Дочь выдающегося дирижера Натана Рахлина Леонора: "Меня хотели лишить квартиры в центре Киева, но произошло чудо - я выиграла на телевидении в "Первом миллионе" сумму, которой хватило, чтобы выплатить кредит"

Вот уже 35 лет проводит экскурсии по Киеву Леонора Рахлина - дочь знаменитого дирижера, народного артиста СССР Натана Григорьевича Рахлина, который очень много сделал для украинской культуры и чье имя сегодня практически не упоминается. У Леоноры Натановны талант рассказчицы. Ее экскурсии необычайно популярны. После них смотришь на Киев совсем другими глазами - восхищенными, влюбленными. Она говорит о том, что у каждого дома, у каждого дерева, у каждой улицы своя история, свои тайны. Думаешь: "А как же я этого раньше не замечал? Почему не знал? Как мог прожить столько лет в неведении?". "В Киев надо входить, как входят в поэзию, в музыку, в историю", - любит повторять она. В квартире Рахлиной старинная мебель и много, очень много книг. Бросается в глаза, что все окна совершенно не зашторены. Почему? С ответа на этот вопрос Леонора Натановна и начала монолог о своей потрясающей жизни.

МАМА ЛЕЛИ РАХЛИНОЙ УДОЧЕРИЛА СОБСТВЕННУЮ ДОЧЬ

- У меня от войны осталось два шиза. У каждого ведь они есть, правда? Я пережила две бомбежки. Мне тогда было всего пять лет. И вот с тех пор не выношу, когда окна зашторены. Мне кажется, что сейчас полетят бомбы, и такое состояние, что хочется залезть под стол и закрыть уши.

Второй шиз - пшенная каша, которой нас кормили в детском доме. Даже видеть ее теперь не могу. Другой еды попросту не было. Как я попала в детдом?

Когда началась война, мой отец - главный дирижер Киевского государственного симфонического оркестра - был на гастролях. Мама лежала в больнице на сохранении, собиралась рожать. Когда немцы стали бомбить город, все медицинские работники разбежались. Мама родила мальчика, которому даже имя заранее выбрали - Борис. Но он прожил всего пару минут: его захлестнуло пуповиной. Никого не было рядом, чтобы помочь.

Мы успели на последний поезд с эвакуированными: нас с бабушкой поместили в теплушку, а маму на носилках занесли в вагон, в котором вывозили архив Академии наук. Этому посодействовал знакомый мамы - известный гинеколог Лурье. У мамы было заражение крови, никто не надеялся, что она выживет, а он ее вылечил, спас.

На остановках я бегала к маме, и вышло так, что в какой-то момент поезд ушел, а я осталась на развороченном вокзале в Пензе. Повсюду царила паника. Катился какой-то страшный вал - неизвестно куда. Я перепугалась, растерялась. Забилась в какой-то угол и плакала.

И тут передо мной появилась женщина в коричневом платке и в бесформенном пиджаке. Одной рукой она держала своего ребенка, другой волокла мешок. А еще один мешок был переброшен через плечо. "Что с тобой? Почему ты плачешь?" - спросила она. Я как могла ей объяснила, что со мной произошло. Она стала водить меня по разным комнатам и нашла какого-то замученного военного, который сказал, что единственное, что он может сделать для меня, - это отправить в детдом.

Та женщина меня сама туда отвела. Когда я увидела, что остаюсь, а она уходит, закатила невероятную истерику. Вцепилась в нее как в родную. У меня было такое ощущение, что исчезает последняя связь с реальным миром. Тогда она достала из мешка слоника и, вручая его мне, сказала: "Оставляю тебе очень дорогую вещь. Обязательно за ней приду!". Я поверила, но она так и не пришла.

Стали меня спрашивать, кто я и откуда. Я рассказала, что из Киева, что мой отец - известный дирижер, назвала адрес. Но беда была в том, что я не выговаривала букву "р". Папа назвал меня Леонорой - в честь сюиты Бетховена с таким названием. Для родных я была Леля. Мне говорят: "Девочка, как тебя зовут, какая твоя фамилия?". Я отвечала: "Леля Ляхина". Они решили почему-то, что Леля - это Ольга. И записали: "Ольга Ляхина".

Мама в конце концов меня разыскала через город Бугуруслан, куда стекались все сведения о потерявшихся. Она писала туда. Несмотря на путаницу в имени и фамилии, узнала меня по фотографии, потому что я очень на нее похожа.

Из 300 ребят я была первая, которую нашли. Помню день, когда мама приехала за мной. Я увидела в окно, как она идет от калитки. И все детдомовцы смотрели на нее. Я стояла, опустив руки, уставилась в дверь. Вот сейчас она откроется... Мама вошла: "Лелечка, доченька!" - кинулась ко мне. Все-все плакали.

Документов на меня у мамы не было никаких: сгорели. Ей говорили: "Мы верим, что это ваш ребенок, но так просто его отдать не можем. Единственный выход - вам надо ее удочерить". Что мама и сделала: удочерила собственную дочь.

"КОТОВСКИЙ ЗА РУКУ ПРИВЕЛ ПАПУ В ФИЛАРМОНИЮ"

- В нашей семье был культ Бетховена, Чайковского, Берлиоза. А также Наполеона и Котовского, которых отец боготворил. В 1918 году, когда ему было 12 лет, он оказался у Котовского под крылом, был у него сигналистом. Натан Григорьевич считал, что этому легендарному человеку он обязан своей музыкальной карьерой и вообще жизнью.

Котовский был очень музыкален. Возил с собой оркестр. Следил, чтобы музыканты были всегда накормлены и желательно не принимали участия в боях. Добывал для них инструменты, что в те времена было непросто.

Есть в Киевской области такое село по дороге на Володарку - Малая Ольшанка. Там стоит удивительный памятник, на котором изображены скачущие на лошадях голые красноармейцы. Он так и называется - "Голая атака". Мой отец тоже участвовал в ней.

Так получилось, что штаб Котовского был в Володарке, а оркестр и небольшой отряд ночевали в Малой Ольшанке. На рассвете прибежали к ним мальчишки и сказали, что к селу приближается отряд белых. Те решили в бой не вступать, а уйти потихонечку. Барабаны оставили. Прибыли в Володарку, доложили Котовскому, что все благополучно, потерь нет, вот только барабаны не взяли.

"Как?! - вскричал Григорий Иванович. - Оставили врагу барабаны? Да я их с таким трудом добывал! А ну немедленно всем в седло!". Мой отец просигналил тревогу. И с такой силой, что бойцы выскакивали из домов в голом виде, садились на лошадей и мчались в Малую Ольшанку выручать барабаны. Боя, к счастью, не было, белые уже ушли.

Когда отцу было 14 лет, Котовский привез его в Киев на смотр военных трубачей. Он занял там первое место. Потому что на скаку, стоя в седле лошади, мог сыграть любую команду. А играл практически на всех музыкальных инструментах.

Котовский за руку привел его в филармонию, и отец первый раз в жизни услышал звучание симфонического оркестра. Это его настолько потрясло, что он уже через пять минут потерял сознание. А когда пришел в себя, сказал, что будет дирижером. И его мечта со временем сбылась: сначала он работал в Харьковском оркестре, а потом организовал симфонический коллектив в Донецке.

Он любил рассказывать одну историю. В 30-е годы - время тяжелое, голодное - с музыкантами расплачивались консервами или другой едой. Оркестр ездил на шахты, в маленькие городки. Сначала их встречали с недоверием: особой потребности в классической музыке у горняков не было.

Приехали они на какую-то шахту, а тамошний директор клуба им говорит: "Хочу вас предупредить. На всякий случай будьте осторожны. Потому что шахтеры - народ любознательный, объявите концерт, они обязательно придут. Но если им исполнители не нравятся, они их после концерта бьют, причем по полной программе".

Приятно после таких слов выходить на сцену? Ну что ж делать, деваться некуда. Сидит зал, слушает музыкантов в зловещем, как им кажется, молчании. Дрожа исполняют свои партии. Натан Григорьевич дирижирует и тоже обеспокоен предстоящим возмездием.

После концерта подходит к ним бригадир: "Вы шо, уходить собрались? Куда так торопитесь? Мы вам вот стол накрыли. Давайте посидим, выпьем, поговорим". Сели музыканты за стол, вперемешку с шахтерами. А у тех лица суровые, непроницаемые, ничего хорошего не сулящие. Натан Григорьевич во главе стола, рядом с бригадиром. Дверь - на дальнем противоположном конце. Он с тоской посмотрел на нее и решил: все, конец!

Разлили самогон. Встает бригадир, поднимает граненый стакан. "Ребята, - обращается он к своим, - вот я хочу с нашими гостями говорить. Они приехали к нам симфонию играть. А я в своей жизни никакой симфонии не слышал. И вы, я думаю, тоже". Прервался. Задумчиво посмотрел на стакан. В комнате на мгновение повисла гробовая тишина. Бригадир обратился к музыкантам: "Вы чего сюда приехали? Вы что, учить нас приехали?".

Натан Григорьевич вспоминал: "Я вижу, мои музыканты к выходу просачиваются, кто-то уже и за дверь ускользнул... И тут следует заключение бригадира: "Молодцы, что приехали! Спасибо!".

Когда у Натана Григорьевича появилось имя и известность, приехал в Донецк Никита Хрущев, первый секретарь ЦК Компартии Украины, и пригласил его в Киев, чтобы он там организовал симфонический оркестр. Это был 37-й год.

Следующий год был у отца звездным. На Всесоюзном конкурсе дирижеров он разделил второе место с ленинградцем Евгением Мравинским (первое решили не присуждать). На третьем был Мелик-Пашаев. Блистательная троица! Для моего отца начался крутой поворот. Взлет! Во время войны его сначала мобилизовали, как всех, а потом, спохватившись, назначили главным дирижером Московского государственного симфонического оркестра. Но как только был освобожден Киев, Хрущев его разыскал и предложил вернуться.

"КИЕВ МОЖНО СРАВНИТЬ ТОЛЬКО С ПАРИЖЕМ"

- Говорят, на детях гениев природа отдыхает. Вот и я не музыкальна. Правда, какой-то слух у меня все же есть. Но отец считал, что музыка должна владеть тобой безраздельно, ей следует отдать всю жизнь. А если так не получается, то нужно просто от нее отойти. "Средних музыкантов в моей семье быть не может", - говорил он. Значит, музыка для меня была исключена. Оставалась поэзия, литература, романтика... Любовь к Киеву, которую привил мне отец. И главное - индивидуальность.

Когда я начинала работать в Киевском бюро путешествий и экскурсий, у групповодов была только одна коронная тема - обзорная экскурсия по столице и две загородные - в Умань и Корсунь-Шевченковский. Но я очень скоро поняла, что трех часов, которые отводятся на экскурсию, мне мало. И почему вообще все нужно валить в одну миску? Некоторые темы можно ведь и выделить. Например, рассказ о Древнем Киеве. Когда я поделилась своими соображениями с заведующим методическим отделом, он пришел в неописуемый ужас: "Вы отдаете себе отчет, на что руку подымаете? На обзорную экскурсию!".

Сейчас у нас 165 тем, и, конечно, это не предел. Потому что история Киева таит столько неожиданностей, что даже представить трудно. Это город, где фактически на каждом доме можно вешать мемориальную доску (однако из тех, что сейчас существуют, половина безбожно врет). По характеру и тональности, по ауре и насыщенности Киев можно сравнить только с Парижем.

Приведу один пример. Улица Саксаганского, дом номер 22. Желтенький, трехэтажный, ничем особо не примечательный. Жил там достаточно известный врач, приват-доцент Киевского университета, у которого было двое детей - мальчик и девочка. Девочка была наделена художественными способностями, а мальчик больше тяготел к драматургии.

У него было два товарища. Когда им исполнилось по 15-16 лет, они организовали в подвале гостиницы "Франсуа" (впоследствии "Театральная") собственный театр, поставили для эстетов два авангардных спектакля, после чего театр благополучно увял на корню. И об этом, наверное, не стоило бы говорить, если бы мальчиками не были Григорий Козинцев (сын врача), Сергей Юткевич и Алексей Каплер - будущие мэтры советского кинематографа.

Но это еще не все. Приезжает из эмиграции дядя Григория со стороны матери и начинает ухаживать за его сестрой Любовью. Родители от этого не в восторге, хотят положить их связи конец. Ранним утром, ускользнув от их бдительного ока, барышня прибегает к своему возлюбленному. Они идут на железнодорожный вокзал и, перепрыгивая через спящих красноармейцев, находят окошечко с надписью: "Отдел записи актов гражданского состояния" (в Киеве загс тогда почему-то находился на вокзале) и сочетаются браком. Имя человека, который стал мужем Любови, - Илья Эренбург.

И на этом история одного киевского дома не заканчивается. Надя Хазина, ближайшая подруга Любови, тоже художница, несколько раз приводила сюда своего жениха, который вскоре стал ее мужем. Его имя - Осип Мандельштам. Есть вопросы?

Киев по решению ЮНЕСКО причислен к историческим городам, где не разрешается вносить кардинальные изменения в сложившуюся среду. Тем не менее строят в самом центре уродливые громады. Нужно уж совсем не иметь совести.

Мы гордимся тем, что удалось спасти от сноса дом Леси Украинки на Стрелецкой улице. Нам это стоило невероятных усилий. Он уже был полностью отселен. Со дня на день должен был прийти бульдозер. Там оставались только две сестры, одной из которых было 70 лет, а другой - 80. Мы перед ними стояли на коленях, умоляли их не переезжать: если бы и они выселились, дом бы моментально уничтожили.

Начальник ЖЭКа ходил и возмущенно балаганил: "Ну подумаешь, Леся Украинка в этом доме с кем-то переночевала! Стоит ли из-за этого его сохранять?". А гениальная поэтесса, до понимания которой мы только дорастаем, написала там "Давню казку", "Мелодiю"... Была во дворе яблоня, еще при ней росла. Но ее спилили...

"МИНИСТР КУЛЬТУРЫ ЗАЯВИЛ ОТЦУ: "МЫ ВЫНУЖДЕНЫ ВАС ТЕРПЕТЬ, ПОТОМУ ЧТО НЕТ СВОИХ НАЦИОНАЛЬНЫХ КАДРОВ"

- На музыке Натана Григорьевича воспитаны поколения людей. В Первомайском парке, где он давал концерты, собиралось до 10 тысяч любителей симфонической музыки. Его знал в лицо весь город.

Он славился своей рассеянностью. Как-то получил зарплату, сунул ее в карман пиджака. Вышел из филармонии, сел в полупустой троллейбус. Говорил потом, что никто вроде бы к нему не подходил. Проехал остановку. Вдруг в дверь влетает мальчишка 12-13 лет, подбегает к нему и протягивает пачку денег: "Натан Григорьевич, нате, это ваши! Кладите их лучше!". И выскочил. Видно, воры поняли, у какого человека они вытащили деньги, устыдились и решили их ему вернуть.

Завершилась карьера моего отца, можно сказать, трагически. Когда ему было 60 лет, оркестр у него отобрали. А причины были понятны. Первая - еврейское происхождение, которое совершенно не устраивало партийных руководителей. Министр культуры, глядя прямо ему в глаза, мог сказать: "Мы вынуждены вас терпеть, потому что нет своих национальных кадров". И когда такой кадр появился в лице очень талантливого дирижера Стефана Турчака, судьба моего отца была предрешена.

Второй причиной отстранения Натана Григорьевича от оркестра было то, что мы вдруг оказались в родстве с опальным академиком Андреем Сахаровым. У мамы была в Харькове двоюродная сестра, сын которой женился на дочери Елены Боннэр, жены Сахарова. Общения с ними у отца никакого не было, и тем не менее он сразу попал под подозрение.

Натану Григорьевичу милостиво разрешили уехать в Казань, где он за очень короткий срок создал третий в своей жизни симфонический оркестр. Там же он и скончался. Но похоронен здесь.

Прошло 20 лет после его смерти. О Натане Рахлине, который создал в столице Украины симфонический оркестр мирового уровня и превратил Киев в международный музыкальный центр, ни публикаций в прессе, ни книг, ни памятника - ничего! Ушел человек, и все, словно стерли его ластиком.

Я стала хлопотать, чтоб хотя бы повесить мемориальную доску на доме, где он жил. Обошла все инстанции. Говорила, что доску сделает мой сын, он скульптор, председатель Ялтинского отделения Союза художников. А вот на все остальное - на отливку, на бронзу, на установку - нужны средства, которых у нас нет. Вроде бы нашла понимание. Мне сказали: "Да, это нужное дело. Раздобудьте где-то деньги и начинайте работать. А мы потом вам все компенсируем". И я поверила, представляете?

Заложила свою трехкомнатную квартиру в центре под большие проценты. И вот мемориальную доску сделали. Когда ее открывали, собралась вся общественность города, представители филармонии, Министерства культуры, общества еврейской культуры, других организаций. А дальше никто никаких компенсаций и не думает давать.

"ДЕЯТЕЛЬ, КОТОРЫЙ СЧИТАЛ НАШУ КВАРТИРУ СВОЕЙ, СНЯЛ РЕМЕНЬ, СДЕЛАЛ ПЕТЛЮ И НАКИНУЛ ЕЕ МНЕ НА ШЕЮ"

- Я объявила голодовку возле "Украинского Дома", продержалась 21 день. Потом потеряла сознание, меня увезли в больницу. Об этом писали и у нас, и за рубежом.

Выкупить квартиру мы не можем. Назначен аукцион. Прихожу на него вовремя. А мне сообщают, что аукцион уже состоялся, но в другом месте, и квартира продана за 30 тысяч гривен. Этой поспешностью они себя и погубили. Мы подали в суд, который длился три года. Нашлись добрые люди, которые помогли.

В Америке, узнав о происходящем, бывшие киевляне создали мемориальный фонд Натана Рахлина и собрали более семи тысяч долларов. Помогли некоторые деятели культуры и здесь, в Киеве, - певец Павел Зибров, композитор Яков Цегляр, архитектор Александр Фурманов... Но все равно денег не хватало. И тогда произошло чудо: я пошла на телевидение, приняла участие в игре "Первый миллион" и выиграла как раз ту сумму, которой не хватало.

Деятель, который уже считал нашу квартиру своей, однажды заявился ко мне, и я, как дурочка, его впустила. Посадила за стол, начала говорить с ним как с человеком. "Поймите, - взывала я к нему, - положение катастрофическое, кричащее, за этим следит весь мир...". Он снял ремень, сделал петлю и накинул ее мне на шею. "Говорить с вами какое-то время я еще могу, - сказал он. - Но когда мне надоест, я знаю, как поступить". И ушел.

Нас с отцом постоянно разоблачали как "примазавшихся евреев". А с другой стороны, меня обвиняли в украинском национализме. Это были времена, когда крамольными считались даже Тарас Шевченко и Леся Украинка, не говоря уже о "рыцаре свободы" Григории Сковороде, о котором я проводила лекции-концерты.

Мы тогда организовали клуб любителей Киева "Летопись". Потом решила найти другое название. Чтобы слово и само по себе что-то значило и его можно было расшифровать как аббревиатуру.

Без юмора не обошлось. Один из наших инициаторов Саша Фурманов болел в то время. Сидим мы возле его кровати в больнице и обсуждаем варианты. Вдруг этот больной говорит: "Придумал то, что нужно! То, что будет выражать сущность нашего объединения!". - "Говори". И он выдает: "Живое Общение. Путешествие. Архив"... Мы, конечно, посмеялись.

Остановились на имени музы-покровительницы истории Клио. При желании можно расшифровать: "Клуб любителей истории отечества". На собраниях мы читали многих авторов, которые были запрещенными.

Бюро путешествий и экскурсий тогда находилось на Владимирской, 38. Как-то я там крутилась во время перерыва. Подходит ко мне молодой человек в сером костюме: "Леонора Натановна, можно с вами поговорить?". - "Пожалуйста, - отвечаю, - только недолго, у меня перерыв заканчивается". - "Пойдемте туда, где нам будет удобнее". И ведет меня в здание КГБ, что по диагонали напротив. Заходим сбоку, дверь за мной запирают. Проходим еще несколько дверей. Та же самая процедура. Думаю: "А откроются они в обратную сторону? Выйду ли я отсюда?".

Попадаем в какую-то комнатку. Стол, настольная лампа, два стула. Тот, кто меня привел, исчезает, появляется дяденька, тоже в сером костюме. И начинает со мной отеческую беседу: "Зачем вы устраиваете сборища? С какой целью? Что вы затеваете?". - "Мы изучаем историю Киева, - говорю, - занимаемся пропагандой и популяризацией его памятников". - "А правда ли, что вы читаете письма из Израиля и крамольные произведения?".

А я все время на часы поглядываю, меня зациклило. Вижу, его это раздражает. "Мне некогда, - объясняю, - надо уходить". На лице улыбка, внешне я никогда не выдаю своего состояния. "Почему вы не боитесь?" - взрывается он. "А чего мне бояться?" - удивляюсь. "Да если ваши друзья, сотрудники узнают, что вы проповедуете, они же вас повесят на поганой осине!". - "Почему именно на осине? - недоумеваю. - И почему на поганой? За что? Что я такого делаю? Я рассказываю о том, что надо знать".

Меня потом еще три раза приводили в КГБ. Вразумляли, пытались поймать на том, что я занимаюсь "хроникой текущих событий", то есть знакомлю экскурсантов на примере чьих-то изломанных судеб с нарушениями властями прав человека. На последней встрече предложили приходить к ним, как домой, и рассказывать о том, что происходит вокруг, что говорят люди, с которыми я сталкиваюсь. Я сказала: "Вы знаете, я патологически не умею врать. У меня всегда все на лбу написано. Не умею хранить тайны. О том, что я с вами связана, всем моментально станет известно, от меня отвернутся, и пользы вам не будет никакой". Они не настаивали.

Ставка тоталитарной власти делалась на то, чтобы разобщать людей. Чтобы если человек в чем-то провинился (с точки зрения власть имущих), вокруг него, вокруг его семьи и близких образовывался вакуум, зона неприкосновенности, через которую никто не осмеливался бы перешагнуть. Чтобы он не рассчитывал ни на чью помощь и поддержку. А мы людей объединяли любовью к Киеву и стояли друг за друга.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter