Бывший главный редактор газеты «Вечерний Киев» Виталий КАРПЕНКО: «В 41-м году немцы схватили мою мать и повели в Бабий Яр. Она была чернявая, и фашисты подумали, что еврейка. Мне было всего несколько месяцев, я был у нее на руках...»

Виталий Афанасьевич Карпенко — легенда новейшей украинской журналистики. С 1985 по 2001 год он был главным редактором газеты «Вечiрнiй Київ», которая стала флагманом перестройки в Украине. Под руководством Карпенко газета достигла рекордного тиража в 576 тысяч экземпляров. Поэт Иван Драч в одном из своих выступлений сказал, что «Вечiрнiй Київ» сделал для демократизации столицы больше, чем все демократические партии, вместе взятые. На волне популярности издания в 1990 году Виталий Карпенко был избран депутатом Верховной Рады, вошел в состав Комиссии по вопросам гласности и средств массовой информации. Кандидат филологических наук, доктор общественно-экономических наук, ныне он заведует кафедрой журналистики в университете «Украина». В 2007 году был отмечен орденом «За заслуги» III степени. Автор множества публицистических книг и учебников по журналистике. В свои 67 лет о заслуженном отдыхе даже не помышляет.

«ЗА ГОД ПАРТИЙНАЯ ЭЛИТА СЪЕДАЛА 17,5 ТОННЫ БУЖЕНИНЫ,21 ТОННУ ШЕЙКИ,18 ТОНН КОПЧЕНОЙ КОЛБАСЫ»

— Виталий Афанасьевич, как вы думаете, почему именно вас тогда, в 85-м, назначили главным редактором «Вечiрнього Києва»?

«Мое нынешнее мировоззрение сформировалось в годы перестройки, когда был взят курс на гласность». Левко Лукьяненко, Павло Мовчан и Виталий Карпенко на одном из митингов

— В тот момент в газете сложилась неспокойная обстановка. Ее все время критиковали. Шли кляузы от сотрудников друг на друга. Первым секретарем горкома партии был Юрий Николаевич Ельченко, который ко мне хорошо относился. Он обратился в ЦК: «Надо укреплять кадры в «Вечiрньому Києвi». Нужен другой редактор. Помогите!». Ему сказали: «Бери кого хочешь». Выбор пал на меня, в то время инструктора сектора прессы ЦК партии с пятилетним стажем.

Я ушел на редакторскую работу с удовольствием, хотя это очень напоминало отправку в горячую точку. Газету еще не завозили в киоски, а уже приходила машина, которая доставляла свежий номер в горком, в ЦК. Там каждый материал внимательно прочитывали, подчеркивали то, что заслуживало внимания, и клали Щербицкому на стол. Он часто реагировал на наши публикации.

Например, напечатали мы крохотную заметку о том, что в киосках нет обещанного размена монет для телефонных автоматов. Как раз проходил съезд Компартии Украины. Щербицкий вызвал министра связи и устроил ему разнос: «Как это так? Идет партийный съезд, а люди не могут позвонить, чтобы высказать свое одобрение!». И сразу появились монеты.

Газета первой среди партийных изданий начала критиковать парторганизации, выступать против номенклатурных привилегий. Затрагивали мы и другие острые, волнующие всех проблемы.

— Как вы на это осмелились? Сверху было дано добро?

— Никакого одобрения мы не ждали, а брали пример с «Московских новостей», «Аргументов и фактов», журнала «Огонек» Виталия Коротича. Когда меня вызывали в горком, в ЦК и возмущались: «Что ты пишешь?», я отвечал: «Партия ориентирует нас на гласность, на критику и самокритику, на самоочищение. Горбачев сказал то-то и то-то... Я выполняю директивы партии».

— Помню, какой шок у рядовых киевлян вызывали эти статьи!

— Мы не просто писали, что для высших партийных чиновников изготавливаются спецхлеб, спецмолоко, спецколбаса, спецводка, а приводили конкретные цифры: 68 тонн деликатесов, изготовленных на фабрике по переработке птицы (59 процентов от всего выпуска), поступало в столовые ЦК и бывшего IV Управления Министерства охраны здоровья, где лечилась партийно-советская элита. Эта элита съедала за год 17,5 тонны буженины, 21 тонну шейки, 18 тонн копченой колбасы...

Рассказали о закрытой мастерской «Коммунар», где высшему начальству, их женам и детям за символическую плату шили костюмы, шубы, шапки... Для этой мастерской планировались убытки на 150-160 тысяч рублей ежегодно.

— А сами вы, работая в ЦК, разве не пользовались привилегиями?

— Приходилось заходить на так называемый хозяйственный двор Управления делами ЦК на улице Орджоникидзе. Он находился возле работы, что было удобно.

— Вас потом этим не попрекали?

— Есть такой анекдот. Поступающего в партию спрашивают: «Водку употребляете?». И что отвечать? Сказать, что не пьет, — не поверят. Сказать, что пьет, — не примут. Он говорит: «Употребляю, но с отвращением». Вот и у меня так же.

Инструкторов допускали лишь в столовую во дворе, где все было дешевле и качественнее. Там же находился буфет, где можно было купить копченую колбасу. Мы не считали это привилегиями. Тогда в магазинах зияли пустые полки. В Чернигове у секретаря обкома как-то на улице открылся багажник машины, и оттуда посыпались мясные деликатесы. Люди это увидели, и началась «колбасная революция». Многотысячные митинги возле обкома шли до тех пор, пока не поменяли руководство.

— Верхи что-то предприняли против вас?

— В ЦК в узком кругу обсудили тему привилегий и решили все опровергнуть, чтобы успокоить общественность. Первый заместитель председателя Совета министров Качаловский через РАТАУ (Радиотелеграфное агентство Украины) дал интервью, в котором заявил, что никаких привилегий нет. Материал передали по телетайпу с грифом: «Напечатать всем республиканским, областным партийным газетам и... «Вечiрньому Києву». Значит, надо исполнять.

Мы это напечатали — вроде как сами себя высекли. Но что дальше? Помещаем письмо, в котором нас спрашивают: «Вот вы писали о привилегиях, почему адрес, где находится «Коммунар», не указываете?». И мы ответили: адрес мастерской — такой-то. Народ туда и повалил: «Здесь дают шапки?».

«ЩЕРБИЦКИЙ ГОВОРИЛ: «СКОЛЬКО МОЖНО ТЕРПЕТЬ ЭТОГО КАРПЕНКО?»

— Случались у вас ошибки?

— Не без того. Каждый год 22 мая, в день перезахоронения праха Тараса Шевченко, возле памятника Кобзарю в Киеве собираются почитатели поэта, чтобы почтить его память. Этих людей сразу брали на заметку, и начинались преследования: их снимали с работы, отчисляли из вузов, исключали из партии и комсомола. Во время перестройки репрессии прекратились, а в 88-м году местному райисполкому даже разрешили возложить цветы к памятнику.

Мы на радостях разразились статьей, в которой допустили ошибку: написали, что цветы были возложены от Верховной Рады и ЦК Компартии Украины. Меня сразу — на бюро горкома и давай отчитывать: «Как вы могли такое написать? Ведь никаких венков от ЦК и правительства не было».

Довели меня до того, что я выпалил: «Ну и плохо, что не было. Придет время — будут!». И представьте, через два года, когда я уже был депутатом, почти вся Верховная Рада в полном составе пришла к памятнику с цветами. Был тут и секретарь ЦК Леонид Кравчук. Я стоял взволнованный до слез и благодарил судьбу за ошибку, которая оказалась пророческой.

Еще один случай. После чернобыльской трагедии к 9 Мая мы напечатали фотографию «Київ сьогоднi». Снимок был панорамный, поэтому машины на нем казались малюсенькими, а люди — еще меньше. Я поместил это фото без всякой задней мысли. Вызывает к себе Ельченко: «Скажи честно, это провокация? Тебя подставили?». — «Почему?». — «После Чернобыля все западные радиостанции кричат, что люди уезжают из города. А ты даешь фотографию будто бы в подтверждение этого: пустынные улицы, и написано: «Київ сьогоднi».

После Ельченко меня прорабатывал Ивашко, второй секретарь ЦК по идеологии. Он говорил со мной строго, нахмурив брови: «Что вы вытворяете? Как допускаете? Мы подумаем, что с вами делать».

— И что они придумали?

— Тогда обошлось: послушали на бюро горкома, предупредили. Ну а позже... В общем, я их допек. Мне потом рассказали: во время обеда — там, как обычно, весь ЦК собрался — Щербицкий возмущенно сказал Константину Масику, возглавлявшему Киевский горком партии: «Сколько можно терпеть этот «Вечiрнiй Київ» и этого Карпенко? На следующем пленуме снимите его с работы и исключите из партии! Чтобы другим неповадно было».

Помню, был вторник. Вдруг звонок от Масика: «Ты когда идешь в отпуск?». — «Со следующего понедельника». Он так властно: «Идешь с завтрашнего дня, и тебя нет в Киеве!». Положил трубку. Я сразу понял, что это не просто так, и тут же уехал на дачу. В субботу включаю радио: состоялся пленум горкома, на котором должны были рассматривать мое дело. А поскольку меня нет, рассмотрение переносится на следующий пленум. Такое было правило: персональные дела заочно не рассматривать. Нет человека — нет и вопроса.

А следующий пленум был уже без Щербицкого. И мое дело как-то забылось, потеряло актуальность. Масик позже говорил: «Помнишь, как я тебя выручил?». Я ему очень благодарен, хотя спасал он не только меня, но и себя тоже. Константин Иванович перед этим провалился на выборах в Верховный Совет Союза, и позиция его была очень шаткая. А газета была очень популярной, и неизвестно, как бы отреагировали киевляне на изгнание главного редактора.

— Выходит, просчиталось партийное руководство УССР, назначая вас редактором «Вечерки»? А ведь вы были, простите за прямоту, воспитанником системы...

— Я действительно окончил Высшую партийную школу в Киеве, три года занимался в Академии общественных наук при ЦК КПСС в Москве. Но мне посчастливилось: я имел доступ в специальное хранилище, где, готовя диссертацию, изучал стенограммы партийных съездов и пленумов. Читал выступления Бухарина, Рыкова... Заходить туда с блокнотами не разрешалось, но запоминать прочитанное никто не мог запретить. И там у меня открылись глаза на многие вещи. Все, что я узнавал, очень отличалось от изложенного в официальных пособиях по истории партии.

После окончания академии меня пригласили в журнал «Комунiст України» на должность ответственного секретаря, но работал я там недолго. Вскоре меня забрали в ЦК, как ни отказывался от такой «чести».

Окончательное решение было за первым секретарем Владимиром Васильевичем Щербицким. А у него было правило: на разговор с новым сотрудником он выделял ровно 20 минут, ни больше ни меньше. Помню, нас было трое. Он где-то задерживался. Наконец входит в приемную с главой КГБ Федорчуком. Поздоровался и, показывая на нас, говорит генералу: «Эти все в ЦК рвутся. Шутка».

— Какое у вас о нем сложилось первое впечатление? Что приметили в его привычках, в поведении?

— Он, пока говорил, выкурил три сигареты — американские, как сейчас помню. Беседовал без всякой предвзятости, не устраивая экзаменов, как это любят порой высшие начальники. Он хотел увидеть, что за люди приходят в ЦК, и подчеркнуть, насколько важна работа в высшем партийном аппарате. Деловой, простой в общении... Но это было мое первое и последнее впечатление, потому что больше я с ним лично не встречался. Так — на разных собраниях и совещаниях.

«СЕМЕН ЮФА, КОТОРЫЙ ОБОБРАЛ ТЫСЯЧИ ЛЮДЕЙ, ХОТЕЛ КУПИТЬ «ВЕЧIРНIЙ КИЇВ»

— Ваша газета открыла всему миру правду о массовых захоронениях в Быковнянском лесу под Киевом. Их списывали на зверства фашистов, а на самом деле это были жертвы НКВД. Как цензура пропустила такие публикации, ведь ее тогда еще никто не отменял?

— Более того, она постоянно ужесточалась. У всех редакторов на столе была брошюра «Перечень сведений, запрещенных в открытой печати». Каждый год она дополнялась новыми инструкциями.

В Быковне пацаны играли черепами с пулевыми отверстиями в затылке. А немцы в затылок не стреляли, они всех ставили в ряд и косили из пулемета и автоматов. Были и другие доказательства того, что это злодеяния НКВД. Люди об этом говорили, а мы писали. Чтобы расставить все точки над «i», была создана третья по счету правительственная комиссия во главе с министром внутренних дел Гладушем.

Эту тему хорошо освещал Александр Швец (ныне главный редактор газеты «ФАКТЫ». — Авт.). Я поручил ему написать о том, чем занимается комиссия. Мы подготовили большую подборку материалов — «Биковня: шлях встановлення iстини не простий». Там было письмо, где говорилось: «Я, Иван Мовчан, с 1928 года служил в 3-м отделении Киевского УНКВД рядовым бойцом охраны. Трижды брал участие в расстрелах.... Первый раз это случилось в начале апреля 1934 года. Нас было девять бойцов. Мы привезли восемь человек для расстрела. У одного из них был кожаный пиджак. Командир сказал, чтобы я пиджак взял себе, поэтому я стрелял в голову, чтобы его не испортить. Я убил четверых.... Простите меня, люди добрые».

Мы эту подборку проанонсировали: «Завтра читайте о Быковне», но цензор сказал, что ее должен завизировать председатель правительственной комиссии. Звоню Гладушу, он: «Никаких проблем, присылайте вашего человека с подборкой, я завизирую». Говорю Швецу: «Саша, бери гранки и в МВД!». Он туда поехал, а его не впустили — вернулся ни с чем.

— Гладуш приказал не пускать корреспондента?

— Я связался с министром, он оправдывался: мол, забыл охрану предупредить. Подборку пришлось снять. Швец подготовил объяснительную для читателей, где написал, что правительственная комиссия против публикации: мол, нет документального подтверждения показаниям свидетелей. Выходит, нотариус должен заверять рассказы о том, что люди видели? Это же абсурд!

После этого звонит мне Гладуш: «Что ж это вы ведете атаки на министра внутренних дел?». — «Не на министра, а на председателя правительственной комиссии». — «Это уже легче, но я ничего не запрещал». — «Вы действительно не запрещали, а просто не завизировали подборку». — «Я хотел бы, чтобы в дальнейшем мы сотрудничали теснее, чем до сих пор». Знаете, подборка вышла только через полгода.

— Читатели тогдашней «Вечерки» наверняка помнят громкие судебные разбирательства, в которые была втянута газета...

— Самый большой резонанс получил суд с министром обороны Шмаровым. Все началось с моей статьи, которая называлась «Державний переворот». В ней я рассказал о том, что Шмаров не легитимно, игнорируя Генеральный штаб, задумал военную реформу и поручил разработать ее в Пуще-Водице группе генералов.

Суть реформы сводилась к тому, что ликвидировались округи, которые остались от Советского Союза, а это вело к нарушению связей и потере управления войсками. Но самое главное — предлагалось строить армию по региональному принципу, переведя ее на финансирование через местные бюджеты. Представляете, что могло бы быть, если бы Донбасс и Галичина имели свои армии?

Шмаров подал на нас в суд. Начался процесс. Было очевидно, что все заранее запланировано и запрограммировано: Шмаров должен выиграть. На нашу доказательную базу судья не обращала внимания. У нас был единственный способ защиты, и мы его использовали — печатали стенограмму судебных заседаний. Газету быстро разбирали, все говорили об этой тяжбе. В верхах начался переполох.

Судья приняла решение: иск Шмарова удовлетворить частично. То есть обязать редакцию опровергнуть приведенные в газете факты и компенсировать нанесенный министру моральный ущерб в размере 315 миллионов купонорублей. Опровержение мы так и не дали, истцу ничего не заплатили, а он и не настаивал. Сразу же после судебного процесса Шмаров подал в отставку по собственному желанию.

— Вашу газету пытался кто-нибудь купить?

— Нас хотел проглотить президент фирмы «Меркурий» Семен Юфа, который обобрал тысячи людей. Мы напечатали рассказ одного врача о том, что на самом деле представляет собой так называемый «Юфовый куриный суп», которым были завалены все магазины. Пенсионеры его покупали, потому что стоил он копейки. Наш автор изучил содержимое пакетика и не обнаружил там ничего куриного, только химикаты, вредные для людей пожилого возраста и беременных, а также имитатор запаха.

Мне предложили встретиться с представителем Юфы, который грозил нам судебным разбирательством. Я не сразу, но согласился. Присылает он ко мне своего заместителя, и тот сразу, прямым текстом: «Мы хотим вас купить». — «Как вы себе это представляете?». — «Мы внедряем новую технологию в цвете, покупаем технику, устанавливаем высокую зарплату в валюте для всего коллектива, отдельно — для редактора и редколлегии. Но, чтобы защитить наши интересы, внедрим в редакцию группу своих журналистов».

Тогда я ему говорю: «Мы стали независимыми еще при советской власти, и сейчас у нас коллективное предприятие — редактор один ничего не решает». Он поморщился: «А это дело ваше. Мы же с коллективом говорить не будем, решим вопрос по-другому».

«Я ПОДПИСАЛ 11 ЗАЯВЛЕНИЙ ЖУРНАЛИСТОВ ОБ УХОДЕ ИЗ ГАЗЕТЫ — С ИНТЕРВАЛОМ В ПЯТЬ МИНУТ»

— Вы рассказали журналистам о предложении Юфы?

Виктор Ющенко, Анатолий Мокренко и Виталий Карпенко на Всемирном форуме украинцев в Киеве, 1999 год

— Я собрал людей, все им изложил. Сказал: «Я — против, а вы смотрите». Тем более еще свежа была история с газетой «Комсомольское знамя», которую купили, а через год сотрудников уволили, даже не выдав им зарплату и трудовые книжки. Все меня поддержали.

Отвергнутый Юфа подал в суд. Судья, явно ему подыгрывая, отбрасывает все наши доводы и принимает решение в его пользу. Истец, не дожидаясь, пока решение вступит в силу, дает объявление в газете «РИО» о том, что он набирает новый коллектив «Вечерки». Мы подаем кассационную жалобу в городской суд.

Хорошо подготовились к нему. Сами заказали экспертизу «Юфовых супов» в научно-исследовательском институте. Судья изучила официальное заключение и сказала: «На следующем заседании объявлю решение». Она явно не симпатизировала Юфе, поэтому мы не сомневались, что выиграем процесс. Даже подготовили иск к Юфе о возмещении морального ущерба, но подать его не успели. Служба безопасности наступила этому мошеннику на хвост, и он поспешил скрыться.

— Почему газета начала угасать? Это не связано с тем, что поменялись ваши взгляды, ваша позиция?

— Просто времена наступили тяжелые, и мы вынуждены были сбрасывать тираж, чтобы не вылететь в трубу. Подсчитали, например, что подписная цена не перекрывает стоимости и затрат на доставку листа бумаги, на котором печатается газета. Причин было много, но финансовая — одна из самых существенных.

У всех изданий наблюдался спад тиражей, не только у нас. Дорожала бумага, почта постоянно повышала тарифы на доставку... Союз журналистов Украины даже организовал забастовочный комитет. Я его возглавил, чтобы отстаивать интересы украинской прессы.

— Редакцию стали покидать ведущие журналисты. Говорят, в один день вы подписали восемь заявлений.

— По-моему, 11 — с интервалом в пять минут. Люди ушли за Александром Швецом в создаваемые им «Киевские ведомости». Психологически это был ощутимый удар по газете, что ни говори. Я говорил Швецу: «Не стоит ради создания новой газеты разрушать ту, что уже есть. Давай разделим коллектив: пусть кто-то останется, чтобы «Вечерка» не пострадала, а потом уйдет позже». Но, видимо, так было задумано. Впрочем, я ни на кого не держу зла.

— Почему они ушли?

— Потому что их перекупил Сергей Кичигин (ныне главный редактор еженедельника «2000». — Авт.), с которым мы разошлись. Он создал альтернативную газету «Киевские ведомости» на русском языке и угадал: заполнил нишу. А мы как раз отказались от русскоязычного варианта. Думали, что будет взрыв недовольства, потому что у нас было много русскоязычных подписчиков, но большинство читателей нас поддержало. Мы получили от силы два десятка писем против.

— Падение популярности газеты связывали также с тем, что вы стали печатать националистические и антисемитские статьи...

— Те, кто мне приписывают антисемитизм, глубоко ошибаются. Ничего такого у нас не было.

Первой газетой, которая напечатала статью президента Еврейского союза Украины Ильи Левитаса «Бабий Яр», — был «Вечiрнiй Київ». Кстати, Илья Левитас, когда меня встречает, всегда это вспоминает с благодарностью.

Я расскажу, как нас сделали антисемитами. Началось с того, что мы, публикуя статьи диаспоры, одно время не исправляли слово «жид», которое она использовала вместо слова «еврей». Но увидев, какую неоднозначную позицию это вызывает, я распорядился его править, дабы не дразнить оппонентов. Мы печатали разные точки зрения, и это главное. Но одной стороне это нравилось, а другой, естественно, нет.

Мы никогда не боялись публиковать критические выпады против нас. Помню, один ветеран партии прислал письмо, в котором поливал нас всякими словами: мол, дегенераты и тому подобное. Я отдал послание в печать и сказал, чтобы его не редактировали. Пришел ответственный секретарь, стал ко мне принюхиваться: не пьяный ли я? «Нельзя такое печатать», — говорит. Я его успокоил: «Не переживай, люди разберутся».

Опубликовав эту кляузу, мы получили взамен 200 с гаком писем, где досталось уже ее автору. В результате мы только выиграли. Одна женщина с завода Артема написала: «А правды о себе не побоитесь?». Мы на страницах «Вечерки» ответили ей: «Не боимся. И дальше пишите в том же духе». Потом у меня вышла книжка, которую я так и назвал: «Правды о себе не побоитесь?».

Два американских ученых прислали нам большой материал о том, как растет с каждым годом число погибших в Бабьем Яру. На Нюрнбергском процессе было сказано: казненных евреев было более 30 тысяч. В нашей печати стали появляться цифры — 50 тысяч, потом 100 тысяч, 200 тысяч и, наконец, уже 300 тысяч. Американские ученые написали, что столько евреев в Киеве не было вообще. И вот после этой полемической статьи мы вдруг стали чуть ли не черносотенной газетой, антисемитским органом.

Для тех, кто и сегодня обвиняет меня и мою газету в антисемитизме, сообщаю: в страшном 41-м году немцы схватили мою мать Александру Степановну и повели в Бабий Яр. Она была чернявая, и фашисты подумали, что еврейка. В последний момент за нее вступились соседи, буквально отбили у немцев.

— А где тогда были вы?

— У нее на руках... Мне было несколько месяцев...

«МНЕ ОБЪЯВИЛИ ВЫГОВОР, А ИЗ ЗАРПЛАТЫ ВЫЧЛИ СТОИМОСТЬ ИСПОРЧЕННОЙ БУМАГИ»

— Нет ностальгии по тем временам, когда вы были влиятельной фигурой в украинской журналистике?

— Всегда то, что было в молодости, вспоминается с ностальгией. Но я бы не сказал, что сегодня для меня наступили худшие времена. Я перестроился на научно-педагогическую работу.

— Чувство оптимизма вас никогда не покидало?

— Видите ли, мое нынешнее мировоззрение сформировалось в годы перестройки, когда был провозглашен курс на гласность. Но основы были заложены гораздо раньше.

Мой дед по отцу был раскулачен и вывезен куда-то на север. Семью, правда, не тронули: бабушку с четырьмя детьми лишь выгнали из хаты. Деда по матери, священника, тоже репрессировали. От меня это долго скрывали.

— Как же вы узнали?

— Мать как-то проговорилась. Я увидел групповую фотографию, на которой узнал только маму. В центре сидел человек с бородой и с большим крестом на груди. Я спросил: «Кто это с крестом?». Мать вырвала фотографию, накричала на меня. А когда успокоилась, сказала: «Это твой дедушка, он был священником. Но никому об этом не говори, иначе тебя исключат из школы».

Отца я в глаза не видел, и он меня тоже, потому что его в начале 41-го мобилизовали, а я родился 3 марта. После войны нам сообщили, что он пропал без вести в боях при обороне Киева. Во время оккупации столицы мы уехали в село, я был маленьким, и этих лет совсем не помню.

А в 47-м, спасаясь от голода, мы из Киева направились на запад, где, по слухам, был хлеб. Поезда не ходили, мы шли пешком. Добрались до Тернопольской области, где в одном из сел мать устроилась домработницей к священнику: тот ее, видимо, взял, когда узнал, чья она дочь. Это спасло нас от голода. Потом мать завербовалась в Николаевскую область, где платили какие-то подъемные и обещали жилье.

— А с чего вас потянуло в журналистику?

— Кажется, в восьмом классе я стал сочинять стихи. Моя учительница взяла и отправила их в районную газету. Их напечатали. И затем я получил письмо от редактора: «Уважаемый товарищ Карпенко! Было бы хорошо, если бы вы нашли время и заглянули ко мне в редакцию, чтобы поговорить».

До райцентра — 18 километров. Тогда автобусы из Баратовки, где я жил, не ходили. Я взял у ребят велосипед и покатил в редакцию. Главный редактор — Шарандак Александр Дмитриевич. Посмотрел на мою бедную, латаную одежду и говорит: «Понимаете, у нас не литературная газета, печатать часто стихи мы не можем. Вот если бы вы присылали нам заметки о том, как люди живут и трудятся в селе, мы публиковали бы вас хоть в каждом номере».

Так я стал селькором, получал редакционные задания. Телефон был только у директора школы, в другом здании. Когда редактор ему звонил, он заходил в класс: «Карпенко, редактор районной газеты приглашает к телефону». Меня вызывает сам редактор газеты, член райкома партии! В классе — шепот. Иду — все на меня смотрят...

Когда я окончил школу, он пригласил меня в редакцию и предложил работать в газете литературным сотрудником с окладом 625 рублей. Я, конечно, согласился. Для сравнения: моя мать, работая в школе уборщицей, получала 300.

— Тяжело было постигать азы журналистики?

— Александр Дмитриевич меня многому научил. Сразу же повел в гараж, где стоял покрытый пылью мотоцикл «ИЖ-49», на котором никто не ездил. «Это твой транспорт, — говорит. — Надо только его отремонтировать». Кстати, сам он ездил на бричке, запряженной двумя лошадьми (машину дали позже).

— Редактор сам правил?

— Был кучер... Проходит неделя, вторая, он спрашивает: «Ездишь на мотоцикле?». — «Нет еще». — «Ладно. Отправляйся в Кобзарцы, там силосуют кукурузу. Напишешь корреспонденцию». — «Так это ж 10 километров от райцентра! Как туда добраться?». — «Не знаю. Материал сдать завтра».

Что делать? Пошел в контору колхоза. Мне сказали, что туда едет машина, которая меня подвезет. А обратно своим ходом. В общем, побывал я в этом колхозе, собрал материал. Добирался домой пешком. Писал ночью. Сдал утром, в номер.

Печатается газета. И тут кто-то замечает, что в моем материале допущена ошибка. Я написал: «Собирают с гектара 215 тонн массы», а надо — 215 центнеров. Остановили машину, внесли правку и начали печатать по-новому. Редактор вызвал меня и говорит: «Как это получилось?». Я оправдываюсь: мол, поздно пришел, устал, писал ночью. Он говорит: «Если бы у тебя был мотоцикл, ты бы быстро вернулся — отдохнул бы и написал. Так не годится. Видишь, газета задерживается. Это убытки для нас. Объявляю тебе устный выговор, а из зарплаты вычтут стоимость испорченной бумаги». Короче, проучил меня. С помощью ребят я мотоцикл быстро отремонтировал и уже ездил на нем.

— С тех пор полвека прошло... Теперь вы — заслуженный журналист Украины. Готовясь к этому интервью, я насчитал в интернете 26 ваших книг.

— Уже 32. В последнее время вышли в свет два учебника для журналистов и 700-страничный сборник публицистики. А вообще, мне много чего еще надо написать, потому что я был не только свидетелем, но и участником интересных политических событий, о которых мало кто может рассказать.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter