Михаил РЕЗНИКОВИЧ: «Если в ближайшее время ситуация не изменится, мы рискуем превратиться в страну олухов и тупиц»

«В юбилее всегда есть что-то фальшивое», — говорит Михаил Юрьевич накануне. Так обычно свои круглые даты воспринимают трудоголики, не привыкшие к праздности и праздникам. Наоборот, когда для всех досуг — для театра работа. У Михаила Резниковича, художественного руководителя Русской драмы (так киевляне привыкли называть Академический театр имени Леси Украинки), не бывает простоев. Заканчивая тяжкий труд по созданию одного спектакля, он тут же, без раскачки, берется за новый. Театру, как мамонту в пещере, всегда тесно в уже обустроенном сценическом пространстве. Резникович — кормилец этого мамонта, его укротитель и создатель. Все в одном лице.

«НЕ ЛЮБЛЮ НЕОПРЕДЕЛЕННО УЛЫБАТЬСЯ, ПОЭТОМУ ВСЯЧЕСКИЕ ДАТЫ ВЫЗЫВАЮТ У МЕНЯ ЧУВСТВО НЕЛОВКОСТИ»

— Михаил Юрьевич, любить собственные юбилеи противоестественно хотя бы потому, что в молодости их не бывает. Но вы уж очень категоричны, не находите?

— Не люблю всяческие даты, потому что в них всегда присутствует нечто такое, что вызывает у меня чувство неловкости. У нас в театре идет спектакль «Насмешливое мое счастье» по переписке Чехова. В одном из писем перед женитьбой Антон Павлович пожаловался: «Ужасно почему-то боюсь венчания, и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться». Я тоже не люблю неопределенно улыбаться.

— Когда-то же улыбаетесь и определенно?

— Это бывает, когда, например, удается репетиция или спектакль. Вот вчера вечером я определенно улыбался, потому что наконец-то достигли в спектакле того, над чем бились последние полтора года. Образовалось то духовное напряжение, к которому я стремился.

— Что это за спектакль?

— Очень дорогой моему сердцу «Дон Кихот. 1938 год». Прежде чем взяться за эту работу, мы долго думали: какой ход найти? Решили соединить линии судьбы Сервантеса, Дон Кихота и Булгакова, автора пьесы «Дон Кихот», написанной в 1938 году.

— Три имени и дата, сами по себе значительные, усиливают друг друга.

— В самом Михаиле Афанасьевиче было что-то от Дон Кихота. Особенно в том году, когда все смешалось — политические репрессии и поход челюскинцев, закрытие театра Мейерхольда и смерть Шаляпина, расстрельный приговор Бухарину, которого в «Мастере и Маргарите» Булгаков, по мнению некоторых исследователей его творчества, вывел в образе «нижнего жильца Николая Ивановича». Пастернак называл Булгакова «незаконным явлением» в советской литературе. А сам Булгаков считал себя единственным литературным волком и на требование перекрасить шкуру отвечал: «Хоть стриженный волк, хоть крашенный волк, а все равно не похож на пуделя».

Для нас очень важно, что зритель ходит на этот спектакль, очень далекий от развлекаловки, потому что он — об умерщвлении в человеке человеческого достоинства. Это очень больно и трудно сыграть, а вот вчера все сошлось.

— Кстати, 1938-й — это ведь и год вашего рождения. Можно сказать, что этим спектаклем вы сделали себе подарок?

— На самом деле, премьера «Дон Кихота» состоялась в 2006 году, когда во всем мире отмечалось 400-летие романа Сервантеса. За полгода до этого, в 2005-м, постановку инициировало испанское посольство. Их предложение мне показалось несколько несвоевременным, потому что как раз тогда театр подвергся бешеным гонениям. Я сказал послу: «Посмотрите, какое давление испытывает театр». На это посол ответил: «Разум победит».

«ВОПРЕКИ ВСЕМУ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ВОЛЕ РОДИТЕЛЕЙ, Я СБЕЖАЛ В ЛЕНИНГРАД УЧИТЬСЯ У ТОВСТОНОГОВА»

— В этом году у вас сплошные юбилеи. Было ведь три пришествия режиссера Резниковича в Театр Леси Украинки. Первому из них в нынешнем апреле стукнуло ровно 40 лет.

— Если совсем точно — я пришел в театр 5 апреля 1968 года.

— Почему вы, начинающий режиссер, выбрали именно этот театр? Или это он выбрал вас?

— Наверное, мы выбрали друг друга. Хотя все произошло как бы случайно. Начать надо с того, что у меня был великий учитель — Георгий Александрович Товстоногов, знаменитый режиссер знаменитого ленинградского БДТ.

Я не сразу нащупал свой путь, хотя с детства увлекался театром и первое незабываемое впечатление о нем получил в 15 лет. Мы жили во Львове, и я попал на «Живой труп», с которым Театр имени Леси Украинки приехал туда на гастроли.

Тем не менее по настоянию родителей после школы я поступил на физфак Львовского университета, окончил три курса. Между прочим, преподавателем по термодинамике был у меня Игорь Рафаилович Юхновский. Но вопреки всему, в том числе и воле родителей, я сбежал в Ленинград учиться у Товстоногова.

Когда закончил учебу, начал ставить дипломный спектакль в очень успешном тогда московском Театре имени Ленинского комсомола. Для постановки выбрал опубликованную в журнале «Юность», а затем вышедшую в издательстве «Советский писатель» прекрасную повесть Бориса Балтера «До свидания, мальчики», которую он посвятил своему учителю по Литинституту Константину Паустовскому. Вместе с Балтером мы сидели на даче Паустовского и работали над инсценировкой повести. Сначала все шло великолепно, а потом по каким-то сугубо подводным причинам в Театре Ленинского комсомола постановка пьесы под моим руководством зависла.

— Извините, что перебиваю. Повесть Балтера пришлась на молодость оттепельных поколений, она была знаковой, правда, единственной законченной в жизни этого писателя. Раз вы были с ним так близко знакомы, расскажите, что это был за человек.

— Борис Балтер был лет на 20 старше меня. Во время Великой Отечественной войны в 23 года командовал полком, а в46-м его посадили. Правда, вскоре выпустили, но он на всю жизнь был ранен этой тюрьмой. У него возникла острая мнительность, замкнутость, хотя, с другой стороны, это был невероятно душевный человек, бессребреник. Повесть «До свидания, мальчики» сделала Балтера очень известным писателем, но когда он вопреки настоятельным просьбам сверху подписал письмо в защиту Синявского и Даниэля, его стали травить, запретили публиковать произведения. Все это так подействовало на него, что он умер от сердечного приступа.

— Когда у вас не получилось поставить спектакль в Ленкоме, как вы вышли из ситуации?

— К счастью, в это время по своим делам в Москву приехал Товстоногов. Он рассказал, что к нему обратились из Киева с просьбой порекомендовать в Театр Леси Украинки молодого режиссера. Их интересовала постановка моего дипломного спектакля, а затем и постоянная работа. Это снимало проблему, и я, конечно, поехал в Киев.

— Некоторые актеры БДТ сетовали на беспримерную строгость Товстоногова. Чего только стоит его почти ницшеанская фраза «падающего в искусстве подтолкни»?

— Я не могу забыть годы учебы у Георгия Александровича: он дал мне школу, профессию, а фразу, которую вы приводите, он сказал нам на первом же занятии, но я и по сей день думаю, что по отношению к искусству она верна. Потому что малоодаренных людей в профессиональном искусстве и так очень много, незачем их плодить.

Еще мне вспоминаются слова Полины Владимировны Куманченко, актрисы Театра Франко, народной артистки Советского Союза, блистательной и очень талантливой женщины. Она была председателем государственной приемной комиссии, когда в 80-м году я выпускал свой первый курс в Театральном институте имени Карпенко-Карого. Выпускникам она сказала одну замечательную вещь: «Талантливому человеку хватит 10 минут, чтобы усомниться в своем таланте, а малоодаренному, чтобы правильно себя оценить, не хватает всей жизни».

Нередко малоодаренные люди впоследствии становятся всесильными чиновниками от искусства и начинают мстить более талантливым, иногда сознательно, иногда подсознательно. Поэтому, мне кажется, девиз Товстоногова для театра в принципе верен. Другое дело, что я, как мне кажется, человек более мягкий и пытаюсь каждому дать шанс.

— Появление нового режиссера труппа не всегда принимает на ура. В Русской драме тогда работали мастера школы знаменитого Константина Хохлова. Не устраивали вам демаршей?

— Что вы, это были высоко интеллигентные люди. Меня всегда поражало их умение распознать в молодом человеке что-то стоящее, поддержать его.

Вообще, все лучшее в традициях нашего театра заложено Константином Павловичем Хохловым. До Октябрьской революции он был актером немого кино, служил в Московском художественном театре, работал с Верой Холодной, Станиславским и Немировичем-Данченко, затем в Малом театре. Собственно, творческий взлет нашего театра начался с его приходом — в 1938 году (опять-таки).

Правда, спустя 16 лет из-за конфликта с директором театра Виктором Гонтарем, который был к тому же зятем Хрущева, Хохлову пришлось все бросить и уехать в Ленинград. Он забрал с собой Кирилла Лаврова, поставил в БДТ два спектакля, но так и не оправился от киевского удара и вскоре ушел из жизни. Тогда БДТ возглавил Товстоногов.

Я приехал в Киев спустя много лет после всей этой драмы, но еще застал и воспитанную Хохловым плеяду выдающихся актеров — Юрия Лаврова, Евгению Опалову, Виктора Халатова и заложенный ими в эти стены творческий дух. Приняли меня замечательно и поддерживали не только актеры, но и тогдашний директор театра — необыкновенно мудрый человек Леонид Тимофеевич Куропатенко.

— Однако на вершине успеха, когда уже были поставлены «Кто за, кто против?» по роману Загребельного и «Насмешливое мое счастье» Малюгина, вы уехали в Москву.

— Это был 66-й год. Мою работу высоко оценили сразу два знаменитых московских режиссера: Анатолий Васильевич Эфрос из Театра имени Ленинского комсомола и Борис Александрович Львов-Анохин из Театра имени Станиславского. Я выбрал второе предложение, потому что оттепель закончилась, Брежнев ввел танки в Чехословакию, власть снова стала закручивать гайки, начались гонения на интеллигенцию. Вскоре сняли Эфроса. Власть взялась обуздывать Любимова, Ефремова и «Современник». До поры до времени Львова-Анохина не трогали, но через четыре года и его постигла та же участь, что и Эфроса. Театру навязали нового главного режиссера, с которым работать стало невозможно. Когда меня опять позвали в Киев, я с радостью вернулся.

«КОГДА ПОЧТИ ДВА ГОДА МНЕ НЕ ДАВАЛИ СТАВИТЬ В КИЕВЕ, Я НАПИСАЛ СВОЮ ПЕРВУЮ КНИГУ И СНЯЛ ДВА ФИЛЬМА НА КИНОСТУДИИ ДОВЖЕНКО»

— Несмотря на трудности и даже репрессии, Москва все-таки была настоящей театральной и литературной столицей. Не жаль было расставаться с ней, со знакомыми и друзьями?

— Да, в Москве я ставил Войновича и Коржавина, общался с прекрасными режиссерами и сценаристами, знал Вампилова. Все это придало мне уверенности в собственных силах и очень помогло в Киеве.

С другой стороны, в Киеве я поставил очень острую по тем временам пьесу по повести Даниила Гранина «Кто-то должен». С Даниилом Александровичем у меня были очень дружеские отношения. В Москве повесть назвали антисоветской, а до Киева это мнение не докатилось...

— Почему же вы снова уехали? Из-за того, что, как тогда говорили, «маразм крепчал»?

— Установки партии реализовывались руками конкретных исполнителей. Такой человек пришел и в Театр Леси Украинки. Это был ставленник драматурга Анатолия Софронова, который повлиял на Щербицкого. Он сделал главным режиссером театра Владимира Ивановича Ненашева, на самом деле, человека, в искусстве малосведущего. Два года, в течение которых он возглавлял театр, я практически ничего не ставил. Зато написал свою первую книгу. Позднее начал работать на радио и в театральном институте. В 76-м набрал свой первый актерский курс. Снял два фильма на киностудии Довженко, один из которых — по повести Гранина «Дождь в чужом городе». Он получил несколько премий на международных фестивалях.

В 82-м меня назначили главным режиссером театра. В труппе театра было мало способной молодежи, от обновления коллектива многое зависело. Но некоторые актеры — и отнюдь не старики! — почувствовали угрозу своему спокойному существованию. Те, кто был вхож в ЦК, затеяли интригу. Так что мне пришлось подать заявление министру культуры и уйти. Я не хотел участвовать в интригах.

— В 1994-м вы в третий раз пришли в Театр имени Леси Украинки и с тех пор его бессменный руководитель. Кого-то из этого времени вспоминаете добрым словом?

— Художника Давида Боровского, с которым мы вместе поставили много спектаклей и который был мне верным другом. Встреча с ним — это, может быть, самое хорошее, что есть в моей в жизни. Не знаю гения с более чистой душой и более бескорыстного. Боровский работал и у нас, и в Москве. И везде он не просто помогал режиссеру. Он вел его за собой.

«Я ХРАНЮ ЧАСЫ, КОТОРЫЕ АДА НИКОЛАЕВНА РОГОВЦЕВА ПОДАРИЛА МНЕ 45 ЛЕТ НАЗАД»

— Все, кто видел «Гамлета» с Высоцким на сцене Театра на Таганке, не могут забыть вязаный занавес Боровского. В нем он воплотил свое видение сложной драматургии Шекспира, хитросплетение дворцовых интриг, причудливую вязь философии и судьбы. В ближайшие дни вы везете в Москву целую антологию творчества Давида Боровского: пять спектаклей с его сценографией. Как его обычно принимали зрители?

Недавняя постановка Михаила Резниковича «Дон Кихот, 1938 год» — последняя работа известного театрального художника Давида Боровского (слева)

— Так, как принимают умные люди гениальную работу. Давид считал Театр имени Леси Украинки своей родиной, поскольку пришел сюда в 1948 году, как сам говорил, «пацаном». Если бы два года назад он не ушел из жизни, мы бы широко отметили 60-летие его сотрудничества с нашим театром. Поэтому свои московские гастроли мы посвятили памяти Давида.

У Боровского не было ничего проходного, незначительного, но, может быть, лучше всего он сумел выразить и себя, и замысел драматурга и режиссера в сценографии «Насмешливого моего счастья».

Центральная декорация — подобие огромного органа как символ великой духовности, но при этом все трубы органа — стволы берез как напоминание о словах Антона Павловича: «Разговор через тысячу лет на другой планете о Земле: помнишь ли ты то белое дерево, березу?». В березовом органе Боровского сошлись и родина, и Вечность, и Чехов. Этот спектакль мы поставили в 1966 году, а он идет до сих пор.

А наша последняя совместная работа с Давидом Боровским — «Дон Кихот. 1938 год». К сожалению, он даже не увидел премьеру. Мне вообще кажется, что Театр Леси Украинки последовательно прошел путь от Константина Хохлова к Давиду Боровскому. Они оставили нам тот культурный уровень, который необходимо поддерживать и продолжать. Я пытаюсь это делать в меру моих сил. И если Георгий Товстоногов был моим первым учителем, то Давид Боровский — вторым. Я всегда буду помнить своих учителей.

— А что бы вам хотелось забыть из своей театральной практики?

— 2005 год.

— Вы имеете в виду нападки на вас и на театр тогдашнего министра культуры Оксаны Билозир? Можно представить, как обидно, когда обсуждают не новую постановку, а украл ли художественный руководитель театра миллион. Она ведь так заявила с парламентской трибуны?

— И прокуратура завела уголовное дело, которое из-за его абсурдности в конце концов закрыла. Но я никого не хочу обвинять. Считаю, что власть имеет к этому двоюродное отношение. Все это была типично актерская интрига с вовлечением людей из власти.

— Хотелось спросить вас, что было смешного в последнее время, и вспомнила, как в разгар всей этой кутерьмы вы попали в больницу и лицом к лицу столкнулись в больничном коридоре с госпожой Билозир. Бывают в жизни сюжеты, которые, как говорится, нарочно не придумаешь.

— Жизнь смешит ежедневно, вызывает хохот до упаду. А расшифровывать, что я имею в виду, честно говоря, не хочется.

Мой учитель Георгий Александрович Товстоногов говорил, что самое интересное в искусстве — это логика жизненно закономерных неожиданностей. Таков один из законов искусства. А Достоевский писал, что вся литература построена на «вдруг». Чем больше «вдруг», тем интереснее.

— Обидно, что в вашей травле «вдруг» приняла участие любимая многими актриса Роговцева. Хотели бы, чтобы она поздравила вас с юбилеем?

— Не думаю, что Ада Николаевна это сделает. Да и зачем? У нас с ней разные критерии в жизни. Не знаю другого режиссера, который сделал бы с Роговцевой столько интересных главных ролей, как я. Но, видно, у нее свой путь, у меня свой.

Однако иногда я недоумеваю. В дни недавнего юбилея Ады Николаевны в интервью одной из газет она сказала: «Все, кто со мной играли, умерли». Прочитав это, ко мне пришли многие наши артисты и говорят: «Как это понимать? Мы ведь живы, и мы играли вместе с Адой!». Может, Аде Николаевне стоит осторожнее оперировать подобными фразами, особенно когда выступаешь в печати?

А пока мы работали вместе, у нас с ней, по-моему, все было очень хорошо. Я храню часы, которые Ада Николаевна подарила мне 45 лет назад — 15 июня 1963 года, в день премьеры моего дипломного спектакля. Она тогда была инициатором этого подарка от имени актеров с надписью: «Поворот ключа — это люкс». Это почти фраза из пьесы. Такое не забывается.

— Можно считать конфликт власти с театром и с вами лично исчерпанным?

— Во всяком случае, 1 декабря 2006 года, когда театр праздновал юбилей и был награжден правительством, а мне вручили орден, госпожа Билозир прислала мне большую поздравительную телеграмму. По-моему, это было искреннее поздравление, из чего я еще раз заключил, что ее просто использовали в схватке с театром и со мной. Думаю, что конфликт исчерпан.

«ТРУДНО ВЫСТАВИТЬ СЧЕТ КОМУ-ТО КОНКРЕТНО, ПОТОМУ ЧТО ЗА ГОДЫ НЕЗАВИСИМОСТИ У НАС СМЕНИЛОСЬ 12 МИНИСТРОВ КУЛЬТУРЫ»

— В жизни даже совсем не сентиментальных людей бывает что-то такое, о чем они думают с особой теплотой. У вас такое было?

— Было неожиданно трогательное, человечное знакомство с Павлом Архиповичем Загребельным, когда я ставил спектакль по его роману «День для прийдешнього». Я написал драматургическую канву, а он ее обработал. Так возникла пьеса, которая в постановке нашего театра пользовалась бешеной популярностью. Загребельный был уже значительным писателем, а я всего лишь молодым режиссером. Но он настоял, чтобы у пьесы значилось два автора — он и я. Это было неожиданно и трогательно.

— А от чего грустите, от чего сердце щемит?

— Грустно, когда отдаешь студентам душевные силы, знания, нервы, а потом оказывается, что они этого не восприняли. Зачастую молодые артисты не имеют художественной памяти о великой культуре страны, о том, что сделали великие предшественники, о титанической работе, которая предшествует рождению произведения искусства вообще и спектакля в частности. Все — как с белого листа, точно после потопа. Беспамятство молодых — опасная вещь. Но виноваты в этом не только они, но и вся наша система творческого воспитания, образования.

— А все начинается, как в песне, «с картинки в твоем букваре».

— Конечно. Школа недодает детям знаний о великом прошлом и огромном мире, без чего человек не может состояться. У нас колоссальное количество фестивалей, шоу, премий. Вроде все замечательно. Я и сам многие годы один из экспертов программы «Людина року». Но иногда вспоминаются слова непопулярного ныне Ленина о декабристах: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». У меня такое ощущение, что иные люди, которые у нас занимаются образованием, очень далеки от молодежи, от реальной жизни.

Правда, я думал, что только у нас такая проблема. Но вот недавно прочитал, как министр культуры Франции пожаловался, что 80 процентов французских школьников не знают Рубенса и Тициана, Моцарта и Брамса, Шекспира и Гете. «Если ситуация не изменится в самое ближайшее время, — сказал он, — мы лишимся права называться культурной страной и рискуем превратиться в страну олухов и тупиц». Кто-то должен сказать такие слова и у нас.

Но трудно выставить счет кому-то конкретно, потому что за годы независимости сменилось 12 министров культуры. Не успеет прийти, а его уже снимают. Он не может войти в курс дела. А уж о том, чтобы осуществлять какие-то реформы, просто речи нет.

Одно дело — политическое ток-шоу, куда приходят одни и те же политики, что-то говорят, о чем-то спорят (хотя кого и что они защищают, зачастую трудно понять), и другое дело — сдвинуть с мертвой точки систему образования.

— У вас есть рецепт?

— Рецепт прост. Обсуждая ту же тему на встрече с министром образования России, Сергей Капица сказал: «Учитель должен получать столько же, сколько сейчас, только не в рублях, а в долларах». Потом надо перестать делать из детей манкуртов, не помнящих истории. У нас это очень острая проблема. И третье — прекратить кадровую чехарду.

— Чем меньше образованных людей, тем слабее у общества потребность в культуре. И каковы в таком случае перспективы театра, а Театра русской драмы особенно?

— Сегодня нашему театру никто не противодействует, ему ничего не запрещают, и надеюсь, ситуация не изменится в худшую сторону. Другой вопрос, что идет отстранение от великой русской культуры и литературы. По данным Института социологии, подавляющее большинство старшеклассников не знают, что и на каком языке писали Лермонтов и Толстой. Никакой интеллигентный человек не может состояться, если он не прикоснется к этому наследию. Мы очень много потеряем (и уже сейчас теряем) в душевном здоровье нации. Это мне кажется главным.

А что касается нашего театра, то это достаточно серьезная творческая группа людей, которая занимается человековедением на основе великой русской литературы и великой украинской литературы. Каждый театральный сезон мы открываем спектаклем по произведению Леси Украинки «Каменный властелин». У нас есть постановка о жизни Васыля Стуса «Иду за край» — первая в Русской драме на украинском языке.

Все, что мы ставим, — это человековедение. Как только театр перестает этим заниматься, его отбрасывает назад.

— Вы в театре диктатор или либерал?

— Знаете, у меня с определениями сложно. В любом коллективном искусстве должен быть лидер. Чем он творчески сильнее, тем серьезнее и востребованнее продукт коллективного искусства. Нет ни одного успешного театрального коллектива, во главе которого не было бы мощного лидера. Самое большое достижение театра ХХ века — ансамбль, где собирается группа людей и делает одно дело.

Всех артистов можно поделить на две группы: одни хотят делать дело, а другие хотят показать себя. Руководитель должен быть гибким, лавировать, искать гармонию между психологической конституцией актерской души и режиссерской задачей. Природа артиста такова, что он думает о себе, а режиссер еще и объединяет труппу. К сожалению, сейчас такое понимание в основном утрачено, а я пытаюсь его сохранить. Стены этого театра мне помогают. Вообще, они всегда помогали хорошим спектаклям и способным людям. В них витает дух успеха.

— Может, здесь заговорено?

— Может, в нашем театре заговорено, а может, намолено.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter