Белла АХМАДУЛИНА: «На склоне лет хочется побыть великой»

Белла Ахмадулина запамятовала, с кем столкнулась лоб в лоб, получая в 1977 году звание почетного члена Американской академии искусств и литературы, — с автором «Иствикских ведьм» Джоном Апдайком или Эдуардом Олби, написавшим «Кто боится Вирджинии Вулф?». Зато помнит великое множество своих стихов — по два-три часа без перерыва читает их наизусть (с листа не может из-за проблем со зрением). Выпевает, смакует по слогу, заложив руки за спину, выгнув тело, запрокинув голову, — вот откуда ее особенный, плененный горловым спазмом, но текучий голос. Фемина сапиенс — чтобы окликнуть ее, нужно дважды ахнуть: Ах-атовна Ах-мадулина. Каких мужчин она вдохновляла, сколькими вдохновлялась! Первый муж Беллы Ахатовны Евгений Евтушенко из ревности скармливал преподнесенные ей букеты соседской козе, но и после того, как любовь ушла и не появился на свет их ребенок, признался: «...когда вижу ее, мне хочется плакать». Второй муж — писатель Юрий Нагибин в своем «Дневнике» описал ее порочной, пьяной, полубезумной Геллой, дав ей имя вампирши из булгаковского романа «Мастер и Маргарита», но любимой, бесконечно любимой. А поэтесса Римма Казакова говорила о своей коллеге-красавице в обязательной вуалетке, с мушкой на щеке: «Она была богиня, ангел». Юная Ахмадулина пережила роман с Василием Шукшиным, а в 37 родила дочь Елизавету от 21-летнего Эльдара Кулиева, будущего сценариста, сына классика кабардино-балкарской поэзии Кайсына Кулиева... Завидующие ее красоте и таланту сплетничали о том, что Белла — нимфоманка и алкоголичка, — неспроста носит имя Белка. Тем временем Иосиф Бродский называл Ахмадулину «сокровищем русской поэзии», а представляя на страницах журнала Vogue американскому читателю, сравнивал ее поэзию с розой: «...сказанное подразумевает не благоухание, не цвет, но плотность лепестков и их закрученное, упругое распускание...». Впрочем, Ахатовна перед нобелевским лауреатом в долгу не осталась. Когда в начале 80-х президент США Рональд Рейган спросил ее на приеме в честь советских писателей, прилетевших в Америку, кто из ныне живущих в России поэтов is the best, она ответила: «Наш лучший живет у вас — Иосиф Бродский». Опасно было хвалить «тунеядца» и «предателя Родины», но она всегда делала то, что нельзя: не только печаталась в запрещенных «Синтаксисе» и «Метрополе», но и просила Андропова облегчить участь сидевшего за решеткой Параджанова, отказывалась осуждать Пастернака, вступалась за Солженицына, подписывала петиции в защиту попавших в опалу Синявского и Даниэля, хлопотала о возвращении российского гражданства Ирине Ратушинской, ездила в ссылку к Сахарову... Когда строптивицу лишили возможности печататься, Ахмадулина «сама себя сослала за сто первый километр в Тарусу», где когда-то жил свекор — танцовщик Асаф Мессерер (родной дядя знаменитой балерины Майи Плисецкой) и где в 2006 году по инициативе ее мужа — театрального художника Бориса Асафовича Мессерера — появился памятник Марине Цветаевой... Борис Асафович — «О поводырь моей повадки робкой» — не оставляет Беллу ни на минуту. Наше интервью в киевском Доме кино проходило под неусыпным вниманием Мессерера и прерывалось его регулярным: «Все, Белочка, ты устала...». Напомним, в нашу столицу Ахмадулина прилетала на IV Международный поэтический фестиваль «Каштановый дом», в рамках которого прошел ее творческий вечер. В позапрошлом году поэтесса быть на празднике слова не могла: попала в больницу с резким весенним обострением своего хронического заболевания.

«КАК АНАСТАСИЯ ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА, СЛОВО «СОБАКА» ПИШУ БОЛЬШИМИ БУКВАМИ»

— Белла Ахатовна, на кого вы оставили своего обожаемого пса?

— Это дикая проблема... Существует целая система дежурств — обычно с ним сидит престарелая тетка Бориса... Гвидон вообще очень тяжело переносит наши разлуки (шарпей назван «по мотивам пушкинской «Сказки о царе Салтане», у пуделя Ахмадулиной тоже была литературная кличка — Вося, в честь Вовы Войновича и Васи Аксенова. — Авт.). Я, как Анастасия Ивановна Цветаева, слово «СОБАКА» пишу большими буквами. С детства подбираю бездомных животных, приношу домой, а теперь и дочерям отдаю... Меня Гвидоша никогда спозаранку не будит, не то что Борю, в котором души не чает....

— Кажется, вы с Борисом Асафовичем познакомились, выгуливая своих четвероногих питомцев...

— Это была любовь с первого взгляда. (Смеется).

— Шарпей Андрея Вознесенского («...от сплетни шрапнельной и прочих скорбей спасет нас Шар-пей») — родня вашему?

— Там какая-то тайна, которую мне Андрей не открывает. Я очень удивилась, когда вдруг появилось его сочинение, спрашивала, что это означает, но ответа не добилась... Вы же знаете, что Андрей Андреевич сейчас очень плохо себя чувствует — у него иногда непонятно почему совсем пропадает голос...

— Вам удается общаться?

— Очень редко — иногда вижу его жену Зою...

— Не планируете ли порадовать поклонников поэтов-шестидесятников и устроить поэтический концерт на троих: вы, Евтушенко, Вознесенский?

— Невозможно — все стали немножко разными...

— Евгений Александрович, когда-то написавший о вас: «...и швыряла шалавые деньги, с пьяной грацией, как лепестки», в недавнем интервью Дмитрию Гордону сказал: «Мы мало видимся (если это бывает, то как-то случайно), но время от времени я ощущаю тепло, от нее исходящее»...

— Он вообще ко мне очень добр...

— Вы написали Галине

«Я выжила молитвами людей, хотя, наверное, есть те, кто меня терпеть не могут

Старовойтовой «Посвящение вослед», где есть строки: «А надо бы вскричать: «Святой Георгий (он там витал), оборони ее...». Не оборонил...

— Я испытывала к Галине Васильевне огромную нежность. Замечательная была женщина, рыцарь, чудный человек. В последний раз мы виделись на государственном приеме в Георгиевском зале Кремля — отошли в уголок и стали шушукаться. Галина Васильевна была в приподнятом настроении и по секрету призналась, что вышла замуж. Я так была за нее рада.

— Говорят, за ней следили в течение двух месяцев перед ее убийством...

— Думаю, у нее и до этого могли быть плохие предчувствия (у меня определенно было тяжелое предчувствие), и все-таки она выглядела такой счастливой.

— Можно ли найти слова, чтобы отговорить человека от его предназначения, повлиять на выбор, который он сделал окончательно и бесповоротно?

— Я, в общем-то, не отговаривала, хотя, наверное, нужно было попросить: «Бросьте политику. Все это пустое»...

«Я ГРОМКО ПРОИЗНЕСЛА: «ТО, ЧТО ЗДЕСЬ ГОВОРИЛИ, — ВЗДОР. ПУСТЬ БОГ ХРАНИТ АЛЕКСАНДРА ИСАЕВИЧА...»

— Правда, что, защищая Солженицына, вы буквально падали на колени — на белый ковер в московском отделении Союза писателей СССР?

— Когда обсуждали «Раковый корпус», я вошла в дверь маленького зала заседаний и увидела, как понуро сидел Александр Исаевич. Председатель, обращаясь к нему, сказал: «Товарищ Солженицын, надеюсь, что вы учтете все замечания критиков и организации. На этом собрание закрыто». Я вмешалась: «Позвольте одно слово». Мне кивнули: «Белочка, ну скажите». Тогда я громко произнесла: «То, что здесь говорили, — вздор. Пусть Бог хранит Александра Исаевича, и все тогда обойдется». Стенографистка тайком записала мои слова, и так это стало известно...

Из досье «Бульвара Гордона»:

«Говорят, на обеде в Тбилиси в честь делегации московских писателей Ахмадулина запустила туфлю в поэта Владимира Фирсова, специализирующегося по «гражданской лирике» и сказавшего тогда какую-то невыносимую мерзость. Мужчины решили смолчать: грузины — согласно законам гостеприимства, собратья-москвичи — из осмотрительности. А вот «Белка — божественный кореш» не смогла не отреагировать.

Еще одна история рискованного заступничества связана с княжной Еленой Александровной Мещерской, которая была соседкой Ахмадулиной в доме на Поварской. Однажды Белла Ахатовна узнала, что Елене Александровне отключили телефон (жильцы были уверены, что это «особисты прослушивают Ахмадулину»). Поэтесса выпытала у телефонистки номер КГБ, дозвонилась и попросила включить телефон Мещерской: «ОНИ мне сказали: «Мы вам перезвоним через пять минут, Белла Ахатовна». И перезвонили: «Товарищ Ахмадулина, телефон гражданки Мещерской работает!».

— Белла Ахатовна, почему, очнувшись после клинической смерти, вы произнесли: «Ну вот, попала-таки в подвалы НКВД»?

— Ага, допрыгалась...

— Из каких глубин прапамяти всплыло? Власть же вас, регулярно пребывающую в опале, по большому счету, миловала: ни тюрьмы, ни сумы (спасибо хлебу литературного переводчика), ни психушки...

В картине Василия Шукшина «Живет такой парень» Белла Ахмадулина сыграла журналистку. «После школы родители велели мне поступать на журфак, но на экзамене меня спросили, что написано в передовице «Правда», и я честно ответила, что эту газету не читаю вообще»

— Мое детство не было особо изувечено, хотя тетя Бориса Рахиль Михайловна, мама Майи Плисецкой, была репрессирована как жена «врага народа». Вероятно, моя семья выжила потому, что бабушкин брат Александр Митрофанович числился дружком Ленина, с которым была знакома и сама бабушка (барышней она разносила прокламации).

Мне рассказывали о наказаниях, которыми в советское время собрались меня проучить, — например, после того, как мое письмо в защиту Сахарова напечатала «Нью-Йорк таймс»... Доносы на себя я не читала — не хотелось узнать, что осведомителем был едва ли не каждый третий...

...Я была без сознания, фразу о подвалах произнесла, еще до конца не очнувшись. Боль и угрюмые стены, видимо, ассоциируются с застенками — у тех, кто близко к сердцу принимает судьбы других... Жаль, врачи обиделись...

— Зато стали героями ваших стихов:

...Врачи привыкли, что сегодня мертв,
кто жил вчера и танцевал когда-то.
Звонили в морг. Ответил бодрый морг,
что не свободна ни одна каталка...

— Потом прощения у них просила — они ведь меня неделю спасали, просто вытащили с того света. Я выжила молитвами людей.... Жизнь вообще ближайшая соседка смерти. Нужно ценить и лелеять каждый наш осознанный миг...

— В одном из ваших крайне редких интервью вы признавались, что, практически не снимая, носите на шее крохотное пасхальное яичко, которое вам подарила мама вашего друга — Андрея Битова. Но оно не на вас — неужели разуверились в оберегах?

— Что вы, оно у меня дома хранится. Цепочка порвалась — все никак не починю...

— На позапрошлогоднем юбилее вы были в платье Плисецкой, но без самой Майи Михайловны...

— Она ведь за границей, в Мюнхене, поэтому не смогла приехать...

— Но продолжает презентовать вам свои наряды от Пьера Кардена, которые надевала от силы один-два раза...

— В Тарусе мы жили почти без денег, Боря хватался за любую работу. А Майя Михайловна присылала мне свои прекрасные вещи...

«МУЖЧИНА ДОЛЖЕН БЫТЬ СТАРШЕ ЖЕНЩИНЫ, ДАЖЕ ЕСЛИ ОН МОЛОЖЕ»

— Вы ведь тоже щедры, Белла Ахатовна, — Нееловой подарили перстень...

— Безмерно восхищаюсь Мариной Нееловой. Когда она уезжала, я ей в дорогу дала свое кольцо — на счастье. (Пять лет актриса провела в Париже, а сейчас живет на два дома — в Москве, где работает в театре «Современник», и в Голландии, где обитают ее муж-дипломат Кирилл Геворкян и дочь Ника, студентка Академии искусств. — Авт.).Мне кажется, любовь к таланту другого человека — обязательный признак собственных способностей...

Белла Ахатовна с мужем — известным театральным художником Борисом Мессерером. «Мужчина должен жалеть женщину, как будто она его дитя»

От Майи Михайловны я до сих пор получаю посылки ко дню рождения, Новому году, 8 Марта. Ее дивный подарок к юбилею — черный жилет с роскошным серебряным шитьем — пришелся очень кстати. Я не успела ни сшить, ни купить обнову для торжеств — до последнего архивы в порядок приводила... Это было довольно громоздкое празднование, которое к чему-то меня вынуждало... Все-таки я привыкла быть довольно молодой, а надо учить себя отвыкать...

— Вознесенский по поводу вашей торжественной даты сказал: «Посмотрите, Белла все хорошеет и хорошеет, становится такой же воздушной, как ее небесная лирика»...

— В Александринском театре было полным полно народу — количество слушателей просто не поддавалось исчислению. Моей бескорыстной целью было отслужить музам, которые в течение моей ужасно долгой жизни поддерживали меня своей лаской и любовью. Кто-то так добр и внимателен, что помнит меня с давних пор, но появился новый контингент, которому я, наверное, буду внове. На склоне лет хочется побыть великой. (Смеется)...

Теперь я гораздо реже читаю стихи, потому что моя свобода — за письменным столом.

— Многие считают, что стихи пишутся от смятения чувств и душевного томления, а вы признаетесь, что счастливы в 30-летнем браке...

— Мне нравится быть женой художника Мессерера: муж непривередлив, а я своенравна, беспомощна в быту, и, кроме душевной опоры, ничем другим быть не могу... Счастлива, что моя судьба перекрестилась именно с ним. Мужчина должен быть старше, даже если он моложе, и жалеть женщину, как будто она еще и его дитя. Вот Боря со мной и возится...

— Как трогательно было услышать признание Бориса Асафовича: «Мне больше всего нравится образ Беллы теперешней... Все возрасты замечательны в человеке, мы любуемся друг другом во все времена, но я очень люблю ее сегодняшний расцвет»...

— Мы прожили долгие годы в атмосфере поддержки и понимания — это обязывает к взаимному благородству. Что до стихов — так много боли вокруг, важна лишь открытость ей, которая возвышает, питает, держит совесть в напряжении. Молодежь пусть веселится, она может забывать, но с нами всегда тени великих страдальцев — Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Пастернака. Впрочем, когда замечают вокруг только грустное, плохое, я не понимаю этого, вижу иное. Наверное, мы ходим по разным местам...

— Как-то вы объявили, что общаетесь только с дружественными людьми...

— Наверное, есть те, кто меня терпеть не могут, но они не ищут со мною встреч. Любви и доброты в мире тоже очень много, они — мои прекрасные сообщники...

— Вдова Окуджавы Ольга по-прежнему называет вас деверем?

— А, это вы о том случае, когда в Грузии ко мне подошел человек, представился кузеном Булата и услышал от меня: «Значит, я родной брат вашего двоюродного»... Окуджава всегда говорил: «Когда ты будешь просить за кого-то, можешь подписать: Белла и Булат».

— Это ведь к вам Булат Шалвович пришел посоветоваться: «Белка, что делать, если мне к 60-летию насильно дадут орден?».

— Да, юбилей Окуджавы, родившегося 9 мая, совпал с годовщиной Победы. Я его утешала накануне: «Не бойся, Булатик». (Говорят, когда в связи с некой круглой датой Союза писателей СССР генсек Черненко решил отметить почти всех его членов, по Москве гуляло двустишие: «Только Белла и Булат отказались от наград». Впрочем, Белла Ахатовна имеет орден Дружбы народов и ордена «За заслуги перед Отечеством» III и II степени. Она — лауреат нескольких премий: советской и российской Государственных, президента Российской Федерации, «Триумф» и других. — Авт.)... Орден Окуджаве дали только к 70-летию: хочешь не хочешь, а надо было...

«ШУКШИН БЫЛ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ, НО ТАКОЙ НЕСЧАСТНЫЙ»

— Вот уже 33 года подряд 31 декабря Женя Лукашин с друзьями идет в баню, а народ слушает, как Пугачева поет ваше: «О, одиночество, как твой характер крут...».

— Рязанов, меня не спрашивая, просто брал стихи — так было в «Иронии судьбы», «Служебном романе», «Жестоком романсе»... Мы ведь столько лет дружим!

— Вы сыграли журналистку в картине Шукшина «Живет такой парень» и саму себя в фильме «Мне 20 лет» (в ленте, вышедшей на экраны под названием «Застава Ильича», были документальные съемки выступления поэтов-шестидесятников в Политехническом музее Москвы). Потом читали стихи еще и в картине Элема Климова «Спорт, спорт, спорт», написали сценарий ленты «Чистые пруды». Не жалеете о несбывшейся кинокарьере?

— Меня все мечтала снять Лариса Шепитько, но ей не позволяли...

— В цирке вам тоже не удалось поработать, хотя «клоун с осенью в сердце» Леонид Енгибаров хотел, чтобы вы составили ему компанию на манеже...

— Леня Енгибаров любил повторять: «Белочка, на всем белом свете есть только два трагических клоуна — ты и я». Мы с ним совпадали по душевному и сценическому устройству. В Лене была некая гибельность, да еще в то кошмарное время...

Из досье «Бульвара Гордона»:

«И все же Ахмадулина — великолепная актриса: в жизни, не на экране или манеже. Когда в 70-х Белла гуляла по ялтинской набережной с друзьями, среди которых был Василий Аксенов, описавший потом этот эпизод в рассказе «Гибель Помпеи», она заметила мальчика, поймавшего ужа. Очевидцы рассказывают, что Ахмадулина властно взяла находку парнишки, положила ее себе на грудь и запела что-то вроде: «Я — Клеопатра, я — царица, и маленькая змейка жалит грудь...».

Мальчик, у которого отняли живность, захныкал: «Тететька, отдай ужа, отда-а-й!». Белла не обращала на него ни малейшего внимания: «Я — Клеопатра!». Поклонники стонали от восторга, мальчик не отставал: «Тетенька, он мой!». Ахмадулина величественно повернула к нему голову и вдруг гаркнула: «Пшел к черту!». Обомлевший хлопчик сразу исчез. Белла тут же отшвырнула ужа: «Какая гадость!».

— У Шукшина мне не трудно было сыграть, я ведь не только на экране брала интервью. После школы родители (отец Беллы — татарин Ахат Валеевич Ахмадулин — был высоким таможенным чином, а мать — Надежда Макаровна, в жилах которой текла итальянская кровь революционера Стопани, чьим именем был назван переулок в Москве, — переводчицей в КГБ. — Авт.) велели мне поступать на факультет журналистики. Там на экзамене меня спросили, о чем написано в передовице «Правды», я честно ответила, что эту газету не читаю вообще... Был скандал, но меня все же пристроили в метростроевскую многотиражку, где пришлось писать очерки о том, как в теплицах выращивают огурцы для ведомственного детского сада. Что-то об аромате свежих овощей, который вскоре усладит нюх очаровательных малышей тружеников «Метростроя».

Когда меня на время исключили из Литинститута (Ахмадулина отказалась подписывать письмо с осуждением Бориса Пастернака, награжденного вражеской Нобелевкой. — Авт.), редактор «Литературной газеты» Сергей Смирнов посоветовал мне отправиться в Сибирь — внештатным корреспондентом «Литературки». Кстати, потом Смирнов хлопотал о моем восстановлении — я даже умудрилась окончить вуз с отличием...

— Матушка Сибирь не испугала девочку-москвичку?

— Сначала даже восхитила — особенно ярко-оранжевые дымы в Кемерово. Потом мне объяснили, что эти «лисьи хвосты» — ужасно вредные выбросы азотных комбинатов...

...Кстати, сначала сниматься у Шукшина я отказывалась, но Василий Макарович настаивал. С этих съемок началась наша долгая дружба. Он был замечательный, но такой несчастный. Я его примиряла с Москвой, везде водила — мы с Шукшиным выкинули в мусоропровод его кирзовые сапоги и на гонорар от этой картины купили ему туфли, костюм, галстук...

— Журналистский опыт пригодился вам и когда пришлось брать интервью у Владимира Набокова за несколько месяцев до его смерти. Великий писатель оказался таким, как вы себе его представляли?

— Все было, как я написала в своем эссе «Робкий путь к Набокову». Вы читали? Это совершеннейшая правда, вплоть до описания нашего посольства, довольно непригожего (В декабре 1976 года Белла Ахмадулина приехала с мужем в Париж по приглашению жены Владимира Высоцкого киноактрисы Марины Влади. С помощью швейцарских знакомых Белла связалась по телефону с младшей сестрой Набокова Еленой, и та сообщила, что Владимир Владимирович будет рад видеть ее и Бориса Мессерера. — Авт.).

Нас с Борей предупреждали, что Набоков высокомерен, заносчив, что ему плевать на людей из России. Нам от него ничего не было нужно, я его только обожала — мы всю встречу проговорили мило и легко...

«ОТ УКРАИНЫ У МЕНЯ ОСТАЛОСЬ УБАЮКИВАЮЩЕЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ»

— Скандальный автор поэмы «Москва — Петушки» Венедикт Ерофеев определял людей по особой шкале: одному не жалко налить рюмочку, другому — только полстопки...

— А мне, он говорил, — стакан. (Очевидец рассказывал, как в компании писателей завели разговор о запоях Владимира Максимова, редактора парижского журнала «Континент», на что присутствующая при этом Белла Ахмадулина заметила: «Фи, запои... Пить надо каждый день». — Авт.).

— А вы кому бы полного стакана не пожалели?

— Друзьям...

Из досье «Бульвара Гордона»:

«Свирепей дружбы в мире нет любви», «друзей моих прекрасные черты» — это о них...

Один из самых близких — Андрей Битов недавно презентовал новый роман «Преподаватель симметрии» и, когда его назвали «живым классиком», грустно пошутил: «Ключевое слово здесь — «живой».

Состояние другого друга-брата — Василия Аксенова — после перенесенного инсульта уже больше года остается «стабильно тяжелым», как формулируют медики...

«Но мы ужасно друг друга любили, — писала Ахмадулина в эссе об Аксенове. — Проводили время вместе по всяким забегаловкам. Одна из них была около метро «Аэропорт», где мы тогда все жили. Аксенов называл ее «Ахмадуловка». Ничего особо залихватского мы не делали, но у нас было ощущение внутренней свободы, хотя мы и сами смеялись, прекрасно понимая, что живем-то все-таки в СССР. Васю кто-то спросил тогда про меня, и он ответил: «Она сестра мне».

Со своей женой Майей Кармен Аксенов познакомился с легкой руки Беллы: «Майя прилетела ко мне в Ялту. Потом — Вася. Они полюбили друг друга. Майя тогда была замужем, но это уже не имело значения. Вася к тому времени тоже был почти неженат. Любовь выше всего, не правда ли? А выше любви только дружба...

Когда Майя уехала, Василий Павлович тяжело переживал. Мы стали звонить в Москву, к телефону подходят не те, кто нужен. Муж подходит, кто же еще? Роман Лазаревич Кармен, с которым я тоже была дружна, держал себя в этой ситуации в высшей степени благородно. Он не мог не знать... Понимал: и я что-то знаю, но ничего не выдам — даже «под пыткой алкоголя»...

В 80-м, когда мы провожали Васю, думали, что прощаемся навсегда. В Переделкино у меня была замечательная соседка — Лиза. Как-то я сижу и жду человека, через которого могла отправить Аксенову письмо. Оно уже почти дописано, вдруг прибегает соседка: «Белла, у нас Брежнев умер!». Я заканчиваю письмо: «Вася, Брежнев умер». Проходит какое-то время, я опять пишу Васе. Прибегает Лиза: «Белла, у нас Андропов умер!». Я заканчиваю письмо: «Вася, Андропов умер». Вскоре получаю ответ от Василия: «Белка, пиши чаще!»...

Ахмадулина много лет дружила с Анастасией Ивановной Цветаевой, с Надеждой Яковлевной Мандельштам «была до последних ее дней, и в последний ее день, и после последнего дня», как формулирует Белла Ахатовна. «Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден...».

— О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,
Прежде времени, прежде меня самого,
Прежде первой любви, прежде первой травы,
Прежде первого снега и прежде всего...

Очень люблю ваши переводы Галактиона Табидзе! Когда плохо, повторяю про себя его и ваше «Персиковое дерево». К последней строфе легчает. Блестящая работа, Белла Ахатовна!

— (Вздыхая). Да, хорошая...

— Когда вас первый раз назвали Ахматовной, вы вздрогнули?

— Оговорились, что ли?

— Оговорка-то какая! Кстати, Анна Андреевна вам по-прежнему снится?

— Солгу, если скажу, что вижу Ахматову еженощно. Чаще во сне я переживаю, что выйду на сцену читать стихи и не вспомню ни строчки...

— Борис подскажет, ему не в первый раз... Вот и сегодня он вас выручал, причем с явным удовольствием...

— Столько не прозвучало из того, что хотела, — боялась, что слишком долго читаю...

— Успели побродить по Киеву, куда приезжали еще в начале 90-х?

— К сожалению, нет: мы прилетели вечером, уже темно было для экскурсий. С утра — пресс-конференция, интервью, выступление, и уже нужно ехать в аэропорт... Вообще, у меня от Украины осталось очень убаюкивающее впечатление — в детстве я бывала в Виннице, люди там были бедны, но так щедры! Помню объятия тех, кто принял чужого ребенка, да еще с какой-то непонятной фамилией...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter