«Есть резон своим полетом вынуть душу из кого-то, и в кого-то свою душу вложить...»

Филатов стал народным задолго до официального присвоения ему этого звания. Артист культового Театра на Таганке влетел, ворвался в сердца миллионов в экипаже одноименного фильма. А потом — целая россыпь ролей в фильмах «Кто заплатит за удачу», «Вам и не снилось», «Избранные», «Успех», «Европейская история», «Забытая мелодия для флейты»... Вскоре подоспело и признание его поэзии, хотя то, что он настоящий поэт, было ясно еще в годы учебы в Щукинском театральном училище. К счастью, Леонид Филатов успел увидеть при жизни плоды своей литературной деятельности и в виде книг, и воплощенные на сцене. Его «Сказка про Федота-стрельца» уже давно стала классикой. А потом — достойнейшая телепрограмма «Чтобы помнили», оказавшаяся неформатом и понемногу сошедшая на нет. Жизненным эпилогом Леонида Филатова стала гадкая сволочь — болезнь. Тут уж государство получило шанс «реабилитироваться», и артист в тяжелом состоянии переехал из однокомнатной, не по таланту тесной квартиры в двухкомнатные «апартаменты». Пытались поддержать и морально. За один только год ему вручили четыре награды: «ТЭФИ-96» за цикл передач «Чтобы помнили», Госпремию, затем «Триумф» и вторично «ТЭФИ». В общем, успели... Прошло уже пять лет после смерти Леонида Алексеевича — его не забывают, помнят его роли, цитируют его стихи и просто скучают по яркому, талантливому и красивому человеку. Его земной путь был стремительным и отважным, как полет камикадзе. Возможно, первым это почувствовал Александр Розенбаум, посвятивший Филатову песню «Камикадзе»: «Есть резон своим полетом вынуть душу из кого-то, и в кого-то свою душу вложить. Есть резон дойти до цели, той, которая в прицеле, потому что остальным надо жить!».

АЛЕКСАНДР РОЗЕНБАУМ: «ВСЯ ЕГО ЖИЗНЬ — ПОСТУПОК»

— О Леониде Филатове я могу говорить бесконечно, потому что для меня он — символ времени, один из прогрессивнейших умов страны, абсолютно бескомпромисснейшая личность, замечательный друг и во всех отношениях потрясающий человек. Мне нравилось все, что он делал, от начала до конца, Но, пожалуй, наиболее органичны для него были — и абсолютно соответствовали его ощущению! — снятая им в качестве режиссера картины «Сукины дети» и «Успех», где он сыграл режиссера. Это работы о театральном мире, о страстях, которые там бушуют, о том, что он пережил и в Театре на Таганке, и в истории с Эфросом...

Мы с Филатовым дружили, и однажды я попросил его «нарисовать», что он думает обо мне, для моей пластинки «Нарисуйте мне дом». Мне интересно было мнение только тех людей, с которыми я дружил и был душевно близок, — Миши Жванецкого, Юли Семенова, Лени Филатова... Леня написал для моей пластинки добрые слова, за что я ему очень признателен.

Немного спустя я посвятил ему стихотворение «Камикадзе», впоследствии ставшее песней, потому что Леня действительно мог положить жизнь за идею. В любой из наших многочисленных бесед он был абсолютно яростный, увлеченный, неподкупный, непрогибающийся человек. Вся его жизнь — это поступок.

ИРИНА КУПЧЕНКО: «КОГДА ЛЕНЯ УМЕР, Я ПОДУМАЛА: «А СДЕЛАЕТ ЛИ КТО-НИБУДЬ ФИЛЬМ О НЕМ?»

— С Леней Филатовым я вместе училась в училище, на курс младше. И Леня уже тогда был каким-то совершенно выдающимся человеком: все время шутил, смеялся, хулиганил, не только блистал на учебной сцене, но и писал прекрасные песни, которые мы пели просто постоянно. В них была такая лирическая нота, словно верхнее «до» тенора — очень сильная и очень глубокая, присущая ему лично.

У него были замечательные лирические стихи. Были и есть, потому что стихи — это то, что, к счастью, остается от актера, помимо того, что есть на экране. Ведь со временем пленки все равно понемногу стираются, а стихи остаются. И я знаю, что Ленины стихи люди до сих пор любят и читают.

Я не была близким другом Лени, мы не общались домами, хотя очень часто пересекались и на съемочной площадке, и вне ее. В картине Эльдара Рязанова «Забытая мелодия для флейты» у меня была небольшая роль, а у Лени — центральная.

Я играла жену филатовского персонажа, который ей изменяет, и во время выяснения отношений должна была в кадре дать Лене пощечину. Понятно, что удар у меня получался не очень убедительно. И перед следующим дублем Рязанов шепнул мне на ухо: «Дай ему как следует!». Я, что называется, влепила, причем так, что у меня даже рука зазвенела. У Лени глаза выкатились, он опешил и даже отлетел! И когда сказали: «Стоп! Снято!», я подошла к нему: «Леня! Прости ради Бога! Ты же понимаешь...». А он вдруг: «Да ты что, Ира! Спасибо тебе огромное! Если бы не ты, у меня, может быть, и сцена не получилась бы!». Много ли вы найдете людей, которые благодарили партнеров за то, что их по-настоящему ударили?

Леня долго болел, очень плохо себя чувствовал, но все это мужественно переносил. Я случайно оказалась в одном санатории с Филатовым буквально в предпоследний год его жизни — он с трудом ходил, ему вообще было очень тяжело. Но его веселье — не истерическое, а настоящее, истинное, свет внутри! — его выделяло.

Он сделал замечательный цикл передач «Чтобы помнили». И это был его чисто человеческий поступок. Не для того, чтобы просто засветиться на телевидении. Все его фильмы об актерах настолько благородны, человечны, в них не было ни капли нынешней рекламной спекуляции судьбами людей, которые уже не могут за себя постоять. Леня искренне хотел, чтобы не забывали актеров — более известных или менее, лучше или хуже. И когда он умер, я подумала: «А сделает ли кто-нибудь фильм о нем?..».

У Леонида Филатова и Нины Шацкой была очень красивая история любви. В последние годы Нина Сергеевна была для артиста не столько женой, сколько мамой и няней

ЖАННА БОЛОТОВА: «ЛЕНЯ САМ ПОУЧАСТВОВАЛ В СВОЕМ «УБИЙСТВЕ» — КУРИЛ ОДНУ СИГАРЕТУ ЗА ДРУГОЙ И УМУДРЯЛСЯ КУРИТЬ ДАЖЕ В РЕАНИМАЦИИ»

— И Леонид Филатов, и я, и мой муж Николай Губенко служили в одном театре — на Таганке. Леня всегда мне нравился как актер: он прекрасно играл, относился к своему делу ответственно. Особенно помню его Скупого в «Маленьких трагедиях»: в той постановке он, я считаю, был лучшим, хотя репетиции его очень удручали: ему не нравилось решение спектакля, он не принимал душой инвалидных тележек на сцене. И все равно это просто потрясающая его роль!

Но самое главное, что было в Лене, — обостренное чувство справедливости! Потому и во время трагического разлома в театре он встал на сторону ребят-артистов, которых фактически выбрасывали на улицу. Конечно, сам он мог бы прекрасно устроиться — остаться с Любимовым, иметь зарубежные поездки и тому подобное. Славы у него было с избытком, потому что он хорошо играл и в кино, и в театре, но вот это чувство справедливости бурлило в нем, он обязательно должен был встать на сторону униженных и оскорбленных!

И отношение к советскому прошлому у Лени было совершенно конкретное. Помню, как-то он сказал мне: «А ты знаешь, что я был в «Артеке»?». — «Нет, конечно же!» — говорю. «Ты думаешь, туда одни блатные ездили? Нет!». Оказывается, еще школьником, живя в Средней Азии, он вывел особый сорт розы, и за это его отправили в знаменитый «Артек».

Леня был человеком справедливым и не поддавался общему порыву: мол, вот мы сейчас в демократию все побежим, а все прошлое оплюем и охаем. Когда у него был очень сильный «роман» с «Демократической Россией», с демократическими деятелями вроде Гайдара и других, он рассказывал: «Иду в Дом кино через толпу, а мне кричат: «Леня! Леня! Неужели ты с этой сволочью?!». Мне стало так стыдно, что краска хлынула к лицу!». То есть и внутри Дома кино, и на улице стояли вроде бы приверженцы одной идеи, но, как говорится, почувствуйте разницу: одни — внутри, а другие — снаружи, за бортом. И борются по-разному.

Мы встречались очень редко из-за постоянной занятости, поэтому в компаниях практически не бывали, разве что вместе отмечали дни рождения.

Леня тоже много колесил, и помню, как-то из Америки вернулся полумертвый: «Я тебя умоляю, — говорит, — никогда не соглашайся, если будут приглашать в Америку, потому что это — самоубийство! 23 дня, 23 города, на автобусе, на самолете, на бутербродах!». Я отвечаю: «Ленечка, да я там не была никогда и не собираюсь ни в Израиль, ни в Америку!». А он ездил все время, он все, мятежный, хотел бури...

Когда после 1991 года у нас не было ни работы, ни денег, все пропало, как у всех, нам предложили поездки — Надым, Салехард, Сургут. Мы никогда вообще с Колей не ездили ради денег: всегда между работами хотелось немножко отдохнуть, а тут позвонили Вячеславу Тихонову, Алексею Баталову, Армену Джигарханяну. К сожалению, они дружно отказались. Тихонов прямо сказал, что боится самолетов, у Баталова была какая-то медицинская причина, Джигарханян честно сказал: «Жанна, я еду в Америку к своим армянам!». Хотя деньги платили за эти выступления одинаковые, но Америка есть Америка, а Салехард — это немножко другое... А Леня Филатов согласился и поехал, хотя был уже не очень здоровым человеком. Успех он имел необыкновенный, читал и своего «Федота-стрельца», после чего можно было просто тушить свет и уходить.

Конечно, их любовь с Ниной Шацкой поэтическая, удивительная. Нина все годы болезни Лени была ему и мамой, и няней. То есть, с одной стороны, счастливая жизнь, а, с другой — трагическая.

Хотя Леня, в общем, и сам поучаствовал в своем «убийстве», потому что курил одну сигарету за другой. Я со своей астмой просто не могла находиться долго с ними рядом, у меня начинали глаза на лоб лезть. Он и Нина рассказывали, что приходили со спектакля вечером и часов до двух ночи просто сидели и дымили.

Когда Леня лежал в реанимации в Чазовском институте, весь в трубках, через которые ему вводили внутривенные лекарства, мы с Колей приехали к нему. Он и там умудрялся курить: вокруг него стояли баночки, в которые он все время совал окурки. Ему говорили: «Леня, ты же в реанимации! Как же так?! Ведь рядом — через занавеску — больные!»... Это было страшно, ужасно, но никто ничего с ним не мог сделать! Человек сгорел! Помните: «Свеча моя о двух концах еще до утра сгорит, но скажет друг и скажет враг — пылает, а не коптит». Это сказано точно про Леню.

ВЛАДИМИР ИЛЬИН: «ЖИЗНЕННЫЕ МЕЛОЧИ ЕГО АБСОЛЮТНО НЕ ВОЛНОВАЛИ — ОН БЫЛ ПОГРУЖЕН В СТИХИЮ РАБОТЫ»

— Леня был очень юморной человек, причем этот юмор жил у него внутри. Во время работы над фильмом «Сукины дети» в последний съемочный день я на радостях позволил себе засадить стаканевича с одним очень классным человеком. А потом вдруг потребовалось снять еще один дубль. Ну, думаю, все, кранты! Но, кое-как собрав себя в кучу, все же отыграл. После чего Леня посмотрел на меня из-под бровей своим прищуренным взглядом и произнес: «Володя, а теперь можно еще раз то же самое, только по-русски!..».

Могу сказать одно: Леня был отдельный гениальный человек, который занимался именно искусством! Вот я, например, всю жизнь занимал и потом отдавал долги, а его совершенно не волновало, есть у него долги, нет у него долгов или, может, у него их никогда и не было. Он настолько был погружен в стихию работы, что жизненные мелочи его абсолютно не интересовали, поэтому я по-хорошему ему очень завидовал, и вся моя семья очень его любит.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter