Станислав САДАЛЬСКИЙ: «Володя, — спросил я Высоцкого, — вы не знаете, кто эта толстая тетка? Чего она здесь ходит, меня раздражает?». Он вскипел: «Ты что, ох...ел? Это Марина Влади!»

Что ни говорите, но артистом-скандалистом Станислава Садальского считают не зря. Минувшей осенью, в разгар антигрузинской истерии в Москве, он швырнул прямо в лицо Кремлю свой протест, будто бутылку с «коктейлем Молотова» — в респектабельную витрину. «Ну не могу я спокойно смотреть, как омоновцы укладывают в ресторане на пол всемирно известного тенора Соткилаву с семьей», — объяснил Станислав свой порыв и демонстративно попросил грузинское гражданство... Спустя четыре месяца он не менее вызывающе получил в Тбилиси новенький паспорт прямо из рук проклинаемого официальными российскими СМИ Михаила Саакашвили. Циничные газетчики попыталась свести поступок актера к шутке: мол, угадайте, какую фамилию новый грузинскоподданный возьмет — Садалишвили, Садалиани, Садалидзе или Садалия? Мнения же простых россиян разделились: одни бранят Станислава последними словами, другие благодарят за Великий Жест, спасший репутацию интеллигенции... С другой стороны, и противники, и сторонники едины в том, что вряд ли кто-нибудь из режиссеров решится теперь снимать смутьяна в кино. Вот и российское посольство в Грузии немедленно отмежевалось от слов и действий Садальского: дескать, спектакль, привезенный им тбилисцам в подарок вместе со словами любви, — его частная инициатива. Стас ответил так, как и полагается ведущему радиопрограммы «Шоу одинокого шута» и автору книги «Дебил-шоу»: громогласно попросил МИД «прислать лопату, чтобы выгребать из штанов посла» и удалился с пресс-конференции под аплодисменты. Enfant terrible российского театра, прирожденный комик, который всячески от этого звания отпирается («Актер должен уметь играть все!»), Садальский никогда не лез за словом в карман. Его фирменные остроты давно растащили на цитаты. Помните: «Если тебе корова имя, вымя крепи делами своими»? Или: «С журналистами судиться — в крапиву срать садиться». Или «Глуп, как пуп». Не говорю уже о знаменитом «скандальском» тосте: «Кто не пьет, тот Киркоров!»...

Президент Грузии Михаил Саакашвили удостоил Станислава высшей награды своей страны - ордена Чести

Приколист, матерщинник, выдумщик... Только он, будучи принятым после училища в Театр Маяковского, мог на второй день разругаться с мэтром отечественной режиссуры Гончаровым и уйти, хлопнув дверью, только он, протянув руку восторженному поклоннику на фестивале, мог невозмутимо поинтересоваться у того: «Дрочишь?»... Впрочем, коллеги к выходкам Садальского давно привыкли и считают, что его неуживчивый, ершистый характер — результат интернатского, сиротского детства. Друзья уверяют, что от природы Стас чрезвычайно ранимый и добрый, а нахальством прикрывается, как черепаха — панцирем. Он любит цитировать слова Вертинского: «Актеры — боги, а боги одиноки», вот только глаза у него при этом грустные. О причинах можно лишь догадываться, потому что в свою личную жизнь посторонних он не пускает. Известно лишь, что в молодости Садальский познакомился в театре с финкой на 15 лет старше себя и решил: вот оно — великое счастье! Ах, какой гурией казалась бедному студенту в те годы иностранка по имени Пирио Лииза Телерва Канисто, хотя, если верить Стасику, он запомнил эту мудреную конструкцию лишь потому, что она созвучна слову Канистра. Приятельница дала им ключи от квартиры, и влюбленная парочка на целую неделю закрылась. «Был бешеный секс, — вспоминал Садальский, — мы не выходили на улицу, пока не сгрызли всю крупу и не начали подыхать с голоду». В итоге родилась дочь, которая выросла в заграничном далеке и не говорит по-русски. Повзрослев, она разыскала отца в театре, тот посмотрел на нее и сразу понял, кто эта девочка с его лицом и фамильным собачьим прикусом... В этой истории — весь Садальский. Иногда кажется, что клоунская маска приросла к нему намертво, и сам Станислав не скрывает, что любит играть дураков (хотя терпеть не может, когда его дураком делают). Он давно убедился, что актеров, способных вызвать у публики слезы, куда больше, чем тех, кто может людей рассмешить, и все-таки что-то неладно в стране, где правду властителям рискует говорить только шут.

«МЕНЯ ДРАЗНИЛИ: «МОСКАЛЬ, МОСКАЛЬ, ГIМНО ПЛЕСКАЛЬ»

— Острого на язык и бесцеремонного Стаса Садальского называют иногда хулиганом, но я готов с этим поспорить: вы очень хороший не только актер, но и человек...

— «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай...» сами знаете, кого. Вы вот всех заманиваете, заманиваете специально, а потом как бабахнете — мало никому не покажется. Да, Дима?

— Обещаю: вас бабахать не буду. Кстати, а что это за орден у вас на груди?

— Вы не подумайте: елкой ходить не буду, просто буквально пару часов назад прилетел из Тбилиси, где президент Саакашвали удостоил меня звания почетного гражданина Грузии и вручил...

— ...грузинский паспорт?

Теперь у Стаса есть еще и грузинский паспорт

— Плюс высшую награду Грузии, которая называется... (Протягивает «корочки»).

— Нет, по-грузински я не читаю...

— По-русски тоже?

— Ага, на обратной стороне по-русски написано: орден Чести...

— Это у них супернаграда, я теперь как Герой Грузии...

— В ноябре прошлого года я был в Тбилиси, и Софико Чиаурели со слезами на глазах попросила: «Умоляю, найди телефон Садальского — я должна обязательно ему позвонить. Я восхищена им за то, что, когда грузин травили в Москве, он пожелал принять гражданство Грузии»...

— Если честно, мне даже неловко: Папу Римского в Тбилиси меньше показывали, чем меня, хотя дома, в Москве, ни по Первому каналу, ни по Российскому в эфир не пускают — наложили стоп-лист. Впрочем, закрыть меня нельзя все равно — я есть!

Вся эта история почему, Дима, случилась? С Тиной Канделаки мы работали пять лет чуть ли не каждый день: по понедельникам, вторникам, средам, четвергам и пятницам вели сначала «Бред-шоу», а потом «Шоу одинокого шута». Это она заставила меня полюбить грузинскую культуру, грузинский народ... Я вообще всегда на стороне слабого: когда его бьют, обижают, не могу пройти мимо. Вот не могу — и все тут!

— В России любят вообще гурьбой навалиться...

— Понимаете, поскольку я в интернате учился, всегда могу дать адекватный ответ, и когда грузин тронули, было просто противно и невозможно отсиживаться в стороне. Многие крутили у виска пальцем: «Зачем? Что ты — с ума сошел?», но Галич удивительные слова когда-то сказал: «Промолчи — попадешь в палачи»...

Вот замечательное грузинское вино — это я вам, Дима, привез. В Тбилиси весь номер гостиницы был им заставлен: бутылки несли, как венки к Мавзолею... Это настоящее сумасшедшее грузинское вино.

Стас Садальский: "Мне даже неловко: Папу Римского в Тбилиси меньше показывали, чем меня...". С президентом Грузии Михаилом Саакашвили

— Спасибо!

— Во время интервью пить будем?

— А почему нет — как пойдет... Стас, свой трудовой путь вы начинали помощником токаря...

— ...на Ярославском моторном заводе. Как докатился до жизни такой? Я вообще-то в маленьком чувашском селе родился — там было полторы тысячи дворов и восемь мечетей. Родителей-педагогов направили туда на работу, а потом, когда умерла мама, воспитывался во втором Воронежском интернате и, сколько себя помню, всегда хотел быть артистом. Я был такой наглый, Димочка, настолько самоуверенный! Вот приеду, думал, в Москву, и мне скажут: «Боже мой! Счастье! Кто к нам пожаловал?!».

Воронежская область раньше принадлежала Украине, и мама (ее звали Нина Васильевна Прокопенко) и мой родной брат было записаны украинцами. Когда мы жили в деревне, аборигены меня дразнили: «Москаль, москаль, гiмно плескаль». Я огрызался по-доброму: «Не бреши...». Мы очень колядовать любили: «Колядин, колядин, я у батька один. Стаканчик круп — дай, баба, рубь». Ходили по дворам, взрослые совали нам по 10-15 копеек...

С детства во мне осталось что-то украинское. Там разговаривали на суржике — на ломаном таком языке, и я представлял: «Вот приеду в Москву!»... В столице, правда, никто цветами не встретил — в то время там таких было знаете, сколько... Ну а еще сказали, что у меня прогнатизм — собачий прикус.

...Вы сейчас улыбнулись, и такие зубы прекрасные показали. Вот сотворил же Господь красоту, а, Дима, — все вам послал, а я всегда очень комплексовал из-за того, что артистов с такой бедой не бывает и сцены мне не видать. Ну, думаю, наплевать, поеду в Ярославль. (В Москве тогда экзамены были в июле, а там — в августе, и все, кто не поступал в столичные институты, уезжали в провинцию). Все-таки в Ярославле появился первый в России театр...

— ...имени Волкова, академический...

— Правильно — изумительный, с большими традициями. Увы, там меня тоже не приняли, а вот на моторном заводе, как только увидели, обрадовались: «Бог ты мой, кто к нам приехал! Стасик Садальский!» — и взяли в цех.

Я до сих пор терпеть не могу станки, а тогда и вовсе их ненавидел. По утрам, когда по радио играли гимн, просыпался, свешивал ноги с кровати и плакал: «Господи, скорее бы умереть — хоть в гробу высплюсь». Не то чтобы я отлынивал — работал сдельно, но у нас, как везде в стране, было: если план перевыполнишь — расценки снизят. Рабочие мне говорили: «Не строй из себя стахановца. Можешь чуть-чуть больше сделать, но рекорды бить — ни в коем случае... Нам же расценки урежут, повысят норму».

Пахал, правда, я не для того, чтобы кого-то там удивить, — просто хотел зарабатывать и хорошо одеваться.

«ОЙ, А ЧТО, У МЕНЯ ЛИЦО ТАКОГО ПЬЮЩЕГО?»

— То есть замашки были?

— Видимо, да. Я выполнял норму, и за это получил «Ударник коммунистического труда» — значок такой красный. Я его даже на пальто надевал... Радовался вот прямо как сейчас, хотя то г... из консервных банок было наделано, а этот орден (показывает на грудь) — из золота и платины. И все равно хотел быть артистом. «Наплевать, — думал, — не поняли здесь — поеду в Москву, не примут там — рвану в Питер». Плюс мне сказали, что в Ленинграде есть артистка с таким же прикусом. Знаете, кто?

— Навскидку? Пожалуй, нет...

— Просто однажды я оказался в компании, где была девочка, которая все про всех знала. Она курила, я к ней подсел, и ее это возмутило: мол, что ты тут клинья ко мне подбиваешь? «Знаешь, — сказал, — у меня прогнатизм, артистов с ним не бывает, не то бы стал знаменитостью, и ты бы еще радовалась, что рядом я оказался». Она фыркнула: «Да ладно врать — ленинградская артистка с таким прикусом даже в кино снимается». Короче, она назвала фамилию, которая ничего мне не говорила. Сейчас-то ее уже все знают — она королеву в «Трех мушкетерах» играла, помните?

— Хорошая актриса, народная СССР...

"Одним ожесточеньем воли вы брали сердце и скалу, цари на каждом бранном поле и на балу...". "О бедном гусаре замолвите слово..."

— Ну вот, а тогда она снялась только в одном фильме Климова — «Похождения зубного врача» с Андреем Мироновым. Шикарная, удивительная, тонкая картина... В общем, я записал фамилию и отправился на служебный вход Театра имени Ленсовета. «Мне нужна ФрейндлЕх, — сказал, — можно ее позвать?»...

Вышла Алиса, я: «Так и так, хочу быть артистом, но у меня прогнатизм. Вы — заслуженная артистка (народной она еще не была), а я ударник коммунистического труда Стасик Садальский, но мне сказали, что актеров с таким прикусом не бывает». Фрейндлих вздохнула: «Ну почитай что-нибудь». Послушала и спрашивает: «Ты сам веришь, что можешь быть артистом?». — «Другой профессии я себе не представляю». Она улыбнулась: «Езжай в Москву — если уж там не получится, что-нибудь да придумаем».

Через много лет в Питере я снова встретился с Фрейндлих на творческом вечере Андрея Петрова. Она пела песню из «Служебного романа», а я — из фильма «О бедном гусаре замолвите слово». Подошел к ней за кулисами: «Помните ту нашу встречу?». Она честно ответила: «Нет»...

— Надо заметить при этом, что у вас за спиной никого не было, а у нее все-таки папа — народный артист СССР Бруно Фрейндлих и муж Игорь Владимиров — тоже народный артист Союза да еще, на минуточку, главный режиссер Театра имени Ленсовета...

— Тем не менее природа на ней не отдыхала, как на многих других детях известных родителей. Вот на Ксении Собчак отдыхает, хотя и ее маму, и покойного отца я очень люблю.

— Об этом мы еще поговорим, а пока — о Ярославле тех лет... Я помню частушки:

Ярославские ребята
перестали водку пить,
а на дверях написали:
«Без поллитры не входить».

Пили вы сильно?

— Я? Вообще-то, только вино... Ой, а что, у меня лицо такого пьющего?

— Нет, просто время было суровое...

— Я бы, конечно, пил да гулял, но кто бы тогда работал? Я же в театре поэзии еще занимался — как-то готовился... Нет, какая там выпивка!

— В конце концов, вам, я думаю, повезло: столько лет работать в московском театре «Современник» периода его расцвета...

— Это еще как сказать! С одной стороны, вроде и удача, а с другой — невезуха. ГИТИС я же окончил супер, и «Современник» меня потому и взял, что другие четыре театра брали: Маяковского, Моссовета, Советской Армии и ТЮЗ...

— Неплохо — и на зубы никто не смотрел?

— Нисколько. Мои учителя, старейшие артисты МХАТа Ольга Андровская и Григорий Конский, говорили: «Артисты бывают всякие — худые, толстые, с зубами и без. Главное, — они это твердили все время, — ты должен в сердце засунуть белую ниточку, а вытащить красную: окрасить ее своей кровью»...

— Тем более она такая у вас высококачественная. Это же вы когда-то сказали мне: «У нас, у толстых, ни глистов, ни СПИДа»...

— Да, Дима, у нас, у толстых, а вот у вас, у худых, с этим как обстоит? Кстати, как давно вы анализы делали?

— Надеюсь, у меня тоже все хорошо...

— Не надеяться надо, а знать, и лучше наверняка... Сейчас очень опасно кругом, а вы что-то подозрительно стройный.

Итак, «Современник»... Меня ведь не просто так туда взяли — обычно они принимали новичков всей труппой, собирался коллектив... Я очень хотел работать, но мне не давали ролей — все время ставили в какую-то массовку. Волчок (в театре ее только так называли) любила повторять: «Не всем бифштексики — кому-то и гарнирчик надо» — и меня все время гарниром, гарниром... При виде Кости Райкина Галина Борисовна умирала... Когда мы с ним в «Балалайкине» показывали что-то пластическое или даже просто выносили в темноте стулья, она восхищалась: «Вот работает, вот работает!», а что бы ни делал я, все было ужасно, чудовищно. Все девять лет, что там служил...

...Это одна из самых трагических страниц в моей жизни — на самом деле, от фрустрации (от латинского слова «обман», разочарование из-за неосуществления значимой цели. — Д. Г.) сердце у меня могло разлететься на куски. Вот как чашка, которая сначала дает трещину, а потом просто раскалывается.

Однажды Волчок с трагическим видом собрала актеров — лицо при этом было такое, будто все у нее умерли, просто мор какой-то прошел! — и объявила, что хочет перевести меня на договор. Что это в то время значило? Так, отмазка! В голове не укладывалось: как можно оказаться не в коллективе? Сейчас я ни за что не пойду в труппу (да хоть в какую): везде грязь, интриги, склоки — ненавижу все это...

«МЕНЯ ЖДУТ В ИНОСТРАННОЙ КИНОКОМПАНИИ», — СКАЗАЛ Я ГАЛИНЕ ВОЛЧЕК. ВРАЛ, КАК ГЕББЕЛЬС...»

— ...а тогда другой жизни не представляли?

— Внутри все похолодело, сжалось, коленки, как у маленького, подкосились: «Боже, а пенсия?». Договор подмахнешь, а через год еще неизвестно, продлят его или нет. Ну, думаю, все!.. (Волнуясь, снял с головы фуражку с грузинским гербом). Я уже тут перед вами покрасовался — хватит...

— Орден снимать не надо...

— Уговорили: оставлю. Я, помню, подумал тогда: «Это конец, крах». Встал, а сердце так билось... «Извините, — сказал, — Галина Борисовна, но я не могу с вами остаться. Меня ждут в иностранной кинокомпании, я должен сейчас ехать на съемки». Врал, одним словом, как Геббельс... Вышел...

"Нет у вас методов против Кости Сапрыкина!". "Место встречи", Владимир Высоцкий (Глеб Жеглов) и Стас Садальский (Кирпич)

— ...и слезы из глаз ручьем?

— Не то слово! Даже сейчас говорю с вами об этом, и мне плохо, но знаете, что поразительно: практически моментально у меня начался фантастический взлет. Не зря говорят: «Одна дверь закроется — другая откроется». Я снимался как умалишенный, стал одним из самых востребованных артистов и понял, что не надо никогда переживать: рано или поздно все приходит.

— Какая, однако, обида — вы до сих пор, когда о ней вспоминаете, не можете прийти в себя...

— На самом деле, это одна из ран, которая не заживает, хотя теперь, разумеется, я все время твержу: «Большое спасибо, Галина Борисовна!»... Об одном только жалею: почему она раньше меня не выгнала? Да, Дима, да! Помню, премьера картины Виталия Мельникова по Достоевскому «Чужая жена и муж под кроватью» состоялась в американском посольстве — там был прием, присутствовало много актеров. Я уже потирал руки: «Сейчас, Галина Борисовна, выскажу все — мало тебе не покажется. О-о-о, я тебя просто сделаю — скажу одно, второе, пятое, десятое, все будут смеяться». Не получилось... Увидев меня, она сыграла на опережение: «Стасик, как жалко, что ты ушел из театра». Я тихо проблеял: «Здравствуйте, Галина Борисовна», после чего стал что-то лепетать, кланяться и вообще откусил язык... Ненавижу себя за это!

— Мне рассказывали — насколько это правда, не знаю, — что карьера Станислава Садальского удачно стартовала лишь потому, что он нашел ключ к сердцу пожилой примы Театра имени Моссовета, пятикратного лауреата Сталинской премии, народной артистки Советского Союза Веры Петровны Марец...

— (Перебивает). Не хочу этой темы касаться! Очень прошу: давайте про личную жизнь не будем, лучше о вашей красоте поговорим. Боже мой, Дима! (С наигранным пафосом). Можете честно сказать: вы от природы такой красивый или сейчас в гриме? Я просто плохо вижу...

— В гриме, конечно...

— Боже мой!

— О такой роли, как ваш Кирпич в культовой ленте Говорухина «Место встречи изменить нельзя», многие актеры могут только мечтать, но для вас, мне кажется, она чуть не стала кирпичом, едва не утянувшим на дно. Это ведь не секрет, что впоследствии режиссеры смотрели на вас исключительно через ее призму и предлагали играть соответствующих персонажей...

— Вы правы, и тот же Эльдар Рязанов, например, говорил: «Если бы «Место встречи» увидел раньше, на роль гусара Плетнева тебя бы не взял». На самом деле, это ужасно, но, в принципе, я понимаю: у каждого артиста есть свой Чапаев, свой Ихтиандр...

Вот Настя Вертинская — фантастическая актриса, но я считаю ее тоже невостребованной. У нее было немало суперролей — достаточно вспомнить Мону в «Безымянной звезде», и все же она до сих пор остается Гуттиэре из фильма «Человек-амфибия». Что же касается меня — ради Бога... Печально было бы, если бы... Помню, Дима Нагиев в Санкт-Петербурге брал интервью у Боярского. «Жалко мне вас с Садальским, — сказал, — потому что вы для всех — д’Артаньян, а он — Кирпич». Очень здорово Миша ответил: «А мне жаль вас, потому что в вашей жизни таких ролей не было».

«ВЫСОЦКИЙ БЫЛ ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ И ОБОЖАЛ ШМОТКИ»

— Каково было играть вам в «Месте встречи» с Высоцким — он своим авторитетом давил?

— Конечно. Дима, я этого никогда не рассказываю: принципиально отказываюсь от выступлений на эту тему, не хожу на всевозможные встречи...

— Тем не менее, Стас...

— ...вам расскажу!

— Для меня, как и для миллионов человек, Высоцкий — это наше все, но сейчас выросло новое поколение, и я был потрясен, когда при упоминании о Владимире Семеновиче хорошо образованная 18-летняя девушка спросила меня: «А кто это?». Представляете, она его совершенно не знает?! Для вас это не удивительно?

— Нет, абсолютно. Какая страна, такие и герои, поэтому многие не читали Пушкина, не знают поэзии — да много важного упустили... Зато в курсе всех событий на «Фабрике звезд». Печально...

— Так тяжело было с Высоцким?

Жеглов и Шарапов берут Кирпича с поличным: "Что ж это такое, граждане? Фронтовику руки крутят!"

— Еще как!

— В чем это выражалось?

— Он очень важный был... Я вам поведаю сейчас то, чего до сих пор не говорил никому. Почему? Потому что у меня к вам доверительное отношение. Мы уже лет 15 знакомы, и я твердо знаю: «Бульвар Гордона» — это единственное издание, где можно прочитать правду. Все газеты в основном омерзительные и противные, а ваша — изумительная, и давайте за это чокнемся: вы спиртом, а я коньяком.

...Высоцкий... Во-первых, он очень любил шмотки...

— Это разве плохо?

— Хорошо, но они же тогда недостижимой мечтой были. Вы представляете себе: настоящие французские джинсы...

— Заклепки, лейблы...

— Да, вот и мне такие хотелось, а еще все время подмывало поставить человека на место — характер-то у меня тоже отвратительный. «Что бы ему, — думал, — сделать, как уесть?».

На съемки в Одессу приехала с ним Марина Влади, а когда-то была история... Высоцкий как следует выпивал, мог поддатым прийти на спектакль, и его в Кащенко поместили — провернул такую штуку Любимов. На осмотре профессор у пациента спросил: «Так, женат?». — «Да». — «Кто жена?». — «Марина Влади». — «Понятно, — доктор обернулся к свите, — это не лечится». Он не то чтобы хотел пошутить, просто не знал, что жена Высоцкого действительно Марина Влади.

Подумать мне было некогда... Высоцкий? И пусть, а я Садальский. Самомнения — Боже мой! Я вообще-то всех по именам называю, но на «вы» — учителя научили, что никому тыкать не надо. Вот и сказал ему: «Володя, вы не знаете, кто эта толстая тетка? Чего она здесь ходит, меня раздражает?». Он вскипел: «Ты что, ох...ел? Это Марина Влади!». Я хлоп себя по губам: «Ой, сам себе порчу!». Такой вот был эпизод, и как-то его, знаете, это задело...

На съемках он вел себя, как дорогой гость — будто пришел к вам на интервью, сел в это кресло: «Ну (изображает презрение и равнодушие), спрашивайте!»... Такой весь, переполненный собственной значимостью, он постоянно что-то из себя изображал. Особенно это видно по телевидению, потому что сам ты расслаблен и человек перед тобой как на ладони.

Такой парадокс... Я иногда выключаю звук, и сразу вижу, кто на экране говорит правду, а кто нет. Журналист из «Труда» Леня Павлючик — он за культуру там отвечает, очень писучий — когда об этом узнал, искренне удивился: «Совсем Садальский ополоумел!».

«ГОВОРУХИН В ПОЛНОМ СЕЙЧАС ШОКОЛАДЕ. СЫТЫЙ, ПРИКОРМЛЕННЫЙ ВЛАСТЬЮ...»

— Вы с Высоцким ругались?

— Я этого делать не мог, потому что в ответ он только вздохнул бы, но Высоцкий был очень мной недоволен и все время высокомерно осаживал... Ведь почему я сыграл Кирпича таким? Конкину Вове спасибо! Он к тому времени уже снялся в фильме «Как закалялась сталь»...

— ...где сыграл Павку Корчагина...

— ...и безумно был популярен. Ну а Высоцкий все время с короной ходил. Когда одесские бандиты привезли ему какие-то ящики шампанского, сказал им: «Идите вы все — не хочу с вами общаться!».

— Какие бандиты? Настоящие?

— Ну откуда они в то время? Барыги — назовем их так, спекулянты, цеховики... Короче, вся их пылкая любовь перебросилась на Конкина — в мае они привозили нам непонятно откуда черешню, вина лились рекой. Перед съемкой той самой сцены я очень нервничал, как-то не по себе было — Высоцкий меня подавлял, — и Вова сказал: «Пойдем шампанского попьем». Приговорили бутылку, и благодаря Конкину — первый раз это рассказываю, никогда никому даже не заикнулся — меня попустило... Говорят же: «Великие потому и великие, что перед ними стоишь на коленях». Распрямись, хотя хамить, конечно, тоже не надо.

Вова рассказал мне историю про вайнеровского дантиста и валютчика Зубакина. Прототип этого персонажа жил в Петербурге и прославился тем, что, когда его любимую собаку побили на улице, поставил ей золотые зубы. Все было мягко: я относился к нему доброжелательно, он ко мне так же, и я стал сепелявить... Люблю, знаете ли, гротеск — ничего выше нет, когда комедия из комедий. Говорухин это сначала не воспринял: «Нет, так не надо». Я: «Почему? Скажете начальству, что взяли артиста, который в жизни так разговаривает». В результате все это прошло, а потом выстрелило.

...Я все равно Говорухину благодарен. Внимательно читал ваше с ним интервью, и там был вопрос: «Вы Садальскому руки не подали бы?». Он ответил:«Подал бы». Я к нему с уважением: мужик, все понимает. Послушаешь — постоянно борется, что-то отстаивает, но... он же прикормлен властью. Станислав в полном сейчас шоколаде, сытый. Конечно, ходить с трубкой и задумчиво курить — дело другое. Сумасшедшая квартира, художник...

Он в порядке, но правду все равно не рассказывает — про тех же Вайнеров, которые его ненавидели... Братья как-то свысока к Говорухину относились — ног под собой не чуяли.

— Представляли себе, наверное, несколько другой фильм...

— Ну да, с Шакуровым в роли Жеглова. Бедный Говорухин от них столько услышал: Высоцкий — говно, картина — говно... Правда, к его чести, все отстоял...

Я лично видел, как Станислав эту ленту сдавал. Ведь почему назвали ее «Место встречи изменить нельзя», а не «Эра милосердия», как изначально было у Вайнеров? Это же все они: «Мы снимаем свое название с титров, не хотим, мы такое говно не писали!». Поставили какие-то псевдонимы, но когда руководителю советского телевидения Лапину министр внутренних дел Щелоков сказал: «Потрясающая картина, гениальное кино!», тут же была реакция-флюгер (я об этом при жизни Вайнеров говорил — не только теперь, когда на свете их уже нет. Н-да, иных уж нет, а те далече...). Короче, Вайнеры свою фамилию вернули, а спустя годы, встречаясь уже с Ельциным, бахвалились: «Мы авторы, мы авторы!». Лучше этого фильма по их книгам так ничего и не сняли.

— Марина Влади красивой была женщиной?

— Ну как — даже не знаю: это что-то недоступное было... Софи Лорен — красивая? Хотя итальянка, в принципе, да, но очень была хороша.

— Совок на восприятие иностранной красоты наложил отпечаток?

— Наложил, безусловно — мы ведь даже не смотрели на Влади как на женщину, типа: «Вот я бы ее...». Просто другое отношение было.

— В свое время именно вы обнародовали жуткую историю о том, что Высоцкий умер связанным... Это правда?

— Дим, нет, не хочу... (Пауза). Хотя, в принципе, да, правда.

«ЕСЛИ ОБО ВСЕХ, С КЕМ У АНДРЕЯ МИРОНОВА БЫЛИ РОМАНЫ, НАПИШУТ ПО ОДНОМУ ТОМУ, НА БИБЛИОТЕКУ НАБЕРЕТСЯ»

— Почему же его скрутили? Кто, собственно говоря, посмел?

— Друзья Володи, которые пили на кухне, решили сделать доброе дело, чтобы он не воспользовался... Ну, не будем говорить, чем. Если бы Высоцкий чем-то, так скажем, воспользовался, был бы в порядке, но ведь нельзя таким методом отучать. Это когда человек пьет, ему говорят: «Все, завязывай — больше ни глотка, ни в коем случае, потому что то-то и то-то», а здесь наоборот: если это уже вошло в привычку, можно было другое кое-что предпринять. Кто-то их оправдывает: «Если бы они даже послали гонца, все равно тот не успел бы ничего принести и Высоцкий по-любому бы окочурился». Другие утверждают: «Нет, выжил бы, потому что у него была бы надежда»...

История, конечно, не очень, поэтому руки ему и связали. Все! Лучше расспросить об этом Оксану Ярмольник. Я ее обожаю — она удивительная девушка и, думаю, эту тайну раскрыла бы...

— Вряд ли она скажет все...

— В последнее время Оксана заговорила, стала давать интервью... Я, кстати, Леню Ярмольника не люблю: он артист средних способностей, но молодец — из бутылки кефира делает деньги.

Леня обо мне как-то сказал: «Садальский плохой человек, а артист очень хороший». Он же — с точностью до наоборот. На самом деле, Леня помогает бедным артистам, вообще неимущим людям (Чехов удивительные слова сказал: «Помогайте бедным — они лучше богатых»), но артист он весьма посредственный, это такое, знаете ли, искусство на пердячем пару. Кому-то нравится — ради Бога, но мне — нет, а вот девочка у него прелестная.

— Высоцкий Оксану любил?

— Наверное... Здесь ведь такая штука — никто ничего не знает, и вообще, с мертвыми очень легко дружить. Бывает, включишь телевизор, а там дряхлая старуха Изергиль говорит: «Боже мой, как же меня любили, было и это, и то...». Молодые смотрят на это с ужасом: «Господи, кто это?». Есть просто вещи, которые нельзя рассказывать, но тут всех переплюнула Татьяна Егорова: ее воспоминания о романе с Мироновым поразительны!

— Прекрасная книга, по-моему...

— Написано супер, великолепно, но мы-то все живы. Я, например, знаю, какая сумасшедшая любовь была у Миронова...

— ...с Фатеевой?

— Нет, с Ниной Корниенко (она даже сделала от Андрея аборт). Я как-то Ларисе Голубкиной (она потом стала цитировать это) сказал: «Если обо всех, с кем у него были романы, напишут по одному тому, на библиотеку наберется». Вы знаете, Нонна Мордюкова на день рождения (я тогда 33-летие отмечал) подарила мне свой рассказ о романе с Андреем...

— Мироновым???

— Да, причем с автографом, и когда я буду переиздавать книгу «Дебил-шоу», обязательно включу туда эту историю о том, как безумно Мордюкова влюбилась...

— Надо же — такие разные люди!

— Жизнь непредсказуема, да и что значит разные? Они два великих актера: Нонна — фантастическая, Андрей тоже...

Ну, значит, у них закрутился роман, а Миронов — он же такой был педант. Однажды, когда стал одеваться (поправляет воображаемую бабочку у ворота), у него оторвалась пуговичка и под кровать закатилась. Андрей нагнулся, долго нелепо лазил, искал, и... «И любви как не бывало», — подытожила Нонна. Рассказ так и называется — «Пуговица».

— Мне немало рассказывали о вашем тяжелом, взрывном характере, о том, что однажды вы даже с самим Леоновым подрались. Это правда?

— Мы снимались тогда у Рязанова, но дело тут не в характере — бывает, что артисты немножко странно себя ведут... В картине «О бедном гусаре...» есть сцена, когда я забираю его из тюрьмы, а он на меня налетает: «Сатрапы!..». Ну не могу же я руками хватать человека, если знаю, что его освобожу. Грудью, короче, Леонова тесню, а он шипит: «Ну ты давай, больше напри».

Между тем Рязанов командует: «Еще дубль!». «Что делать? — думаю. — Я все-таки офицер». Ну и решил взять партнера рукой за грудки, чтобы он до лица не дотронулся, пока мы беседуем. Леонов опять: «Сатрапы, сатрапы!», и на меня кидается... Беру я его за ворот, и тут он как закричит: «А! А! Ой-ой-ой! А! А!». Просто на груди у него была густая растительность, и один волосочек... ну вы понимаете. «А-а-а! — вопит. — Я тебе сейчас!..». Такая вот заварушка случилась...

Леонов надулся: «Работать с Садальским не буду». — «Это я с ним не буду», — парирую. Он: «Пусть просит прощения». Я: «И не подумаю». — «Пускай извинится». — «Не на того напал»... Уперлись оба, и Рязанов сказал, что, если я не повинюсь, со мной расстанется: дескать, таких, как Евгений Павлович, следует уважать. «Все равно не буду», — талдычу свое, и вы знаете, может, картины и не было бы (в смысле, она получилась бы лучше, хуже, но я бы там не снимался)... Дошло до предела, и тогда подозвала меня Нина Григорьевна Скуйбина — муза Рязанова, фантастический человек, царствие ей небесное!..

— Эльдар Александрович, насколько известно, ей очень многим обязан...

— При ней сняты лучшие его картины! Что интересно, когда у нее с Рязановым случился роман, — мало кто эту историю знает — ее муж болел: из-за неподвижности суставов не мог двигаться. Нина за ним ухаживала, оставалась со Скуйбиным до последнего и, пока он был жив, к Эльдару Александровичу не ушла. Грандиозная женщина! Она сказала мне: «Стась, ты знаешь, как мне с Эликом тяжело? Вот он после съемок приходит и, не помыв ноги, так с грязными и ложится — ну как это терпеть? Но он художник. Не сердись на него, Стасик, извинись ради картины». Я кое-как выдавил: «Простите меня!», но Леонов бурчал все равно: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу»...

И вот последнее озвучание. Натерпелся с этим фильмом Рязанов: его резали, кромсали и все время надо было что-то переозвучивать... Из студии нас общей машиной должны были развозить по домам: сначала Леонова (он жил на Комсомольской), потом меня. Стоим, ждем... Я о нем думаю: «Боже мой, какое чудовище!», а он, очевидно, тоже: «Какая все-таки тварь этот Садальский»...

— ...наглая...

— Ну, может, и не наглая — не знаю: вслух же никто ничего не говорит. Но Леонов все-таки был мудер. «А знаешь, как писают фашисты?» — спросил вдруг. «Нет», — я ответил. Не долго думая, он достал из штанов свой причиндал и давай рисовать на снегу свастику. Я загорелся: «А коммунисты как?». — «Проще». Пятиконечные звезды мы уже рисовали вместе...

Спустя годы мы с Палычем на вручении какой-то премии встретились — он уже после операции был. Мы выходили на сцену поздравлять футболистов, а потом выпили с ним коньячку, и он произнес: «Боже, какие мы дураки были!». Я: «Почему были?». Он в шутку нахмурился: «Опять?».

«КТО ТАКОЙ ПУТИН? ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СВОИХ НЕ СДАЕТ»

— Вы преуспевающий и очень востребованный актер — кучу ролей сыграли! — и вдруг в один прекрасный момент стали вести в «Экспресс газете» рубрику «Скандальские новости», причем делали это потрясающе. Я что-то не припоминаю, чтобы человек вашего уровня, с вашим знанием предмета и опытом подался вдруг в журналистику...

— Дима (горько), да у меня просто элементарно работы не было — это каждому артисту знакомо. Теперь-то я понимаю, что все повторяется, по кругу идет: востребован — не востребован, то пусто, то густо... Сейчас журналистикой ни за что заниматься не буду — я столько себе испортил. Помните, даже в «Бульваре» лет этак 12 назад публикация вышла — я считаю ее одной из лучших. Это было так интересно, настолько перфектно!

— Вы, очевидно, много врагов нажили...

— Не то слово! Смотрите, в России никто даже мое грузинское гражданство комментировать не хочет. В Грузии спрашивали: «А почему ваш поступок не вызвал какого-то обсуждения в прессе, на телевидении?». — «Потому что, — отвечал я, — они со мною согласны» (при этом про себя думал: «Или боятся, потому что почти про всех я много чего знаю»: служба информации у меня — будь здоров).

Мы, кстати, в Тбилиси спектакль привезли — «Семейный брак: любовная трагедия». Дима, у нас был такой триумф! Люди братались, а я, актер, им говорил: «Россия с вами. Никакой я, естественно, не грузин, и даже с двумя паспортами остаюсь прежде всего россиянином, но наши люди вас любят, любят...».

На следующий день российское посольство в Тбилиси ноту грузинскому МИДу направило, что не имеет к этому спектаклю никакого отношения и что Садальский представляет только себя самого. Я-то думал, что посол Коваленко мне скажет...

— ...«Благодарю за укрепление дружбы!»?

— Нет, что-то типа: «Ты проделал мою работу, молодец, вот тебе премия!», или хотя бы грамоту даст. Боже мой, я чуть не упал. Что же за бездарность этот посол и почему они поют только те песни, что нравятся Путину? Встречаясь с Саакашвили — как раз вчера у него был — я задался вопросом: откуда к нему у Путина просто физиологическая ненависть? Вот бывает так: «Ненавижу тебя, ненавижу!»...

Это есть, и окружение Путина в курсе, а грузинский народ страдает, и никакого движения навстречу не наблюдется. Я вам клянусь: пока Путин — президент России, никто не будет налаживать с Грузией никаких дружеских отношений, никаких! Не понимаю, в чем дело, но какая-то здесь собака зарыта.

— Как актер что вы о Путине думаете?

— Во всяком случае, я никому не позволю плохо о нем говорить. Это мне можно его ругать, а вам нет: не ваше собачье дело гавкать на моего президента! (Как я не имею права критиковать вашего — ни в коем случае!). Если я или кто-нибудь из России начнет бранить Ющенко, скажите: «Алло, закройте свой черный ротик, ладно?». Я же со своей стороны всегда вступлюсь за Путина и Саакашвили — они два моих президента.

Кто такой Путин? Человек, который своих не сдает, какой бы бездарностью этот свой ни был! Более ничтожного министра культуры, чем Швыдкой, я не видел, но это же парадокс: он до сих пор у дел!

— Хм, а мне Швыдкой очень нравится...

— Потому что вы два шоумена — еще бы не нравился! Хм, а вы молодец — на всякий случай меня предупредили. Я с Швыдким вместе учился — он тогда в аспирантуре был, и все равно не понимаю: ну что вы в нем такого нашли?

— Приятный обаятельный человек — интеллигентный, образованный, умный...

— ...при котором в главном музее страны полтыщи картин стырили...

— Но подождите: не он же их тырил...

— Понятно, но это случилось в его ведомстве. Ну а еще он показал по телеканалу порнографию, где наш прокурор кувыркался в постели, и на этом себе сделал карьеру... Когда лучшие произведения обмениваются на цацки, когда коллекции картин, ввезенные в войну, ни за что ни про что отдаются, хотя по конвенции принадлежат России...

У меня, повторяю, служба информации то, что надо. Могу быть неточным в деталях, потому что не занимаюсь сейчас журналистикой — только театром, но у меня все записано, документально подтверждено. Я, например, знаю: когда погиб главный редактор «Совершенно секретно» Артем Боровик, Швыдкой обращался к председателю Арбитражного суда — выяснял, как получить обратно миллион долларов, которые он Артему давал в долг? Ну откуда у министра на государственной службе такие деньги?

«ЭТО У МЕНЯ ЛИЦО ГЛУПОЕ — ТАК-ТО Я ОЧЕНЬ УМНЫЙ»

— Раз уж вы начали считать деньги в чужих карманах, замечу: за один выпуск «Культурной революции» Швыдкой официально получал 20 тысяч у. е. Сейчас, может, и больше имеет...

— Однажды мне позвонили какие-то его шестерки: «Министр культуры хочет пригласить вас на передачу». Вслух я обрадовался: «Боже, какое счастье!». — «Правда?». — «Конечно, только вот сколько платить будете?». — «Вы неправильно поняли: министр культуры зовет вас на свою программу». Я звук прибавил: «Вы плохо слышите? Сколько он мне заплатит?». На том конце провода шок: «Министр культуры...». — «Но он же получает за свой труд?» — спрашиваю. «Да, он автор»...

Это позорно! Если бы деньги за каждую передачу он, предположим, вносил бы в один музей, в другой, в пятый-десятый...

— В итоге вы к нему не пошли?

— Ну разумеется — что же я? Это у меня лицо глупое — так-то я очень умный. Естественно, даже близко там не появился.

Понимаете, я актер. Вообще-то, в моей профессии, одной из немногих, деньгам придается куда меньше значения, чем хорошо сделанной работе, но почему я чиновника должен спонсировать? За каждое появление у Андрея Малахова мне платят какую-то сумму. Кстати, никакого прямого эфира там нет — вы знаете?

— Конечно — в России вообще нет прямого эфира!..

— На меня стоп-листы и на Первом канале стоят, и на РТР — наплевать: иду и молчу себе в кадре. Нет, в студии я, естественно, говорю, но меня вырезают. Ну и что? Молчу-то за деньги. За определенное количество дензнаков могу себе это позволить.

— Когда вы выпускали «Скандальские новости», в чем заключалась для вас суть скандала?

— Я, во-первых, не сам эту фишку придумал — Скандальским меня стал называть актер Леша Кутузов. У меня же по отношению ко всему чувство протеста — я даже когда маленький был, просыпался утром и говорил: «Не хочу!». Мама спрашивала: «Чего ты не хочешь?». — «Ничего! И делать ничего не буду». У меня уже тогда перло чувство противоречия. (Я, кстати, очень люблю Римму Маркову — она, как и я, народный мститель: что видит, о том и поет). Как там в газете написано? «На убогих не обижаются?». И правда: какое убожество думать и говорить одно и то же!

Мюзикл "Три мушкетёра", Андрей Данилко (вдова Ришелье) и Стас Садальский (ля Шене)

— В своих публикациях вы то и дело, насколько я помню, доставали Киркорова и Пугачеву. Почему?

— Наверное, потому, что Аллой я восхищался. Я познакомиться с ней хотел — знаете, когда нравятся девочки, их дергают за косички.

— Познакомились?

— (Грустно). Ну да... Как-то, вы знаете, жалко, что все у нее ушло в свисток. Помните, все мы куда-то стремились, хотели звезду с неба достать? У нее сбился курс, и ничего не поделаешь, Дима, — деньги имеют бешеную власть над людьми... Поразительно: вот у меня были друзья, для которых — я это знал! — деньги были ничто. Потом, когда их количество достигало какой-то отметки, оказывалось уже что, даже больше. На самом деле, штука какая-то происходит, и в случае с Аллой именно это случилось.

— Помню, вы писали совершенно жуткие вещи не только об Алле Борисовне и Филиппе, но и о Пьехе. Я до сих пор не могу забыть статью о ее пьянстве...

— Тем не менее драматических артистов я никогда не трогал, потому что они для меня — как хрустальные вазы, — это святое. Об актерах, о своем цехе никогда не позволял плохо ни говорить, ни писать — ни об одном!

— Кого же, как правило, трогали?

— Попсу — благодатная тема!

— Они обижались на вас?

— Не то слово, хотя в принципе, были счастливы.

— В суд кто-то подал?

— Только скандальная журналистка из «Комсомолки» Даша Асламова, но это такой был пиар-ход. Она тогда написала книгу «Записки дрянной девчонки» — поведала миру, как то с одним, то с другим трахалась.

— Да-да, то с Абдуловым, то с Хасбулатовым...

— Ну вот, все хорошо помните. Много через нее прошло, и я сказал, что с ней теперь никто не хочет иметь дело — все только дарят вибраторы. Она подала на меня в суд на 20 миллионов... Тираж был сумасшедший, номер стал суперменом, но эта штука была специально, по договоренности со мной, «Комсомолкой» раздута.

Судья вроде на асламовской был стороне, но с ней было все заранее договорено. Я этой даме сказал: «Вы нам платить присудите? А мы не будем, потому что сами вы тоже вибраторами пользуетесь». Судья падала в обморок, чтобы никто ничего не мог заподозрить... Вы знаете, дураку — каким я и был в силу своих ролей! — все позволительно. Ну что с Садальского взять? Дурак! Но в сказках, знаете, кто побеждает?

— Вас никогда не били?

— Нет. Только раз у подъезда напали — при советнике министра внутренних дел Орлове. Об этом генерале журналист и одновременно депутат нашей Госдумы Саша Хинштейн очень здорово когда-то писал. Мне даже смешно было, когда Сашка называл его «жидовская морда». Орлова зовут что-то вроде Дмитрий Абрамович, отец у него еврей (на самом деле, Александр Леонидович. — Д. Г.)... Вы представляете, Орлов — и вдруг жидовская морда? (Смеется). (Мне очень нравится Саша Хинштейн — он мужественный, достойный человек, настоящий патриот России).

В общем, какую-то информацию об Орлове я выдавал в эфир. Мы с Канделаки вели тогда на радио программу «Дебил-шоу» — она приносила достаточно много денег, рейтинг был сумасшедший, и с руководством была договоренность, что я говорю все, что угодно. Три часа — нет проблем! Я всем повторяю: «Кабы не было дураков, как бы поняли, что все у нас умные?», так вот, над Орловым мы изголялись по-сумасшедшему.

— Короче, вас встретили...

— Ну что теперь вспоминать? (Покашливает).

— Но вы выжили?

— Как видите.

«ТО, ЧТО НЫНЧЕ СЧИТАЮТ СТИЛЕМ СВЕТСКОЙ ЛЬВИЦЫ КСЕНИИ СОБЧАК, РАНЬШЕ НАЗЫВАЛОСЬ ПОВЕДЕНИЕМ ПРОСТИТУТКИ»

— Знаю, что много лет вы дружили с самой, наверное, красивой женщиной 50-х кинозвездой Аллой Ларионовой...

— И с Люсей Целиковской дружил, и с Аллой, конечно. Я их вообще любил, и мне удивительно, как злая воля одного человека может другому испортить жизнь. Когда после «Садко» Чарли Чаплин пригласил Аллу сниматься...

— Сам Чарли Чаплин?

— Да — он был безумно в нее влюблен... Ему ответили, что до 2000 года Ларионова занята, и знаете, — не важно, напечатаете вы это или нет, — Аллочка действительно в 2000 году стала свободна: она умерла. Вот настоящая суперзвезда! Она смеялась: «Давно не говорят, что я б... — теряю популярность».

— У нее же было огромное количество романов...

— Наверное... Знаете, кстати, с кем Алла девственность потеряла? Самого сокровенного ее лишил Ленин. Естественно, она родилась через 10 лет после смерти вождя, но когда ее спрашивали: «Алла, вы, правда, Ленина видели?», она отвечала: «Да».— «Ну и как он?». — «Как всегда: лежал и молчал». Вот такие у нас шутки актерские...

— Долгое время вы дружили также с вдовой Собчака Людмилой Нарусовой...

— И сейчас с ней дружу.

— Но между вами, по-моему, пробежала недавно черная кошка...

— Все из-за Ксюши произошло. Я и сейчас несравненную Люсинду безумно люблю, и покойному мужу ее благодарен: когда убили моего брата Сережу, Анатолий Александрович помог его похоронить. Я пришел к нему, мэру Санкт-Петербурга, с одной просьбой: чтобы Сережа лежал на Волковом кладбище (оно от Московского вокзала недалеко — удобнее навещать). Собчак руками развел: «Не имею права — твой брат был на заводе рабочим. Вот если бы с тобой такое случилось, положили бы на почетное место». Я на это заметил: «Обещаю, что сделаю ему хорошую могилу. Такую забабахаю — супер! — все будут говорить: «О! Садальский похоронен». Он улыбнулся: «Живи!».

Когда Ельцин приказал наказать Собчака и посадить, все от него отвернулись, сбежали. Там очень много всяких нюансов, которые я не могу... Хотя нет, ладно, скажу, Бог с ним. Мой бывший друг вел это дело в Генеральной прокуратуре, и он (достаточно известная фамилия — не хочу ее называть) стал под Анатолия Александровича рыть. Собчаки знали, что я с ним общаюсь и, даже когда мы с этим человеком были в какой-то компании, по моей просьбе приехали. Тот, чтобы с ними не встретиться, со второго этажа на простыне сбежал — представляете? Вместе с охраной...

У него машина простая была — «жигули», но мотор особый. Его охраняли, но мужик не на шутку струхнул и потом условие мне поставил: «Либо ты с Собчаками дружишь, либо со мной». На такие слова ответ у меня один: «Конечно же, с Собчаками». Больше мы с ним не общаемся, и Люся это знает. Она исключительно благодарный человек и благородный. Помню, ее хотели назначить министром культуры, но она из-за Ксюши не захотела. Мать и дочь, а такие разные: у Люси манера разговора, как у учительницы в Кремле — она ведет себя очень порядочно, очень достойно.

Размолвка у нас произошла из-за моего интервью, где я сказал: «То, что нынче считают стилем светской львицы Ксении Собчак, когда я был молодой, называлось поведением проститутки». В результате Люся на меня разобиделась, но сейчас, в связи с грузинскими событиями, мы с ней опять подружились. (Она даже хотела поехать со мной в Тбилиси, но ей не советовали). Я ее очень люблю, она несравненная!

— Как вы думаете, Анатолий Собчак не переворачивается в гробу, когда его дочь такое выделывает?

— Дима, она чудовище! Даже когда с матерью говорит, прямо при мне ее посылает: «Иди ты!»... Люся пытается как-то ее оправдывать: «Ну ты же меня тоже по известному адресу отправляешь!». — «Люся, — кипячусь я в ответ, — если я посылаю, мы с тобою друзья, а как девочка может с матерью так разговаривать?». Омерзительно, отвратительно просто!

— Почему же она такая?

— А вы подумайте, почему. Очевидно, причины на то есть.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter