Анатолий КАШПИРОВСКИЙ: «В космосе мне предстояло не только обезболивать операции, но и крутить любовь с сестрой Пола Маккартни»

В ночь с 1 на 2 марта 1989 года благодаря Анатолию Михайловичу обе дамы были успешно прооперированы без наркоза: первая, Ольга Игнатова, провела под скальпелем минут 50, а вторая, Леся Юршова, — аж три часа. Многоопытные грузинские хирурги во главе с профессором, членом-корреспондентом АМН СССР Георгием Иоселиани, поначалу отказывавшиеся от участия в опасном эксперименте, не верили своим глазам: женщина с 40-сантиметровым разрезом на животе, с разложенными по бокам кишками пела «Подмосковные вечера», «Тбилисо», и все потому, что в операционной светился телеэкран, с которого за происходящим пристально наблюдал Кашпировский. Сейчас уже не секрет: жизнь Леси держалась на тоненькой ниточке. «Релейка» между столицами Украины и Грузии, которая осуществлялась через Москву, была оплачена только до четырех утра, и только в последний момент следившие за беспрецедентным телемостом москвичи сообщили, что готовы поддерживать связь, сколько понадобится, причем бесплатно, по поводу чего в киевской телестудии и в тбилисской операционной раздалось дружное многоголосое «Ура!». В ту ночь аппаратура для анестезии, стоявшая в боевой готовности за дверью, так, слава Богу, и не пригодилась, а после 8 Марта обеим женщинам сняли швы и пригласили на щедрое грузинское застолье. «Есть и пить можно все!» — разрешил Кашпировский, к тому времени прилетевший в Тбилиси. ...Он вошел в нашу жизнь в 88-м году, не постучав. Пронзительный взгляд исподлобья, коронная фраза: «Даю установку», короткая прическа древнеримского патриция (в то время таких стрижек еще не носили, и кто знает, не Кашпировскому ли мы обязаны нынешней мужской модой)... Украина, увы, этого удивительного человека долго не замечала. В Киеве его имя впервые услышали, когда в дом одного из видных работников ЦК КПУ позвонил секретарь Союза писателей СССР, автор слов Гимна Сергей Михалков и попросил забронировать ему два гостиничных номера для встречи с неким врачом Винницкой психиатрической больницы. Знаменитый московский гость пожаловал не один, а с капризной девицей (своим, по его словам, «подранком»), которая грозила престарелому воздыхателю суицидом — обещала выброситься из окна. Анатолий Михайлович, надо сказать, вылечил ее мгновенно: распахнул окно (а это был третий этаж) и посоветовал юной мадам хорошенько разбежаться и прыгнуть... Ответа на вопрос, откуда почтенный классик и по совместительству высокопоставленный советский функционер узнал о существовании Кашпировского, нет до сих пор — можно только предположить, что сведения он получил из тех же источников, что и женатый на его падчерице писатель Юлиан Семенов. Видимо, в компетентных, а оттого и осведомленных органах винницкого психотерапевта с необычным даром взяли, что называется, на заметку, а, как известно, Семенов был с ними очень близок. Кстати, незадолго до рокового инсульта он звонил в тот же цековский дом: просил и ему организовать встречу с Кашпировским, но приехать не успел — болезнь опередила.Только после того, как к Анатолию Михайловичу потянулся московский бомонд, на него обратил внимание официальный Киев. Психотерапевту, скитавшемуся до 40 лет по чужим углам, даже квартиру предоставили в самом центре украинской столицы и телемост, полностью оплаченный грузинской стороной, позволили провести, не дав никому помешать. Вскоре после телесеансов по Центральному телевидению, которые посмотрели ни много ни мало 300 миллионов человек, к Кашпировскому пришла невероятная слава, и в 1989-м, обойдя по популярности Ельцина, Сахарова, Гдляна и Собчака, он был признан в СССР «Человеком года». Естественно, относились к нему по-разному. Его называли гением и шарлатаном, феноменом и современным Распутиным, одни на него молились, другие — ненавидели, но все ждали от Кашпировского чуда. Анатолий Михайлович нарушил извечное правило обывателя: не высовываться — и был за это жестоко наказан. Его предавали анафеме коллеги-медики, которые тоже хотели бы так влиять на людей, но им это не было дано, на него охотились (пришлось даже под чужой фамилией прятать сына в «Артеке») и клеветали (например, запустили утку, что после исторического телемоста обе пациентки умерли от онкологии), его всячески провоцировали — достаточно вспомнить скандальную программу Андрея Малахова, в которой разгневанный Анатолий Михайлович эффектно нокаутировал зарвавшегося обидчика... Как правило, тот, кто хорошо понимает людей, не ждет от них понимания... Кашпировский никогда и ни с кем не сводил счеты, хотя с его-то возможностями это было сделать не трудно. Своих недоброжелателей он, похоже, жалел, ну а недавно постсоветские страны облетела новость: российский канал НТВ решил вернуть Анатолия Михайловича на телеэкран — в качестве ведущего новой программы, в рамках которой выдающиеся современники будут изливать ему душу. Не сомневаюсь: несмотря на приближающееся 70-летие, этот человек не раз еще нас удивит.

«МНЕ ХИТРОУМНЫЕ МЕТОДЫ НЕ НУЖНЫ — Я УЖЕ САМ ПРЕВРАТИЛСЯ В МЕТОД, И ДАЖЕ ЕСЛИ СТАНУ ЧИТАТЬ С ТЕЛЕЭКРАНА КАКУЮ-НИБУДЬ СКАЗКУ, У ЗРИТЕЛЕЙ БУДУТ ПРОИСХОДИТЬ ИЗМЕНЕНИЯ»

— Смотрю, Анатолий Михайлович, в ваши глаза и понимаю, что с конца 88-го, когда мы познакомились, минуло уже 20 лет, а вы не меняетесь...

— Меняюсь (улыбается), еще как меняюсь...

— Как бы там ни было, внешне остались практически тем, прежним. Благодаря чему?

— Понять, благодаря чему люди не меняются, было бы здорово, но еще важнее уяснить, почему они все же меняются. Никто, к сожалению, не знает ни первого, ни второго...

— Весь мир переживает сейчас жуткий финансовый кризис, и с телеэкранов нас ежедневно пугают: «Крепитесь, будет еще хуже, а затем — вообще хуже некуда»... На вас, человеке сильном, все это как-то сказалось?

— В кризисе я уже давно, поэтому каких-либо изменений не ощутил. Все дело в том, что я принес соотечественникам новый взгляд на старые вещи, вернее, на затертые методы психологического лечения и тем самым вызвал большущее непонимание среди сторонников традиционного направления. Ладно бы только непонимание, но еще и зависть к успеху. В результате под обстрелом невежд нахожусь уже много лет.

«Еще в середине 90-х я загорелся идеей возобновить телевизионную помощь людям, но сначала надо было как-то восстановить у них правильное впечатление о моем методе, изуродованное лживыми статьями»

— Броня за это время хоть наросла — такая, от которой пули отскакивают?

— Броня? (Задумчиво). Понимаете, отнять у меня то, что могу, невозможно. Ну вот смотрите: 20 лет прошло со дня проведения телемоста «Киев — Тбилиси», когда я в прямом эфире на расстоянии обезболил две хирургические операции. «Пожалуйста, — обращаюсь я к своим оппонентам, — сделайте что-то похожее, повторите», однако никто что-то не рвется. Думаешь иной раз: почему люди еще так незрелы, почему белое принимают за черное и наоборот? Фактически ведь никто ни разу не упрекнул: «Знаете, в такой-то телепередаче на такой-то минуте вы произнесли то-то — так говорить нельзя». Нет такого! Сейчас создается мой сайт, где будут размещены тексты всех телевизионных сеансов — любой желающий сможет их прочитать и лично убедиться, есть ли там что-то вредное.

— Вы сказали: белое принимают за черное... Сегодня вы необычно одеты: белый верх, черный низ — таким вас, влюбленного в черный цвет, я еще никогда не видел. Что происходит?

— Так получилось — по приглашению НТВ снимаю цикл телевизионных программ.

— Как вы считаете, вам новый имидж к лицу?

— Со стороны должно быть виднее, но, если честно, в таком сочетании мне не совсем уютно.

— Кстати, насчет со стороны... К мистике я не склонен, но ловлю себя сейчас на том, что у вас как-то особенно горят глаза и вы прямо прожигаете меня взглядом...

— Только не беспокойтесь (улыбается) — не прожгу.

— Надеюсь, ну а читатели, которые возьмут этот номер газеты в руки, что-то чувствовать будут?

— Моя система построена на том, чтобы никто как раз ничего не ощущал. Ну, например, сейчас у всех растут волосы, ногти, одни элементы крови разрушаются, другие лишь создаются — кто это чувствует? Тканевых изменений мы не замечаем, а вся моя работа как раз и направлена на коррекцию тканевых процессов. Если кто-то видит блестящие, например, глаза, все это на уровне ума остается, дальше не идет, потому что наше тело, наш мозг даже самый проницательный взгляд далеко не впускает. Или вообще никуда не впускает...

— Следовательно, при чтении этого интервью у ряда людей что-то все-таки будет происходить?

— Обязательно...

— ...но они этого ощущать не будут?

— Дело в том, что мне хитроумные методы не нужны — я уже сам превратился в метод. Мне, если честно, ничего уже делать не надо — абсолютно, и даже если стану читать с телеэкрана какую-нибудь сказку, у зрителей, хотят они этого или нет, будут происходить изменения, причем тканевые — то есть такие, которые не ощущаются.

Иногда мне приходится слышать: «Вы знаете, я смотрел вашу телепередачу, а голова не крутилась». — «У вас, — отвечаю — шарики в ней крутились»... Там, в неведомой глубине, вращалось все, но почувствовать это нельзя: сколько случаев было, когда никто ничего не испытывал, а в это время происходили серьезные анатомические изменения в сторону нормальности, — просто выяснялось это позднее. Не зря говорят, что цыплят считают по осени.

Справа — Ольга Игнатова. Слева — операционное поле. «Оля стала какой-то уставшей, вялой, и мне, как врачу, было понятно: это преддверие шока. Если бы из той ситуации я не вырулил, последовала бы смерть»

«КТО Я ТАКОЙ? РОБОТ!»

— Знаю, что вы не любите говорить о себе, и все же спрошу: будучи профессионалом, который может то, чего остальные не могут, вы считаете себя сверхчеловеком?

— В своем деле, наверное, да. Сейчас, например, если мне будет предоставлена телекамера, не вставая с этого кресла, я готов обезболить больного, который лежит на операционном столе где-нибудь во Владивостоке. Без тени сомнения говорю, потому что страха у меня нет (если возникнет — он непременно прочтется). Мне он вообще неведом: благодаря огромному опыту все уже автоматически происходит... Когда, к примеру, хороший водитель ведет свой автомобиль, он же не думает, как и что в нем переключать, а просто едет. Некоторые вон и завтракают, и обедают за рулем, не останавливаясь, — могут даже компьютером заниматься. У меня то же самое...

Иной раз спрашиваю людей: «Кто я такой?». — «Анатолий Михайлович», — отвечают. «Оно-то так, но не совсем. Кто же?». — «Врач-психотерапевт». — «С одной стороны, да, а с другой — нет. Точнее, точнее...». Молчат — не знают, что и подумать. Наконец чей-то голос доносится: «Ну так скажите же, кто вы?», после чего открываю свою тайну: «Я робот!». Все у меня происходит автоматически, и мое делание, как это ни парадоксально, сводится к ничегонеделанию. Ну что, казалось бы, может изменить человек в другом человеке? Да ничего — другое дело, если, используя законы, ты устраиваешь для него ловушки.

Если, допустим, я поставлю себе цель, чтобы у вас потемнела кожа, не буду твердить, как попугай: «Спать! У вас все больше и больше темнеет кожа, а на счете 25 она вообще станет бронзовой... Раз, два, три, четыре, пять...». Нет, я скажу только: «Дима, в спортивно-оздоровительном комплексе есть солярий — позагорайте там пару дней». Или: «Полежите-ка полчасика на Днепре». Конечно, вернетесь вы не таким бледнокожим, как были, но я ничего не сделал — просто использовал закон. Только таким способом можно вызвать у людей изменения.

— Вы говорили об обезболивании... 1 марта исполняется 20 лет вашему легендарному и никем не повторенному телемосту «Киев — Тбилиси». Иногда меня спрашивают: «Неужели это правда, что, находясь в Киеве, Кашпировский обезболил двух женщин, которых оперировали в Тбилиси?». — «Ребята, — отвечаю, — можно подвергать сомнению все, что угодно, но только не то, что видел своими глазами». Я — очевидец, свидетель: мне был 21 год, я сидел с вами в киевской студии на Крещатике, 26...

— ...стояли...

— ...да, точно...

— ...всю ночь. И вы, и знаменитый онколог Николай Бондарь, и супертяж, чемпион мира Анатолий Писаренко, и еще несколько человек — как сгрудились в 12 ночи у телеэкрана, так только в семь утра разошлись.

— Сейчас вспоминаю это, и дыхание перехватывает — мало ведь кто знает, что вы тогда были близки к провалу...

— Сегодня я уже это могу рассказать.

— Пожалуйста, потому что триумф видели все, а вот момент, когда все ускользало...

Март 1989 года. Тбилиси. Анатолий Михайлович со своими пациентками Ольгой Игнатовой (слева) и Лесей Юршовой. Сенсационный телемост позади

— Ну, во-первых, если бы случился провал, мы бы здесь не сидели. Насчет вас не скажу, но меня бы тут не было точно: до сих пор обитал бы в дремучих местах, неподалеку от Ходорковского, и если бы не я там оказался, то грузинские хирурги, которые в Тбилиси операцию проводили, — точно. Дело в том, что с самого начала телемоста я немножко расстроился. Почему? Если вы помните, плохо ставили свет, долго возились с камерами...

— Один из операторов был вообще пьян...

— ...это раз, никто из Министерства здравоохранения не пришел — два. Я ждал, что они интерес проявят (ведь и футболистам хочется, чтобы на трибунах было много болельщиков), но чиновникам от медицины было на все наплевать. Естественно, это вывело меня из равновесия, и выражение моего лица, на котором слегка проступило разочарование, было поймано кем? Двумя пациентками...

— ...которые находились в Тбилиси...

— ...и уже лежали на операционных столах. Им предстояли операции на брюшной полости, а это, не забывайте, самая шокогенная зона. Сам академик Иоселиани сказал впоследствии, что, сделай мы операцию на сердце, она уступила бы по значимости и сложности полостной.

— Этим двум женщинам, Ольге Игнатовой и Лесе Юршовой, насколько я помню, нельзя было делать анестезию — из-за аллергии они тут же бы умерли...

— Утверждать, что у них была аллергия на все обезболивающие вещества, не стану, но некоторых они действительно не выносили. (В какой степени, трудно сказать — все-таки до этого Лесю четырежды оперировали: давали и местный наркоз, и общий, значит, какие-то препараты она принимала). Думаю, Олю и Лесю можно назвать добровольцами: обе они хотели и избежать последствий наркоза, и провести операцию.

«НА РАЗМЫШЛЕНИЕ ОСТАВАЛИСЬ СЕКУНДЫ, И ТУТ НА ПОМОЩЬ ПРИШЕЛ ОПЫТ — ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОДИН ОПЫТ...»

— Помню картинку на маленьком мониторе: крупно их глаза, ваши (только они в Тбилиси, а вы в Киеве) и тот момент, когда...

— Я скажу, какой это был момент. Сперва думал одновременно их обезболить, однако в операционную привезли сразу обеих, и не вышло. Интуитивно почувствовал: не получится, и тогда действовать решил раздельно. Начинаю с Оли — не идет, переключаюсь на Лесю — та же история, и я отчетливо вижу: если ее сейчас начнут резать, она будет испытывать боль. Снова переключился на Олю и все-таки ее сломал...

— И как — грохнули кулаком по столу!

— Немножко пришлось прикрикнуть... Ну да, и рукой по столу стукнул...

— У меня тогда сердце екнуло. Вы ей: «Закрой, Оля, глаза!», а она боится, дрожит, не реагирует...

— Сегодня, просматривая иногда запись, думаю: «Как же неправильно Олю вел — надо было иначе, лучше». Вот если бы сейчас проводил телемост, — о! — совсем по-другому бы действовал. По крайней мере, я бы не дал ей команду: «Закрой глаза!», но тогда во мне еще крепко сидели штампы из институтских учебников, в какой-то степени я был подвластен стереотипам.

Ольгу стали, наконец, оперировать — первой, а потом я увидел, что лицо ее побледнело и изменилось: на верхней губе выступили крупные капли пота, нос заострился... Она стала какой-то уставшей, вялой, и мне, как врачу, было понятно: это преддверие шока. Помните, я сказал: «Ну что же, давайте введем кофеин»? В тбилисской операционной Борис Гейман присутствовал — известный хирург и мой друг. Он: «Да, хорошо, сейчас...», а у меня мороз по коже: «Стоп! Сначала кофеин, а какой препарат следующий?». Все, телемоста нет, есть просто...

В начале 90-х Анатолий Михайлович приехал на ранчо к знаменитому боксеру Мохаммеду Али, и они даже провели символический бой

— ...неудавшееся шоу...

— Не шоу — вообще ничего, пустота. «Отставить, — даю задний ход, — никакого кофеина!». Нет, думаю, я по другому пойду пути. Вот, например, если сейчас живот втянуть и натужиться, давление тут же поднимется, а я знал, что Ольга работала в универмаге продавцом. «Оля, — ей говорю, — ты несешь мешок сахара на третий этаж», и как только она по ассоциации те ощущения вспомнила, давление мгновенно подпрыгнуло: было 80 на 50, а стало 140 на 80 и в этих показателях удерживалось уже до конца.

Конечно, преддверие шока было опасным: если бы из той ситуации я не вырулил, последовала бы смерть на операционном столе.

— Кошмар!

— Не то слово... Я, помню, окинул взглядом спины тбилисских хирургов и подумал: «Ребята, вы же не представляете, что над вами нависло». Бросил взгляд на академика Иоселиани: «Вы, такой добрый, славный человек, решились довериться мне, отдали в мои руки свою судьбу, а ведь пациентка может сейчас уйти на тот свет». Что делать? На размышление оставались секунды, и тут на помощь пришел опыт — Его Величество Господин Опыт...

— Этот телемост многие сравнивали потом с первым полетом в космос — ни до вас, ни после никто ничего подобного не предпринимал...

— Иногда говорят: «Обезболивание операции делали и до вас»...

— ...но не по телевидению же!

— Даже не в том дело. Главное — это происходило дистанционно, за две тысячи километров... Вот если сейчас мы заберемся на стол, сможем стоять так довольно долго, — правда? — а ну-ка попробуйте на него встать, если он будет поднят на высоту 10 этажа. Представьте себя на месте пациентки. Вот ее привезли в операционную, а Кашпировского рядом нет. Лязг инструментов, запах медикаментов, сейчас будут резать. «Кого? Меня? Без наркоза?». Они напряглись — в первую очередь инстинктивно, но мне с этим справиться удалось.

— Коль речь зашла о космосе... В свое время вы говорили мне: «Эх, туда бы слетать» — у вас что, такие мысли действительно были?

— Еще в середине 90-х я загорелся идеей возобновить телевизионную помощь людям, но сначала надо было как-то восстановить у них правильное впечатление о моем методе, изуродованное лживыми статьями (а вы, как никто, знаете, сколько грязи на меня вылили!). Для этого существовал единственный путь — новые телемосты, и я решил провести обезболивание из космоса.

— Вы на орбите, а пациентки тут, на Земле?

— Именно так. За то время, что я находился бы в космосе, планировал обезболить 10 операций плюс провести 10 передач на весь мир. Конечно, результаты такого воздействия были бы потрясающими.

«ВАМ НЕ ВСЕ ЛИ РАВНО, — СПРОСИЛ Я ПРОФЕССОРА, — ГДЕ Я УМРУ: НА ЗЕМЛЕ ИЛИ В КОСМОСЕ?»

— И вы представляли себе, как стартуете на Байконуре, как будете парить в невесомости по орбитальной станции?

— Представлял, но сперва отправился в Звездный городок к начальнику Центра подготовки космонавтов дважды Герою Советского Союза Петру Ильичу Климуку, который меня очень хорошо принял. «Слушайте, — говорю ему, — если мы сделаем 10 операций из космоса и снимем об этом фильм, тут у вас...

Дмитрий Гордон и Анатолий Кашпировский. Москва, январь 2009 года

— ...очередь из желающих будет стоять...

— А сколько заработаете денег! В Звездном городке все изменится, для отечественной космонавтики это будет прорыв. Ответил он кратко: «Вопрос решается через начальника нашего медицинского управления». С этим человеком мы вскоре встретились в том же Звездном, и он дал добро. Оставался только директор Федерального космического агентства России Юрий Коптев, а когда и он эту идею одобрил, началась комплексная проверка состояния моего здоровья. Я прошел все, медики ни к чему не могли придраться.

— При таком, как у вас, здоровье, немудрено...

— Единственное, чего я не мог выносить (хотя умудрялся), — это вращение на кресле Кука. Мало того что ты вращаешься, нужно еще наклоняться: то лбом достаешь колен, то затылком — планку. Сначала в одну сторону крутишься, потом в другую, а доктора считают: «22, 22, 22»... Как только это испытание началось, мне стало плохо: все вверх ногами перевернулось, я туда-сюда, давай изворачиваться, чтобы не упасть... Не чувствовал, что на самом-то деле сижу ровно. Давление подпрыгнуло до 170-ти, пот пошел градом...

Когда проходишь это вращение, в кресле сидишь обнаженным, а к рукам, к голове — по всему телу — масса датчиков прикреплена... Пишется электрокардиограмма, измеряется давление, фиксируется энцефалограмма — все сразу, а ты крутишься: потом стоп — и в другую сторону. Через три... нет, через две минуты я стал белее мела, и меня отвели в другую комнату, где я вывел формулу счастья. Оказывается, она состоит в том, чтобы с головой, обложенной льдом, лежать на топчане и осознавать, что тебя уже не вращают на кресле Кука.

Этот эксперимент, кстати, временно вышиб у меня память. В тот вечер я выступал в московском кинотеатре «Баку», и мне нужен был ключ, чтобы пройти в свой кабинет. «Дайте мне, — говорю дежурному, — дайте... ну, это... чем открывают». Забыл и слово «дверь», и слово «ключ»...

— Ничего себе!

— Самым, однако, неприятным в этой ситуации оказалось то, что мое самолюбие было до предела задето. Как это так: я, мужчина, спортсмен, и не могу две минуты крутиться на кресле? Медики между тем сообщили: «Все, мы вас списали — не годитесь!». — «Да, — не унимался я, — но как же 10 операций? Дайте еще шанс!». Понимая, что никто, кроме меня, обезболивания из космоса не сделает, они согласились, и знаете, шесть минут я прокрутился, и рвоты уже не было.

Потом улетел в Штаты и там упражнялся, где только можно. Плавал ли в океане, ехал ли в автомобиле — все время крутил головой, наклонялся. Самым страшным для меня, кстати, было упражнение Чкалова.

— Это какое же?

— Дома попробуйте, только предварительно позаботьтесь, чтобы вокруг не было мебели. Итак, встаньте под абажуром, поднимите вверх голову и, неотрывно глядя на лампу, крутитесь. Сразу же вас понесет то на диван, то на шкаф — куда угодно. Противное упражнение (говорят, Чкалов его чуть ли не полчаса подряд делал), но я снова и снова заставлял себя повторять и его, и кувырки в воде, и все прочее. Наконец, почувствовал: готов.

Приезжаю в Москву, в медицинский центр на Габричевского, 7. Три минуты — и таз передо мной наполнился определенным содержимым. «Все, Анатолий Михайлович, — говорят доктора, — три захода: следующий результат уже никуда не идет». Я в ответ: «Дайте четвертый, последний шанс». Они согласились, и что вы думаете? 10 минут вращался на гоноре — даже не шелохнулся. Ко мне подошел профессор, взглянул: «Лоб влажноват, не годится» (хотя жара тогда стояла — не дай Бог!). «А вам не все ли равно, — спрашиваю, — где я умру: тут или там? Только честно». Он плечами пожал: «Вы знаете, все равно». — «Ну так дайте мне шанс отдать концы там, — убеждаю его. — Пишите: «Здоров». Он так и сделал...

— Да вы что?

— Да, но... К сожалению, моему полету в космос помешали другие причины, однако я не могу их сейчас назвать... Возможно, через несколько лет озвучу...

«ЧЕМ ДАЛЬШЕ — ТЕМ БЛИЖЕ, ЧЕМ ХУЖЕ — ТЕМ ЛУЧШЕ»

— Умереть в холодном, безжизненном пространстве, вдали от людей — идея оригинальная, а вы вообще-то задумывались когда-нибудь о том, где и как вас может настичь смерть?

— Где и как — не думал: знаю только, что умирать надо красиво.

— Это как?

— «Не жалею, не зову, не плачу...» — помните у Есенина? Все-таки в жизни я часто сталкивался с обратными примерами, когда люди уходили на тот свет некрасиво, проклиная других, упрекая: вы, дескать, остаетесь, а я... Я много смертей видел, но давайте-ка лучше вернемся к космосу. Когда возникли препятствия, я решил поступить по-другому. В этом проекте, замечу, участвовал Алексей Митрофанов — мой давнишний товарищ...

— ...депутат Государственной Думы, бывший соратник и правая рука Жириновского...

— Да, так вот, мы придумали снять художественный фильм по книге Чингиза Айтматова «Тавро Кассандры». Автор написал даже сценарий, а сюжет такой: один космонавт улетел в космос и не хочет возвращаться назад, потому что, когда женщины на Земле беременели, у них на лбу выступало пятно — тавро Кассандры. Это был знак, что люди живут неправильно, что в обществе надо что-то менять, и вот оттуда, из космоса, главный герой пишет письмо Папе Римскому...

Мы договорились: всем объявим, что на орбите будем снимать фильм, а после взлета мне уже никто не сможет помешать осуществить главное и все будет отлично. Для маскировки, чтобы никто ко мне не придирался, решили подыскать дублеров. Им было и невдомек, что никогда в жизни их в космос никто не возьмет. Режиссер Юрий Кара, мой приятель, — человек очень оперативный. Сразу же полетел в Голливуд, поговорил там со Сталлоне, с Ван Даммом — с известными людьми, чьи имена на слуху, но они были связаны контрактами. Тогда он махнул в Лондон, где предложил роль сводной сестре Пола Маккартни Рут. Она согласилась: «Готова», таким образом, в Звездном нам предстояло тренироваться, а потом полететь в космос и там не только обезболивать операции, но еще и любовь крутить — по крайней мере, экранную.

Потом появился Владимир Стеклов — очень талантливый актер, я его обожаю... Правда, когда его первый раз увидел, он сидел такой набундюченный — похоже, приревновал. «Какой неприятный тип», — пронеслась мысль (уже позже, посмотрев фильм «Последний бой майора Пугачева» с его участием, я в него просто влюбился).

Стеклов тоже рассчитывал, что полетит в космос и будет там сниматься, но кому это, извините, надо? Дело необходимо было делать, создавать не выдуманную фантастику, а настоящую. Вот, например, если бы сказали: «Затра в 19.00 пройдет первая операция с обезболиванием из космоса. Проходить она будет в Англии. Пациенту, которого Кашпировский никогда не видел, прооперируют брюшную полость — ушьют вентральную грыжу». Космический корабль тем временем дальше летит. В следующей стране будет проводиться ампутация левой конечности, в следующей — удаление, допустим, язвы желудка — такая круговерть бы пошла, понимаете? Это же интересно! Ну представьте, что вы такое объявление читаете или слышите по телевидению — где в 19.00 будете?

— Возле телевизора, разумеется...

— И так — вся страна, да что там, весь мир от экранов бы не отходил. Я, Дима, на это шел и ни капельки не боялся, потому что знал: чем дальше — тем ближе, чем хуже — тем лучше: есть такой парадокс...

— Ну вы же заставили весь Советский Союз сидеть у телевизоров, когда проводили свои незабываемые сеансы...

— Этому есть объяснение: людям было интересно узнать что-то новое о человеческом роде-племени...

— ...и чудо влекло, правда?

— Не так чудо, как стремление к истине. Они ведь не слышали от меня, что вот, дескать, такой я необыкновенный, что-то якобы заряжаю — я просто поднимал человека, и он, например, сообщал: «А у меня прошла аневризма аорты», а сколько зрителей имели такую же аномалию?

— Тут же по всей огромной стране бесследно исчезало множество аневризм — так?

— Ну, конечно.

— Получается, что не только дурной, но и хороший пример заразителен?

— Правильно. В 2005 году в Кливленде ко мне подошел мужчина и вручил письмо. Сразу же я его не посмотрел — открыл конверт уже в гостинице, и оттуда выпали две фотографии человека в военной форме. Читаю: ух ты!

Оказывается, это первый комендант Кабула и последний комендант Кандагара, генерал. Вплоть до 89-го года у него была аневризма аорты, после инфаркта передние и задние стенки и перегородки сердца стали совсем никудышными, но когда он смотрел мои передачи, у него все прошло. Мало того, исчезли еще и шрамы от множественных ножевых и пулевых ранений. Он это пишет черным по белому, это письмо у меня сохранилось и будет размещено на сайте...

«ДЕНЬГИ САМИ ШЛИ МНЕ В РУКИ, И КАЗАЛОСЬ, ЧТО НИ КОНЦА, НИ КРАЯ ЭТОМУ НЕ БУДЕТ»

— Вы пережили сумасшедший успех — я своими глазами видел многотысячные стадионы и дворцы спорта, где вы выступали по нескольку раз в день и где даже яблоку негде было упасть. По вашему признанию, в конце 80-х вы стали первым советским миллионером — скажите, заработанные миллионы превратились потом в миллиарды, вы смогли их удачно вложить?

— Те миллионы по сегодняшним меркам — копейки, просто мне казалось тогда, что этот процесс безграничный и ни конца, ни края ему не будет. Поэтому я разбрасывал деньги налево-направо, дарил людям квартиры, машины... Как-то ко мне в Москву прилетел из Саратова председатель облисполкома, Герой Социалистического Труда. «Умоляю, — сказал, — приедьте к нам в город: мы для вас дом построим»... Я долго отнекивался, но с третьей попытки он таки меня уболтал.

Приезжаю, короче, в Саратов, выступаю... Поселили меня, между прочим, в гостевом обкомовском особняке. Ну что вам сказать: три этажа, баня, сауна, тренажерный зал, бильярдная, кухня метров 50, не меньше...

— Было где разгуляться...

— ...но им не терпелось дом для меня возвести. Словом, начальник УВД, все местное руководство ведут меня прямо на берег Волги: «Вот прекрасный участок, поставим высокий забор». Ну что было делать — надо же как-то разговор закруглить. Махнул я рукой: «Ну стройте» — и улетел, а месяцев через восемь-девять звонок: «Анатолий Михайлович, приезжайте принимать особняк». — «Боже ты мой, — думаю, — это же надо снова туда возвращаться, но зачем мне Саратов?». «Знаете, — говорю, — я не поеду». — «Да вы что! Мы же такой громадный и красивый дом возвели». — «А, ладно, обойдусь без него». В общем, отказался. Ну какой диагноз мне можно поставить?

— Почему же вы так легко относились к деньгам? Они вроде сами шли в руки, а вы от них словно отмахивались...

— Это потому, наверное, что сами шли.

— У вас после того безумного финансового успеха были периоды нищеты?

— Нищим не стал, но несколько раз был к этому близок. Во-первых, жизнь так сложилась, что семья оказалась разбросанной по разным уголкам земли: мама в Виннице, дочь — в Киеве, сын — в Соединенных Штатах... Такая вот круговерть получилась, и мне приходилось курсировать из одной страны в другую и всех содержать. Во-вторых, наехали все эти завистники. Я не могу передать, сколько лжи обо мне писали, сколько глупостей разных придумывали. Утверждали, например, что передачи мои причиняют вред, что в них есть гипноз. Слушайте, гипноз не стоит против внушения выеденного яйца!..

— ...да и гипноза-то не было...

— Никакого! Ни при телеоперациях, ни на выступлениях он совершенно не нужен, и хотя иногда я использовал прежние навыки, эти отголоски старой советской психотерапии были, скорее, как палки в колеса. Поймите, у каждого человека гипнотическое состояние дважды в сутки бывает: вечером, когда он засыпает, и утром, когда просыпается. Считается, что в этом состоянии наш мозг более податлив к тому, чтобы зафиксировать какую-то информацию, он не критичен, и это правда. Допустим, кому-то внушают: «Вы больше не заикаетесь, вы хорошо спите, у вас прошло то, другое, третье, десятое...».

— ...и что?..

— ...и тем самым дают установку на выздоровление, но если не говорить ничего, а просто погрузить в гипнотическое состояние, то и изменений не будет. Мы завершим сеанс, через пару часов уснем, к нам придут первая, вторая, третья и четвертая гипнотическая стадии, а под утро аномалии, патологии и болезни вновь о себе напомнят. Сколько людей умирает во сне, поэтому, я вам скажу, значимость гипноза страшно гиперболизирована. Никто из его приверженцев не думает: «Минуточку, надо в придачу к нему еще и внушение производить, на что-то ориентировать, какую-то давать программу».

— Наверное, необходим еще внешний вид соответствующий (имею в виду того, кто внушает), чтобы элементарно поверили?

— Даже без всякого вида... Достаточно просто сказать: «Люди добрые, вам будет хорошо», а если уж речь обо мне, разве я говорил: «Товарищи, вам будет плохо, у вас начнется эпилепсия, вы будете мучительно умирать»? Нет, ничего подобного зрителям не сулил — в отличие от некоторых горе-ученых. Слушайте, как у них рука поднялась писать, что после телепередач Кашпировского у некоторых больных возникали опухоли головного мозга?

— И уже этим внушали, кстати, что такое возможно...

— Да, причем внушали целенаправленно и цинично: это была так называемая ятрогения — болезнь от врача. Сейчас определенный круг лиц козыряет именем ушедшего из жизни профессора, который лгал, будто от меня возникает шизофрения. Думаю, он упал не только в моих глазах — как, ну как можно такое всерьез утверждать?

— Зависть, Анатолий Михайлович, зависть...

— (Вздыхает). Допустим, я обращаюсь к публике: «Добрый вечер, уважаемые зрители! Только что я вернулся из Ташкента, где у мужчины прошло то-то». Толчком к возникновению шизофрении это не является, в штаны никто не наложил, не умер — все нормально.

— Шизофрении от хорошего быть не может!

— А от плохого? Тоже нет! Сколько людей прошло через концлагеря — разве стали они шизофрениками? Это заболевание возникает из-за других причин, но в чем меня только не обвиняли! Ну идиотство, понимаете?

— В конце 80-х — начале 90-х там, где крутились большие деньги, тут же появлялись бандиты. К вам, интересно, братки подъезжали, пытались заставить вас поделиться с ними баснословными прибылями?

— Да, ко мне они подходили.

— Серьезные были люди?

— Очень, но выглядело все дружески и никто у меня ничего не просил — я был неприкосновенный. В Ростове-на-Дону, помню, в час ночи явилась целая группа. Смущаясь, эти ребята сказали: «Извините, что поздно, — у нас были дела. Хотим вас поблагодарить, потому что наши женщины: матери, сестры, жены — излечились от многих заболеваний» — и подарили такую дорогую икону, что вы себе даже не представляете.

— То есть не с вас мзду потребовали, а сами еще поделились?

— Ну, не знаю, поделились ли... Я почему-то не сомневался, что эта икона не отнятая и не краденная, но на всякий случай спросил: «Откуда?». Они не ответили...

В 92-м году в Луганске тоже парни пришли — матерые такие, бывшие борцы... Явились утром, мялись, мялись и наконец выдавили: «Расскажите, пожалуйста, про Мохаммеда Али». Ничего удивительного — этого великого боксера они уважают. «Ну что же, садитесь», — им предложил. Гости примостились на диване в рядочек и слушали как завороженные мой рассказ о нашей встрече с Али. Потом встали, а на прощание произнесли: «Если вдруг где-нибудь что-нибудь, только позовите, и мы тут же приедем в любую точку страны».

— Я почему этот вопрос задал — есть просто знаменитый анекдот: дескать, приходят к Кашпировскому рэкетиры...

— Да (морщится), я его знаю. Такой себе анекдот, не очень и остроумный...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter