар: все, к чему прикасаются приверженцы коммунистической идеи, рушится. Я не виноват, что сравнение не в их пользу, более того, лично пытался в свое время вступить в КПСС. Меня не приняли, сказали: «Как? Ты — в партию? С ума сошел!». Я понял...

Я с огромным уважением отношусь к настоящим большевикам, таким, как мой отец, который вступил в партию в окопе Великой Отечественной. Эти люди, идейные праведники, сейчас, к сожалению, вымирают, но ведь власть-то не у вас, господа, истинные коммунисты, — она у хамелеонов, у так называемой партийной элиты, у тех, кто приватизировал эту идею, чтобы разворовывать страну, обесценивать общечеловеческие ценности, нарушать права и свободы других. Те, кто стоял у истоков Октябрьской революции, обманули огромное количество людей великими идеями «Мир — народам!», «Земля — крестьянам!», «Хлеб — рабочим»...

— ...«А бабки — нам!»...

— Вот именно. Когда после смерти Якова Михайловича Свердлова вскрыли его личный сейф, и обнаружили там золотые царские червонцы с бриллиантами и семь загранпаспортов для всей семьи, это было позорище абсолютное, укор моей национальности, но думаю, что и у Владимира Ильича и у всех этих ребят немало лежало в загашниках — они же к этому с детства рвались...

— Когда Путин стал президентом России, вы сказали, что он симпатичен вам хотя бы потому, что плечи у него шире таза. Оригинальная мысль...

— Это действительно приятно, когда глава твоего государства представляет из себя мужчину, а не развалину... Путин не делал комсомольских и партийных карьер — он не из тех, а то, что служил в КГБ,— здорово! Он работал в первом отделе, а не в пятом, идеологическом, а кто из мальчишек не хотел стать разведчиком?

— Вы ровесники и в свое время жили в Питере по соседству. Ходили в один кинотеатр, имели наверняка одинаковые увлечения. Скажите, а какие у вас сейчас отношения? Вы же, я знаю, с ним часто встречаетесь...

— Ну не так часто — я не хочу, чтобы люди думали, будто мы друзья-приятели. Нет, абсолютно! Мы очень хорошо, как мне кажется, друг к другу относимся, поддерживаем добрые отношения, но для меня он бывший президент, а я для него артист и депутат Государственной Думы. Видимся редко — последний раз это было на его дне рождения.

— Ни много ни мало. Ну хорошо, а ощущение: «Мы питерские ребята, вместе росли, у нас много общего» лично у вас присутствует?

— Я не сторонник этого ощущения — более того, противник засилья питерцев в центральных органах власти.

«СЕКСА, ГОСПОДИН КУЦЕНКО, У НАС ТАКОЕ КОЛИЧЕСТВО, ЧТО ВАМ И НЕ СНИЛОСЬ»

— Искренне вас уважая и любя, я не могу, честно говоря, понять, как и почему вы оказались в числе 50 деятелей культуры, искусства и науки, которые подписали в свое время письмо с осуждением Ходорковского?

— Я не буду сейчас объяснять то, что на публику выносить не нужно, но поверь: дело не только в неуплате налогов, хотя само по себе это уже преступление. За подобное, впрочем, прихватить можно любого (как в моей песне поется: «Где-нибудь, как-нибудь, с кем-нибудь...»), но там были и другие вещи. Понимаешь, я люблю конструктивную оппозицию и не приемлю разрушительную, считаю, надо бизнесом заниматься, а не политиканством от бизнеса. Я изъясняюсь понятно?

— Предельно...

— (Заводится). И не нужно, господа, учить тамбовских крестьян, как им в своей губернии жить, — они имеют полномочных представителей в органах власти и совершенно не просят об этом Сулакашвили, Рабиновича, Хусаинова и прочих друзей. Я образно сейчас говорю, но надеюсь, ты меня понимаешь.

Рулите бизнесом, нефтью, помогайте своей стране строить школы, футбольные поля и занимать достойное место среди развитых государств! Не лезьте туда, куда вас не просят, а если хотите стать президентом, то для этого есть пара прекрасных стран, где можете попытать счастья...

— С такими фамилиями...

— Ну да.

— Близкие знают, что вы бескомпромиссный, резкий, вспыльчивый, временами — непримиримый. Это черты приобретенные или так было с детства?

— Какие-то, наверное, есть генетические вещи, но приобретено тоже немало. Жизнь меня много била... А что, думаешь, сейчас по головке гладит?

— Неужто даже вас не щадит — признанного, успешного человека?

— Я тебя умоляю! Вот мы сейчас высказались по поводу, так сказать, наболевшей проблемы, и поверь: большое количество людей тут же потрет руки и начнет мне писать письма гадостного содержания. Это и есть битие...

— ...которое определяет сознание, тем не менее без тумаков и шишек настоящих мужчин не бывает. Во всяком случае, согласно той роли, которую вы отвели им в своей теории о взаимоотношениях полов...

— Мне меньше всего хотелось бы выглядеть эдаким Гошей Куценко — я вот прочитал в «Бульваре», как он разоткровенничался: «Все наши беды от отсутствия секса»... Мне не в кайф уподобляться этому мачо, тем более что я учил медицину, психологию и считаю, что все наши беды отнюдь не от отсутствия секса — у нас его такое количество, господин Куценко, что вам просто не снилось. Может, вы человек особый, вам надо больше — так милости просим, а вот людей заставлять не стоит.

Нельзя все сводить к физиологии — естественной, но не решающей, не в сексе дело. Я убежден, что мужчина, если у него хватает самосознания, должен иметь возможность ощущать себя главой семьи, а это предполагает прежде всего экономическое превосходство над женщиной. Я не призываю к неравенству, ни в коем случае, но государству нужно позаботиться о том, чтобы мужчина все-таки как-то возвышался над домочадцами, чтобы он был самцом.

Его предназначение — охранять логово и быть добытчиком, а предназначение самки — воспитывать детенышей и облизывать самца. Мужик должен иметь возможность содержать семью, другое дело, если у него нет желания. Сколько таких: лежат на диване, плюют в потолок и жалуются: «Не оценили меня... Я гений, а они там вообще...». Это горе лежебоки и его женщины, но большое количество мужчин, военные, например, из другого теста — ну как мы можем платить людям в погонах такие зарплаты?

— В первую очередь это унижение страны...

— Не только страны — всего общечеловеческого мышления. Это порождает огромное количество трагедий, и все они связаны с тем, что офицер не в состоянии прокормить семью.

— В порыве откровенности жена ему говорит: «Да что же ты за мужик?!»...

— Это еще ничего, если говорит — хуже, если делает: разворачивается и уходит куда-нибудь налево или направо. При этом ее можно понять: ей тоже хочется красивые брюки иметь и дубленку.

— Любопытно, а вы со своим дерзким характером и с обостренным чувством справедливости когда-нибудь в жизни дрались?

— Ну конечно. У каждого пацана случаются разные драки: по пьянке, по глупости, из-за девочек — осознанные, так сказать. В последние годы обхожусь без драк — так, пару раз моменты рукоприкладства случались.

— Вы часто бывали в Афганистане, ездили в Осетию и Чечню. Вас все время тянуло туда, где настоящие мужчины выясняют между собой отношения...

— Ну, поскольку я гражданин своей страны, должен быть там, где ей нехорошо. Как человек советский, я чувствую ответственность не только за русское население, но и за чеченское, и за осетинское... Сегодня межнациональные конфликты нашу родину раздирают — пора их прекращать, и каждый должен внести в это посильный вклад. Вот и пытаюсь сделать то, что могу.

Приезжая, например, в Украину, я стараюсь, чтобы вокруг все увидели: нормальные люди и в России, и в Украине не могут жить друг без друга, и не надо поддаваться на происки политиканствующих недоброжелателей, которые пытаются вбить между нами клин. Это намеренная и, как мне кажется, кем-то оплаченная (я даже приблизительно догадываюсь, кем) игра для того, чтобы ослабить и Украину, и Россию. Вообще, все страны, которые только есть, кроме одной...

— Михаил Задорнов в шутку, а может, и всерьез, назвал Чечню геморроем России...

— (Гневно). Пусть лучше о своем геморрое поговорит! Как можно клеймить так людей, являющихся моими согражданами? Задорнову надо пойти поучиться воспитанию куда-нибудь в дипломатическую академию, а если он жлоб и произносит такое вслух, комментировать это считаю ниже своего достоинства.

— Хм, а что вы вообще о Чечне думаете? Получится у нее жить в составе России?

— Вопрос сложный — одновременно и политический, и экономический. Все упирается в доверие, в понимание духовных, религиозных, общественных связей. Чечня ведь тоже неоднородная: есть равнинная, а есть горная, и живут там совершенно разные люди. С горцами: курдами, басками и другими народностями, населяющими горные территории, не только у нас — у многих стран затяжные проблемы. Все эти люди, как правило, не законопослушны, а почему?

— Пьянит горный воздух?

— Да нет — просто они не имеют возможности обеспечивать свои семьи. Ни земледелия у них нет, ни скотоводства, ни заводов и фабрик (то есть промышленности), а кушать-то хочется. Значит, что?

— Надо спуститься с гор...

— ...правильно, и доставать средства, а чем? Исключительно криминалом! Это действительно проблема, которую надо понимать и решать...

— ...через экономику...

— Только! Легче всего говорить: «Все они бандюганы», но им реально нечем кормить детей, а значит, всему миру — не только нам! — нужно думать, как обеспечить горному населению планеты достойную жизнь. Вот, понимаешь, и вся история...

«СОЗДАННОЕ МНОЮ ПО ПЬЯНКЕ БЫЛО ГОРЯЧЕЕ, НО СЕГОДНЯШНЕЕ МОЕ ТВОРЧЕСТВО НЕ ХУЖЕ»

— Вы, я знаю, интернационалист, причем убежденный, но я также в курсе, что вы не любите немцев. Почему?

«Любой артист ищет славы и популярности, но для меня аплодисменты — всего лишь аванс»

— Нет, ну что значит «не люблю»? — так не бывает. Это все равно что сказать: «Я не люблю евреев, но ты мой друг». Прекрасные люди в Германии есть, огромное количество, другое дело, что я не хотел бы постоянно там жить. Все-таки у меня есть генетическая память...

— ...ленинградца-еврея...

— И ленинградца, и еврея, и советского человека — понимаешь, да? Шесть миллионов невинных загублены, убиты просто потому, что они евреи. У меня среди немцев был очень хороший приятель (мы играли с ним в институте в одной группе) Эккарт Урман. Мы как бухнем, я ему всегда говорил: «Извини, Эки, но ты у меня все равно на другой стороне окопа». Ничего не попишешь, генетическая память! В Германии я не смог бы жить потому, что все время бы думал, как эти замечательные люди, которые рядом со мной едят, пьют, танцуют и слушают Моцарта или там Генделя, как они могли убивать в газовых камерах малолетних детей, женщин только за то, что у них нос другой формы. Нет, я этого не понимаю...

— Как человек, который в свое время был не понаслышке знаком с алкоголем, скажите, пожалуйста: талант можно пропить или нет?

— Конечно, можно — еще и как! Я прошел в этом деле многие стадии и говорю, исходя из личного опыта. Передо мной тоже стоял вопрос: или-или.

— Какие самые необычные поступки вы совершали под градусом?

— Нет, это мое — ну что я теперь должен такое рассказывать?

— Вам не кажется, что в состоянии опьянения сочинялось намного лучше, чем на трезвую голову?

— Нет. Иногда я писал быстро, иногда еще быстрее, но не могу сказать, что сегодняшнее мое творчество хуже — скорее, оно осознаннее, философичнее, глубже. Будучи хорошо подшофе, я не мог сочинять то, что сейчас, когда думаю больше. Наверное, созданное по пьянке было горячее: эх, разорвись душа да раззудись плечо! Но тогда и возраст мой был, между прочим, гораздо меньше. Нынешние песни совсем другие, но такие же откровенные, такие же мои, как и прежние, — я никогда не смог бы их написать в том состоянии.

— Когда вы выходите на сцену, публика впадает в экстаз, вы ее будто гипнотизируете. Как это вам удается, что вы для этого делаете?

«Нормальные люди и в России, и в Украине не могут жить друг без друга, и не надо поддаваться на происки политиканствующих недоброжелателей». Александр Абдулов, Леонид Кучма и Александр Розенбаум. Киев, март прошлого года Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— Да ничего — просто я ее уважаю, для нее живу и благодарен Господу за то, что он в этом мне помогает.

— Каждый концерт вы работаете на износ, будто в последний раз. Может, стоит себя пощадить?

— Я и вправду хочу отдохнуть, но щадить себя не могу — не имею права.

— Художник, на ваш взгляд, должен быть голодным или это все ерунда?

— Совесть его должна быть голодной — я об этом всегда говорю.

— Совесть?

— Объясняю. Художник может ехать на «мерседесе» и будет оставаться человеком, пока, проезжая в дождливый день мимо переполненной автобусной остановки, замечает стоящих там людей и выказывает им (даже в мыслях) свое сожаление. Более того, чувствует некоторое смущение от того, что едет мимо них на шикарном авто. Вот как только он перестанет их видеть, не говоря уже о том, чтобы демонстративно обрызгивать водой из-под колес, — пиши пропало...

— На что вы с удовольствием тратите деньги?

— Прежде всего на профессию. Второе — дети, родные и близкие. Третье — на себя, любимого. Ну и, конечно, — благотворительность. Она должна быть не кричащей, но всегда нужно что-то отдавать людям, потому что, чем больше отдашь, тем больше тебе вернется.

— Это закон?

— Абсолютный! Если ты только жрать будешь, Господь ничего не даст: проешь свои сотни тысяч и миллионы, а новых не получишь.

— Думаю, вы глубоко счастливы, потому что можете дать своим родителям при их жизни не только тепло, но и какие-то материальные блага, чтобы они пожили по-человечески...

— К сожалению, я не смог это сделать для своих бабушек. Ах, если бы они были живы — да че говорить...

«ПУСТЬ ЛУЧШЕ ОЛИГАРХ СПУСКАЕТ СВОИ ДЕНЬГИ НА ЯЙЦА ФАБЕРЖЕ, НО НЕ НА ДЕВОК ЖЕ В КУРШЕВЕЛЕ»

— Иногда приходится слышать, что Розенбаум настолько крут, что даже возглавляет питерскую мафию...

«Поскольку я гражданин своей страны, должен быть там, где ей нехорошо...». Афганское фото

— Мафия — это что такое? Ты расскажи, и тогда я отвечу.

— Как правило, это люди с хорошо организованным бизнесом, повязанные круговой порукой и сложными отношениями с законом...

— То есть, допустим, банк «Менатеп» или, ну, я не знаю... Сейчас перечислю 25 думских или радовских деятелей, которые замечательно организовали бизнес...

— Ну хорошо: питерских бандитов вы не крышуете?

— А вот это другой разговор. Так и спроси: «Крышуете ли вы питерских бандитов, Александр Яковлевич?». Никогда не крышевал и слова такого не знаю. Как это ты себе представляешь? Я прихожу к начальнику главка в Управление внутренних дел и говорю: «Товарищ генерал... Значит, такого-то, такого-то и такого-то, совершивших такие-то деяния, отпустить и дело на них не заводить!» — так, что ли?

Я блатных знаю — их сейчас, к счастью, все меньше и меньше, а если ко мне подходит на пляже синий от татуировок человек и говорит: «Александр Яковлевич, я 25 лет отвисел и выжил только благодаря вашим песням. Спасибо огромное», — я что, от него должен бежать, сверкая пятками? Для меня он такой же человек, как и все остальные, — как сенатор от штата Калифорния, депутат украинской Рады или российский министр экономики Леша Кудрин... Добрые слова приятны от каждого ценителя моего творчества.

— Российские олигархи — уродливое явление или нет?

— Уточню: не только российские, но и у вас таких пацанов хватает. То, что творил миллиардер Прохоров в Куршавеле, — это, на мой взгляд, уродство: я считаю, что олигарх, сосредоточивший в своих руках деньги, промышленность и все остальное, должен вести себя подобающе. Безусловно, у него могут быть странности, он может собирать лунный грунт, например (я просто прикидываю, на что можно потратить большие деньги), оплатить какой-то «Вояджер», чтобы тот образцы доставил...

— ...яйца Фаберже, на худой конец, коллекционировать...

— Нет проблем — пусть спускает свои миллионы на яйца, но не на девок же в Куршевеле. Ну что же это такое, друзья мои? Что за дела?

— Зато какие девки!

— Замечательные, наверное, и дай Бог им здоровья и счастья, но как же так можно?

— Мне рассказывали, что после девяти подряд супераншлаговых концертов в Кремлевском дворце съездов несколько очень известных артистов перестали вам звонить. Что — обзавидовались?

— Да, в общем, они мне и до того не звонили — черт его знает, что там у них... Зависть, конечно, присутствует — они же люди творческие...

Дим, я окончил медицинский институт и этим счастлив, а артистические натуры бывают разные...

— Нынешний шоу-бизнес, на мой взгляд, представляет собой абсолютно отвратное зрелище. Меня, например, коробит, когда едва ли не каждую девочку и мальчика через три дня после их появления на телеэкране уже величают звездой...

— Буба Кикабидзе, Вахтанг Константинович, называет их звездуньями и звездунами, — шикарно! В моем понимании звезда, на уровне голливудской, была у нас только одна — Любовь Орлова. Одна! Замечательно танцевала, блестяще пела, потрясающе играла, феноменальные имела внешние данные. Ну кто еще? Наверное, Леонид Осипович Утесов мог бы к этому разряду приблизиться.

«ЖУРНАЛИСТОВ ИНТЕРЕСУЕТ МОЙ ПЕРСТЕНЬ, МОЛНИЯ НА ШТАНАХ, КТО МЕНЯ ОДЕВАЕТ-РАЗДЕВАЕТ И ЕСТЬ ЛИ У МЕНЯ ДОМА ПАРИК»

— Когда Филипп Киркоров прилюдно оскорбил ростовскую журналистку Ароян нехорошими словами, вы с Иосифом Кобзоном публично за него вступились. Что это — корпоративная солидарность?

«Я похоронил Лаки на Карельском перешейке — завернул его в бурку и предал земле. Положил на могилку 300-килограммовый валун, рядом посадил красивую тую. Две или три недели каждый день я ездил ее поливать, чтобы принялась, а потом какие-то суки (прости, граждане) это деревце вырыли...»

— Нет, извини — мы его не защищали. Могут ли Кобзон и Розенбаум — ты хорошо знаешь обоих — оправдывать мат в адрес женщины?

— Исключено...

— Так можно ли говорить, что мы обеляем Киркорова? Чушь, глупость какая-то! Мы защищали его от желтой прессы, и я буду продолжать это делать всегда. Киркоров не имел никакого права материться в камеру (и без камеры, по большому счету, тоже), он не должен был такими словами оскорблять женщину, но Ароян — я в этом глубоко убежден, потому как пишущую братию знаю, — вывела его из себя окончательно.

Журналисты этого долго добивались, наверное... Человек пришел после концерта — уставший, измотанный, а они давай ему убогие вопросы подбрасывать... Знаешь, о чем обычно твои коллеги меня спрашивают? «А вот вы лысый — это ваш имидж?» — это первый вопрос. Второй: «У вас перстень на пальце — кто его вам подарил, сколько он стоит и что означает?». Их меньше всего волнует, что я в свои 55, будучи народным артистом России, депутатом и достаточно уважаемым человеком, думаю, — их интересует мой перстень, молния на штанах, кто меня одевает-раздевает и есть ли у меня дома парик.

После этого я с моим-то характером не только матом в камеру оторвусь, но и когда ее выключат, что-нибудь непременно устрою. Понимаешь? Филя еще нежный человек, хотя мат в отношении женщин никто не оправдывал и не собирается.

— Когда в Советском Союзе началось повальное увлечение Розенбаумом — этот период вошел в историю как «розенбум», — у вас закружилась голова, началась звездная болезнь?

— Безусловно, какие-то вещи, которые мне откровенно не нравились, были, но в таких случаях я вставал, подходил к зеркалу и брал себя, так сказать, за шиворот. На сцену я пришел в 30 лет с дипломом мединститута, состоявшимся человеком, доктором «скорой помощи», а по сути — советским служащим, то есть как выходил на смену с восьми утра до восьми вечера, так и выхожу. Я не умею ходить по трупам, не умею интриговать, и для меня закулисные скандалы о том, кто будет закрывать концерт и кто сколько споет песен, — дикость...

Конечно, если я скажу, что признание публики меня не волнует, — это будет чистая ложь: любой артист ищет славы и популярности. Хорошо, если не дешевой, осознанной и на чем-то основанной, но звездить по этому поводу — нет уж, увольте! Для меня аплодисменты — всего лишь аванс.

— Заранее прошу прощения за вопрос, который доставит вам боль... У вас был лучший друг — бультерьер Лаки, с которым вы были неразлучны и которого любили, наверное, больше, чем многих людей. Как вы узнали о том, что его больше нет?

Александр Розенбаум — Дмитрию Гордону: «Куда ни плюнь — везде сплошные мачо, а очень не хватает мужиков...» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— Он болел — от старости у него развилась лимфосаркома. Лаки было без двух месяцев 14 лет, а для бультерьера это совершенно убойный возраст, так долго собаки не живут. У него опухли шейные узлы, и ему стало тяжело дышать. Мне позвонила жена: так, мол, и так, он задыхается, и поскольку врач советует его усыпить, требуется мое согласие и разрешение. Я поговорил с Лаки по телефону...

— С кем?

— С Лаки.

— То есть как это поговорили?

— Ну как? Нормально. Свои слова повторять не буду, но, в общем, объяснил ему, что все будет хорошо. Его уколют, и он тихо заснет, а я скоро приеду. Ну вот и все...

— Вы плакали, когда с ним прощались?

— Ну что уж сейчас об этом? Поплакал, конечно... Я похоронил Лаки на Карельском перешейке — завернул его в бурку и предал земле. Положил на могилку 300-килограммовый валун, рядом посадил красивую тую. Две или три недели каждый день я ездил ее поливать, чтобы принялась, а потом какие-то суки (прости, граждане) это деревце вырыли...

— Говорят, в свое время вы хотели стать директором зоопарка.

— А я и сейчас хочу. Без животных я своей жизни не представляю и охотиться на них давно перестал. Исключение составляет, пожалуй, лишь водоплавающая птица.

— Это правда, что вам даже крокодилы нравятся?

— Люблю все живое, и крокодилов в том числе. Ненавижу только два населяющих планету вида: комаров и мух.

«Я НЕ ЛЮБЛЮ КОЗЛОВ, А ПЕТУХОВ — ТЕМ ПАЧЕ!»

— Какой должна быть женщина, чтобы вас привлечь?

— Нэжной! (Смеется).

— А вы позволяете себе сегодня увлекаться молоденькими? Я вот смотрю, во время концертов на сцену к вам такие девочки поднимаются — закачаешься!

— И я смотрю... «Что же, — думаю, — делать? Как жить дальше?». Ой, Дима, Дима — ну кто же тебе скажет об этом честно? Думаю, что никто. Не знаю — тут настолько все индивидуально, насколько тонко... Пары с большой разницей в возрасте вызывают порой смех, иногда злость, а нередко и радость — в зависимости от ситуации, но я, говоря о неравных браках, почему-то вижу мужчину в парусиновых штанах с манной кашей, который с балкона глядит на то, как его 25-летняя жена на пляже играет со своими сверстниками в волейбол. Поверь, себе такой доли я не желаю.

— Я что-то не понял: вам не нравятся парусиновые штаны или манная каша?

— Я обожаю парусиновые штаны, но мне бы хотелось, чтобы в тот момент, когда я их надену, рядом сидела моя супруга в парусиновом сарафане.

— Об этом мало кто знает, но нынешний брак у вас второй — с первой женой вы прожили всего девять месяцев...

— Меньше — пять. Почему расстались? Те, кто в институте учился, знают, что такое студенческий брак: поженились и развелись. Сплошь и рядом это бывает...

— Если не захотите, не отвечайте на этот вопрос, но не задать его не могу... Когда-то давно я увидел, какими глазами смотрит на вас Пугачева, помню даже, как замечательно она исполняла вашу песню «Где-нибудь, как-нибудь...». Скажите, у вас что-то было с ней или нет?

— Так я тебе сейчас все и сказал! С Аллой мы много лет дружим...

— Домами?

— Нет, вот как раз домами не получается, но Алла хорошая женщина. Я один из немногих, кто не входит в ее свиту, — понимаешь, да? Во всяком случае, с мальчиками, которые вокруг нее вьются, стараюсь держаться на расстоянии.

— Вы объездили уже много стран и продолжаете наматывать километры вокруг планеты. Я понимаю: это потребность души, но что для вас в путешествиях самое главное?

— Пожалуй, впечатления после того, когда эти путешествия завершились.

— Тяжко бывает?

— Конечно, зато с какой радостью обо всем вспоминаешь, когда возвращаешься домой. Сейчас вот с Андрюшей Макаревичем мы поедем опять на Амазонку ловить анаконду. Хочу этого удава поймать, сфотографироваться с ним... и отпустить. Думаю, это будет тяжелая экспедиция, зато, когда я вернусь, посмотрю на фотографию, где с анакондой запечатлен...

— ...и уже не будет ни комаров, ни москитов...

— ...ни испепеляющей жары, ни жуткой ночной духоты. Представь: спустя годы я буду где-нибудь в парусиновых штанах...

— ...с манной кашей...

— ...сидеть с этой фотографией, и будет мне хорошо.

— Помните стихи: «Если я заболею, к врачам обращаться не стану...»? К кому, если, не дай Бог, захвораете, вы обратитесь?

— К доктору, который поможет излечить тот или иной недуг, поразивший меня в тот или иной момент.

— Напоследок — экспромт, о котором мы с вами не договаривались. Я не прошу вас спеть — прочитайте, пожалуйста, что-нибудь из собственных стихотворений...

— (Читает):

Кредит доверия у женщины
истрачен,
Амур ей подмигнул — и был таков.
Куда ни плюнь —
везде сплошные мачо,
А очень не хватает мужиков.
Одет с иголочки, подтянут
и накачан,
Да так, что не сгибается рука.
Изысканная речь — ну чистый мачо,
А хочется послушать мужика.
В Чечне недавно вышла незадача:
В один из не скажу, каких полков,
Приехали служить четыре мачо,
А командиры ждали мужиков.
Солдаты не пойму, какой удачи,
С банданами поверх тупых голов
С чеченками вели себя, как мачо, —
Подставили полроты мужиков.
Их вытащили. Ну а как иначе?
Бросать своих у наших не с руки.
В родную часть уделавшихся мачо
Доставили простые мужики.

Будем считать это тостом:

Я не люблю козлов, а петухов —
тем паче:
У них один с павлинами язык.
И тот, кто держит на Руси
(и в Украине тоже) себя за мачо,
По жизни — сто процентов не мужик!

За мужиков и сопровождающих их прекрасных женщин!

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter