Муслим МАГОМАЕВ: «Милиция меня до сих пор узнает, а вот сам себя в зеркале — увы, не всегда»

Белый рояль и белоснежный смокинг, черные с поволокой глаза, завораживающий, проникающий, кажется, в каждую клеточку баритон... С эстрады, где он безраздельно царил с 1963 года, Муслим Магомаев ушел тихо, по-английски, наотрез отказавшись от закладки именной звезды перед киноконцертным залом «Россия» и пышных проводов. Сдержал-таки данное им в 19 лет в первом интервью журналу «Огонек» обещание при первой же «качке» голоса оставить сцену... Когда-то фотографиями Магомаева советские девушки оклеивали стены своих комнат вместо обоев, а признаниями в любви к нему были исписаны подъезды, лифты и даже заборы... Его обожали генеральные секретари и министры, а всесильные секретари обкомов по часу дожидались в коридорах гостиниц, когда он проснется. Мальчику, как окрестила его легендарная Фурцева, прощали все: неуправляемость, буржуазный галстук-бабочку, пение с высоких трибун темы из «Крестного отца» и прочих идеологически чуждых шлягеров, отсутствие партбилета и наличие родственников за границей... Магомаева называли баловнем судьбы, секс-символом и «господином Нет» — за категорическое нежелание делать то, чего он не хотел. Что ж, великий артист знал себе цену. «В моем горле — целое состояние», — говорил он, и действительно: при хозяйском отношении оно могло принести СССР не меньше конвертируемой валюты, чем скважины на Бакинских нефтяных промыслах. Достаточно сказать, что за четыре магомаевских сольника в Краснодаре местная филармония выручила четыре миллиона рублей и смогла выплатить полугодовую зарплату симфоническому оркестру, а шесть его концертов в Ростове позволили сшить новые костюмы Ансамблю кубанских казаков... При этом сам певец миллионером, как многим казалось, не был. Во-первых, с артистом, который свои официальные гонорары сравнивал с пособием по безработице, государство делилось денежками неохотно, а во-вторых, для друзей и коллег Муслиму ничего не было жалко. По словам близких, его номер, где повсюду валялись деньги, никогда не запирался, и те же музыканты могли в любое время зайти, чтобы взять в долг (который никогда, как правило, не возвращали). Сегодня магомаевские «винилы», расходившиеся в свое время многомиллионными тиражами, стали раритетом и выставлены на интернет-аукционах в качестве лотов, а на два «Золотых диска», полученных на Международных конкурсах грамзаписи в Каннах (равно как и на доходы от пластинок), наложила тяжелую длань фирма «Мелодия». За то, что в лучшие годы маэстро давал за 130 дней гастролей по 140 концертов, ему щедро вручали ордена, а вот пенсии в России он так и не заработал (мало того, и прописку получил совсем недавно, поскольку все эти годы жил в Москве как бакинец, женатый на москвичке). Еще неизвестно, как бы Муслим Магометович выживал в последние годы, если бы покойный президент Азербайджана Гейдар Алиев не назначил ему и его жене Тамаре так называемую государственную помощь, а следующий президент — сын Гейдара Алиевича Ильхам — не продолжал бы ее выплачивать. Сумма, по словам Магомаева, была невелика, но куда больше пенсии солиста Большого театра.

С легкой руки Фурцевой представители власти называли Магомаева Мальчиком и прощали ему абсолютно все

В последнее время народный артист СССР жил настоящим затворником: ни в свет на тусовки-банкеты, ни в магазин за продуктами не выходил, даже одежду ему привозили на дом. В шесть утра он закуривал сигарету (первую из трех ежедневных пачек) и садился за ноутбук. Его окно в мир — персональный сайт в интернете, куда в день заходит до сотни поклонников. Правда, певец принципиально «не замечал» вопросов, ответы на которые, как ему кажется, можно найти в его книге «Любовь моя — мелодия». Вживую он общался лишь с узким кругом друзей, которых давно знал, и никуда дальше Подмосковья, где у него дача, не ездил. Наверное, это естественная реакция на оглушительную славу, обрушившуюся на него в 21 год. Как мрамор, из которого изваяны скульптуры святых в Ватикане, стирается от поцелуев верующих, так, видимо, истончилась от миллионов восторженных взглядов и жадных прикосновений его кожа. Даже на похороны своего многолетнего покровителя Гейдара Алиева Магомаев не прилетел, сославшись на проблемы со здоровьем. Кто-то из обывателей не преминул этим Муслима Магометовича попрекнуть, но не им, я уверен, его судить. Чтобы понять, как мучительна для моего собеседника малейшая фальшь, надо обладать его абсолютным слухом, а чтобы почувствовать его боль, надо иметь такое же открытое сердце. Муслима Магомаева, которому в августе исполнилось 66 лет, нельзя было услышать даже на корпоративных вечеринках. Он, улыбаясь, отшучивался: «Хочу, чтобы меня запомнили поющим, а не хрипящим»... Слава Богу, меломанам остались его немногочисленные телевизионные записи, пластинки и диски, на одном из которых прославленный баритон написал: «Раньше певцы хотели быть звездами, а теперь звезды хотят стать певцами».

«СОБЛАЗНА ОСТАНОВИТЬСЯ И СКАЗАТЬ: «Я УЖЕ ВСЕГО ДОСТИГ!» — У МЕНЯ НЕ БЫЛО»

— Однажды Иосиф Кобзон спросил меня: «А ты знаешь, кто был самым популярным в Союзе эстрадным артистом? Думаешь, Пугачева? Как бы не так — такой славы, как у Муслима, не было ни у кого». Да и покойный Юрий Богатиков, произнося ваше имя, всегда восхищенно поднимал кверху глаза: «Муслим — это сила!». Говорят, что в Одессе поклонники как-то подняли весь в помаде от поцелуев автомобиль, в котором вы находились, и несли на руках от концертного зала до гостиницы «Красная» три километра...

Баку, Муслимчику два года

— (Смеется). Помада была, но нести автомобиль несколько километров никаким поклонникам не под силу, к тому же случилось это здесь, в Москве. Подали машину, Юрий Васильевич Силантьев (знаменитый художественный руководитель и главный дирижер эстрадно-симфонического оркестра Всесоюзного радио и Центрального телевидения. — Д. Г.) с женой и ребенком, тогда еще маленьким, сел сзади, я — спереди. Мы собирались уже удирать...

— ...как обычно!..

— ...и вдруг подходит группа парней... Окружили, и кто-то подал идею: «Поднимайте его!»... Когда огромный открытый ЗИС, на котором мы выезжали на стадион, взмыл в воздух, закричал Силантьев, завопила его жена Ольга... Ребята пронесли машину метров, наверное, пять, а крик все усиливался, и решили они не искушать судьбу. Хорошо еще, не бросили автомобиль, а каким-то образом умудрились аккуратно поставить на землю. Такой факт действительно был — это потом уже все обросло фантастическими подробностями...

— Человек менее воспитанный и интеллигентный от такой славы, не исключаю, сошел бы с ума. Вас, к счастью, Бог миловал...

— Понимаете, Дима, во-первых, я никогда в жизни не лгу (тем более когда дело касается меня), а во-вторых, всегда равнялся на великих певцов. Планка была высокой, поэтому соблазна остановиться и сказать: «Я уже всего достиг!» — у меня не было.

Недосягаемая вершина, к которой стремился, оставалась непокоренной: ну, скажем, я понял, что никогда не буду петь, как Тито Гобби, — поэтому и «соскочил» быстро с оперы. Сами судите: на оперной сцене максимум минут 20 находишься, а этого мне было мало, к тому же одно и то же поешь, мизансцены тютелька в тютельку повторяются, что бы себе не придумывал. В сущности я ведь импровизатор: сегодня мне хочется песню спеть так, а завтра эдак, а в опере это непозволительно — партию ты должен исполнить так, как задумал автор.

— Плюс костюмы — тяжелые, сковывающие движение...

Муслим Магомаев, середина 40-х. «Мусиком меня называли всегда только самые близкие люди»

— Не обязательно. Камзол Фигаро довольно удобный, хотя Скарпиа — потяжелее. Ну все равно... На эстраде я мог импровизировать, предлагать композитору свою трактовку.

— Вот интересно: вы ощущали себя советской суперзвездой номер один?

— Если честно, меня не волновало, суперзвезда — не супер: я видел, что люди меня любят, и совершенно никому не завидовал.

— Просто некому было!

— Видимо, да — в славе у меня соперников не наблюдалось. Я вообще ни к кому черной зависти не испытывал — разве что белую: «Ой, до чего красивые у этого певца высокие ноты! У меня так не получится — Бог не дал, но зато щедро одарил многим другим».

— Роскошным голосом, тембром, высоким ростом, яркой внешностью, темпераментом — всем, что для успеха необходимо...

— Ну, в общем-то, да...

— Чем же вы объясняете свою феноменальную популярность? Что это за наваждение было?

— Главное, что это было, поэтому наотрез отказывался участвовать в телепрограмме под названием «Это было, было...» — ужасно ее не любил. В Америке почему-то, когда говорят о Фрэнке Синатре, так передачу не называют...

— В Америке и президента, сложившего полномочия, не зовут бывшим и не дают ему оскорбительную приставку «экс-»...

— Сейчас телевизионщики новую программу сделали — я ее даже смотреть не хочу! Вытащили нескольких певцов, популярных лет 20 назад, и снова показывают их: было, мол, и прошло...

Шестиклассник Муслим с мамой Айшет Ахмедовной

— Жалкое зрелище!

— Ну зачем так? Зачем? Не надо ставить клеймо: «Это было» — если они в хорошей форме, прекрасно выглядят, пусть себе поют на здоровье.

«НИКОГДА В ЖИЗНИ ДЕНЬГИ С БАЛКОНА Я НЕ ШВЫРЯЛ»

— Маленький эпизод из детства... Застолье по случаю какого-то праздника шло своим чередом, черно-белое телевидение транслировало концерт из Колонного зала Дома Союзов, как вдруг... Ведущая Светлана Моргунова объявила: «Поет Муслим Магомаев!», и телевизор, мне показалось, подпрыгнул от оглушительного женского крика и визга... Точно такой же вопль восторга раздался по эту сторону экрана: дамы вскочили и окружили волшебный ящик, силясь поцеловать изображение... Как вы, живой человек, переносили этот безумный ажиотаж?

— Слушая ваш рассказ, я вспомнил смешную историю. После очередного сольника, который транслировался по телевидению, меня пригласил мой друг поэт Анатолий Горохов: дескать, как выступишь, садись в машину и едь ко мне. В лифте, видимо, я не ту кнопку нажал и в результате не на том этаже вышел. Позвонил (тогда звонки у всех были стандартные) и слышу доносящийся из квартиры голос: «А вот и Магомаев пожаловал». Открывается дверь, гляжу — в проеме незнакомое женское лицо.

«Вы к кому?» — спрашивает женщина, чуть не падая в обморок. «К Горохову», — а она слабеющим голосом: «Он этажом выше». Поднимаюсь наверх: «Слушай, попал не туда, соседку твою до смерти напугал»... Потом уже она Толе все объяснила. «Мне, — сказала, — показалось, что схожу с ума. Только что мы видели Магомаева на экране, восхищались, как здорово он поет, и тут он звонит в дверь. Естественно, я решила, что пора в сумасшедший дом».

— Женщины пытались к вам прикоснуться, рвали на вас одежду?

Весь консерваторский курс Магомаев сдал экстерном, пока безвыездно жил в Баку. Единственным предметом, с которым у Муслима возникали проблемы, была история КПСС

— Ну да.

— И от неистовых поклонниц вы тоже спасались бегством?

— У меня были свои методы. Это сейчас повсеместно секьюрити — только и слышишь: охрана, охрана, а тогда никаких телохранителей не было, и мы вполне без них обходились. Через тайные выходы, спокойненько... Хотя иногда со второго этажа приходилось прыгать...

— Да вы что?

— Ну конечно. Когда в Ялте мы с дирижером Ниязи выступали, толпа окружила зал — ну не получается выйти, и все тут. Я предложил выбираться через окно моей гримуборной. До земли было метра три с половиной, внизу газон... «В крайнем случае, — говорю, — упадем на травку». Без промедления я сиганул вниз, за мной — помощник, и вместе мы Ниязи поддержали — он легенький был. Так и сбежали...

Я наловчился... Если концерт проходил во Дворце спорта — прямо внутрь загонялась машина, если на стадионе — на автомобиле делали круг — и фьють! Один раз, правда, нас окружили: с одной с трибуны вдруг бросилась публика, с другой, с третьей, и мы оказались в кольце. Ну ничего — обошлось...

— Говорят, залы, в которых вы выступали, патрулировала конная милиция...

— Не во всех городах, но в общем-то, да.

— Прекрасный поэт Роберт Рождественский — автор замечательных песен, которые вы исполняли, — однажды сказал: «Я присутствовал на многих концертах, в которых пел Муслим Магомаев, и ни разу не было случая, чтобы ведущий успевал назвать его имя и фамилию полностью. Обычно сразу же после слова «Муслим» раздавались такие овации, что, несмотря на самые мощные динамики и все старания ведущего, фамилия «Магомаев» безнадежно тонула в восторженном грохоте»...

Муслим любил жить на широкую ногу, делать друзьям дорогие подарки, а его гостиничный номер, где повсюду валялись деньги, никогда не запирался

— (Ностальгически). Было, чего уж там...

— Вы представляетесь мне очень свободным, поскольку всю жизнь делали все, что хотели, и поступали так, как подсказывало сердце. Это правда, что, если чувствовали себя не в голосе или в плохом настроении, запросто отменяли концерт?

— Да. К сожалению, я не мог петь, когда что-то неблагополучно, мне было не по себе от мысли, что зрители зря купили билет и не получат того, что хотели... Конечно, можно заставить себя в плохом состоянии выйти, больным, и что-то такое изобразить, но...

— ...себя не обманешь...

— ...люди же чувствуют сразу. Я это заметил, когда пару раз на каких-то сборных концертах, где у меня были два-три номера, приходилось петь нездоровым.

— Все тот же Юрий Богатиков считал вас человеком необычайно широкой души, но, — говорил он, — по молодости лет, как все таланливые восточные люди, Муслим иногда фордыбачил. За кружку пива, например, обязательно расплачивался зеленой пятидесятирублевкой, а еще мог выйти на балкон, вытащить пачку сторублевок и разбрасывать купюры, любуясь, как красиво они падают на асфальт, кружась, словно листья...

— Каких только легенд я о себе не слышал! Поверьте, никогда в жизни не швырял деньги с балкона — после этого меня бы наверняка вызвали в ЦК и выдали бы по первое число. Кому это тогда нужно было? Вот петь с балкона по просьбе трудящихся приходилось — и в Кишиневе, по-моему, и в Одессе. Людям мой голос был нужен, а не бумажки...

Когда на концертах объявляли Магомаева, зал вначале захлебывался от аплодисментов и женских криков, а потом смолкал замертво

«ГАСТРОЛИРУЯ ПО СОЮЗУ, Я СНИМАЛ БОЛЬШОЙ ЛЮКС ИЗ ПЯТИ КОМНАТ, ГДЕ ПРИНИМАЛ ПОРОЙ ПО ПОЛСОТНИ ЧЕЛОВЕК ЕЖЕДНЕВНО»

— Зарабатывали вы очень много, однако деньги у вас, человека по-восточному щедрого, уплывали сквозь пальцы. Любили, я слышал, шумные застолья устраивать — в ваших гостиничных люксах всегда стояли накрытые столы, и после концертов туда набивалось по 40-50 гостей. Вы что же, действительно такую ораву кормили-поили или это актерские байки?

— Нет, правда.

— С каким-то, по-моему, сожалением вы это произнесли, даже с грустью...

— Это я все к тому, что ни к чему мне было деньги с балкона разбрасывать, а что компанию обожал и не любил один завтракать, обедать и ужинать — так это по молодости. До женитьбы на Тамаре Ильиничне я снимал в гостинице «Россия» большой люкс из пяти комнат, где принимал порой по полсотни человек ежедневно. Как можно было в таких условиях деньги сберечь? Конечно, они уплывали. Может, это подразумевалось под словом «разбрасывал» — не знаю, но гости приходили ко мне всегда с удовольствием. Это потом, когда слава чуть поутихла, число друзей, прямо скажем, поубавились, причем очень быстро...

За одним роялем с композитором Александрой Пахмутовой

— Ваш концертмейстер Чингиз Садыхов рассказывал, что, поскольку деньги совершенно у вас не держались, он просто забирал их себе на хранение и вам до конца гастролей не отдавал...

— Прятал (смеется), но, несмотря на эти его хитрости, все равно раздавать умудрялся.

— Садыков, в частности, утверждал, что, мечтая купить машину, вы заработали однажды на Дальнем Востоке 20 тысяч рублей. Удалось тогда обзавестись личным транспортом?

— Нет, нет! Приехав в Москву, поселился я в «Метрополе» (это был самый дорогой отель), выбрал номер получше, и быстро истратил все на друзей, на приемы, подарки, которые очень люблю делать. Это не купечество было, не мотовство...

— ...а потребность души — правда?

— Конечно. Я до сих пор не складываю деньги в кубышку, хотя сейчас концертов уже не даю и, соответственно, не зарабатываю, — живу на то, что было, есть и, может, когда-нибудь будет... Привычка не ограничивать себя в тратах осталась (у меня, например, два компьютера, но, если захочу, и третий куплю), и дорогие подарки по-прежнему делаю: за последнее время компьютера три раздал втихаря.

Космонавт номер один Юрий Гагарин и певец номер один Муслим Магомаев. В центре супруга Гагарина Елена

— Я и сам был свидетелем того, как вы облагодетельствовали студентку консерватории из Киева. Позвонили мне и сказали: «Девочка переписывается со мной по интернету — можно ли купить и завезти ей компьютер?». Я спросил: «Какой, подешевле?», и услышал в ответ: «Да нет, самый лучший»...

— Правильно.

— Меня, если честно, такая щедрость сразила...

— Но это же не для показухи! Просто, доставляя кому-то радость, я и сам получаю от этого удовольствие, поэтому мне особенно отвратительны люди, которые за все добро, что я им в жизни делал, отплатили, в конце концов, злом.

— Не переживайте, Муслим Магометович, это уже не ваши проблемы...

— Проблемы-то их, но, к сожалению, мне часто приходится об этом думать. Слава Богу, что таких неблагодарных немного.

— Мне, признаться, очень смешно читать в газетах и слышать по телевизору, как современные так называемые звезды — без голосов, таланта и репертуара — хвастают, каким автопарком владеют: и «бентли» стоит у них в гараже, и «мерседес» последней модели, и «феррари»... Вот интересно, какие автомобили были у вас?

— Началась моя автолюбительская биография, по-моему, с «волги» — даже не помню, какой...

— ...почин обнадеживающий...

Цвет советской культуры: слева Тамара Синявская,в центре Клавдия Шульженко, справа Муслим Магомаев и Иосиф Кобзон. Ялта, фестиваль «Крымские зори», 1973 год

— ...а потом я перешел на что-то зарубежное — вспомнил: купил «фиат». Мне, правда, он не понравился — слишком мал для меня был, и я снова вернулся к «волге», а сейчас у меня джип «мерседес»... У Тамары машинка маленькая (даже не скажу, как называется, — я в этом не понимаю).

— Это правда, что, пользуясь всенародной популярностью, вы позволяли себе ездить без прав?

— Такое было всего пару раз — я просто забывал права дома. Слава Богу, милиция до сих пор узнает, а вот сам себя в зеркале — увы, не всегда.

— По-моему, вы преувеличиваете...

— Мне кажется, что и те, кто помнят меня с того времени, видят, насколько я изменился, тем не менее, когда проезжают, оглядываются, машут руками. Приятно...

«А ВОТ И МАГОМАЕВ, — ПРОСИЯЛА ТАМОЖЕННИЦА, — СЕЙЧАС МЫ ЕГО ПРОВЕРИМ»

— Вас обожал не только советский (и постсоветский) народ — вашим удивительным талантом восхищался даже иранский шах Мохаммед Реза Пехлеви, который, по слухам, подарил вам чемодан драгоценностей...

Муслим Магомаев с Евгением Евтушенко, Никитой Богословским и летчиком-космонавтом Виталием Севастьяновым

— Что вы, какой чемодан?

— Рюкзачок?

— Шкатулочку с кольцом, которое сейчас на мне, и какими-то шахскими украшениями...

— Это кольцо я часто на вашем пальце вижу — носите его постоянно?

— Раньше в открытую не решался, а потом как-то надел, и оно принесло мне удачу. Ну а когда обнаружил, что все уже к нему привыкли, решил не снимать.

— Как же в годы тотального железного занавеса, сквозь который редкая птица могла пролететь, вы провезли эти ценности через границу?

— С огромным трудом и лишь потому, что в аэропорту меня встречал представитель посольства Ирана. Когда начал проходить таможню, мой большой чемодан очень заинтересовал какую-то тетеньку в форме. «А вот и Магомаев, — просияла она, — сейчас мы его проверим». Я, честно говоря, думал, таможенница шутит, однако, смотрю, и впрямь открывает чемодан, где лежал подаренный шахом ковер...

— ...персидский?..

— ...да, шикарный, часы и эта шкатулочка. «А вы знаете, — спрашивает дама, — что ввозить не задекларированные предметы нельзя?». Открыла шкатулку: «О, да тут золото!».

Такой славы, как у Магомаева, не было ни у одной оперной и эстрадной звезды. И наверное, уже не будет. С Ильей Резником и Аллой Пугачевой. Баку, середина 70-х

— В тот день, пожалуй, карьера могла и закончиться...

— Чья, ее?

— Да нет, ваша...

— (Гордо). Ну что вы? Она вызвала начальника смены. Симпатичный такой мужик руками развел: «Правила для всех одни»... В ответ я не растерялся: «Это подарки шаха. Видите, человек из посольства Ирана меня встречает. Пожалуйста, пригласите его сюда и скажите, пусть отправит все шаху обратно». Таможенник, конечно, перепугался, чемодан ко мне подтолкнул: «Нет-нет-нет, полный порядок! Забирайте все и идите. Счастливо вам, до свидания!».

Понимаете, до этого меня никогда не досматривали — такое случилось впервые, а потом как депутат Верховного Совета Азербайджана я стал неприкосновенным и везде проходил свободно.

— Не представляю, как, будучи депутатом, вы высиживали по многу часов на заседаниях...

— Три года подряд мучился! Я же по характеру неусидчив... Приду, посижу час, пока Гейдар Алиевич выступает, а потом смываюсь, и остальные несколько дней проходят уже без меня. Один раз вообще на сессию не явился, но, как правило, все-таки приезжал — из уважения к Алиеву. Он мне как-то сказал с укоризной: «Муслим, почему тебя никогда нет в зале? Что это такое? Люди поймут неправильно». — «Гейдар Алиевич, — говорю, — вы же знаете: я не очень хорошо владею азербайджанским языком». — «Ну, знаю». — «Выступают в основном по-азербайджански, а я сижу, только глазами хлопаю. Мне даже по-русски слушать неинтересно, сколько они собрали хлопка, — какое до этого дело?». Он рассмеялся: «Ну ты хоть вид делай, что все понимаешь».

Я постоянно к нему приставал: тому коллеге-музыканту надо выхлопотать квартиру, этому помочь со званием или загранпоездкой... Алиев однажды признался: «Ты все равно ходишь ко мне, за других хлопочешь — вот я и сделал тебя депутатом, чтобы занимался этим на законных основаниях». Ну а когда началась перестройка, Гейдар Алиевич переехал в Москву, и с депутатством я, естественно, завязал. «Все, — сказал, — до свидания!».

«Я до сих пор не складываю деньги в кубышку, хотя концертов не даю и, соответственно, не зарабатываю — живу на то, что было, есть и, может, когда-нибудь будет...». Дмитрий Гордон в гостях у Тамары Синявской и Муслима Магомаева, Москва, 2007 г.

— В советское время лучших из лучших и подающих надежды оперных исполнителей отправляли на стажировку в прославленный миланский театр «Ла Скала». Вы тоже там побывали — это придало какой-то импульс вашей карьере, профессии?

— В общем, конечно. Учеба у маэстро Дженарро Барра и Энрико Пьяцца (а я подготовил партию Фигаро в «Севильском цирюльнике» и «Тоску») дала многое, но творческому человеку не обязательно даже что-то там делать — достаточно просто побывать в Италии, увидеть памятники старины, посетить музеи...

— ...посмотреть, как живут люди...

— ...подышать ее воздухом, проникнуться культурой и искусством, из которых эта страна, собственно, и состоит...

«ГОЛОС НЕ ПАРТИЕЙ ДАН И ПРАВИТЕЛЬСТВОМ, А ГОСПОДОМ БОГОМ»

— Я слышал, что после триумфального концерта в парижском зале «Олимпия» вам предложили сногсшибательный контракт, но Министерство культуры СССР восстало...

— Не контракт... Дело в том, что известный импресарио и одновременно директор «Олимпии» Бруно Кокатрикс очень по-доброму ко мне относился, видел, с каким успехом я там прошел, и понял, что, заполучив меня, может...

— ...чуть-чуть заработать...

— ...сделать мне громкое имя во Франции и провезти затем по всему миру. Я ему сразу сказал: «Не пустят!», но он не поверил: «Фурцева меня уважает». Действительно, Екатерина Алексеевна ему благоволила, тем не менее ответ был однозначный: «Нет!». Я уж не знаю, как там и что было, могу только догадываться... Думаю, пугало чиновников не то, что я могу удрать, — они прекрасно понимали, что никуда мне с этой земли не деться. Бросить якорь на Западе, где думают только о том, как заработать, мне не нравится, и в той же Америке мне не хватает души и культуры, однако... Во-первых, у меня там жил брат...

— ...который был богатым...

— ...очень богатым (царствие ему небесное!), а во-вторых, они боялись моего характера: вдруг выпью лишку, что-нибудь натворю... Хотя, в общем-то, подобных выходок я никогда себе не позволял. Нет, я не трезвенник — выпить, конечно, могу, но если чувствую, что уже хорош, быстренько ухожу и тихо сижу дома.

— Какие вы, кстати, напитки предпочитаете?

— Раньше любил коньяк, а сейчас пью только водку. К вину равнодушен.

— В конце 70-х — начале 80-х довольно распространенной была шутка: «Что такое Малый театр? Это Большой после зарубежных гастролей». Действительно, немало артистов — и оперных, и балетных — оставалось на Западе. Почему вы уверены, что от вас такого сюрприза никто не ждал?

— Где-то остаться я не мог даже теоретически, потому что мой дядя Джамал был послом (или, как тогда говорили, постоянным представителем) Азербайджана в Москве. Он заменил мне отца, я его обожал и подвести не мог, о чем наверху знали. Мое невозвращение домой означало бы крест на его карьере, но не только из-за этого я бы никогда не сбежал: там жить мне, повторяю, было бы неинтересно.

— Хм, а что вы чувствовали, когда просили политического убежища за границей Вишневская и Ростропович, другие ваши коллеги? Какое у вас было к ним отношение — вы же, если не ошибаюсь, ни разу не подписали против кого-либо из них подметных писем...

— (С достоинством). Ни я, ни Тамара Ильинична. Никогда в жизни — это дела грязные.

— Многие тогда подписавшиеся теперь оправдываются: «А что я мог сделать? На меня так давили — попробуй откажись». Как вам удавалось отказываться?

— Лично на меня никто не давил, и никто ничего мне не предлагал, потому что прекрасно знали, как от этого я далек. Такими вещами занималась группка людей, которые из кожи вон лезли, чтобы сделать друг другу гадость...

— Им не хватало таланта?

— Как раз вот таланта было достаточно, чересчур даже много. Ума не приложу, как обладающие великим даром творцы могут кляузничать на коллег, порой даже менее одаренных, чем сами, — это у меня в голове не укладывается.

Как я относился к невозвращенцам? Конечно, их понимал, а как иначе? Взять, скажем, Рудольфа Нуриева. Если человека не тянет домой, значит, дома ему не дают реализоваться...

— Нуриеву не давали?

— Время было очень плохое, поэтому здесь ему ничего не светило. Если бы он, будучи на гастролях, не «соскочил», кто бы его в мире знал?

— Великий он танцовщик?

— Да, безусловно, но сейчас вообще очень много талантливых людей вне России. Железного занавеса больше нет, выезд свободный, и в той же «Метрополитен-опера» я слышу немало русских фамилий — певцов, певиц. К сожалению, славу они снискали там, а сюда приезжают уже как большие артисты. У нас, как бы ни старались и что бы ни делали, финансово обеспечить талант не могут. Ну как можно сравнивать условия здесь и там? В «Метрополитен» артистка — не буду ее называть! — только за то, что приехала, а потом сидит и ждет: вдруг какая-то певица заболеет и возьмут ее, получает три тысячи долларов, причем за каждый спектакль! Просто так, ничего не делая... Кто может в Большом театре на это рассчитывать? Пока искусство у нас так прозябает, люди будут уезжать...

— ...и осуждать их за это нельзя...

— Ни в коем случае! Позади, слава Богу, советское прошлое, когда тебе могли пригрозить: пой только тут! Это твой голос, он дан тебе не партией и правительством, а Господом Богом, который един над всем миром, значит, ты вправе использовать свой талант где хочешь — это твое личное дело. Главное — помнить, что здесь отчий дом, родной двор, твои близкие и друзья. Приезжай, общайся и уезжай обратно, работай там, где тебе удобнее и выгоднее. Я не прав?

«РЕБЯТА ИЗ ОБХСС БЫСТРО ПОНЯЛИ, ЧТО Я ЧИСТ, — МЕНЯ ПРОСТО ПОДСТАВИЛИ»

— Еще как правы, кстати, тот же Иосиф Кобзон говорил мне: «Ты думаешь, жизнь у Муслима была безоблачная? Он ведь и через опалу прошел, и если бы не Андропов, неизвестно, как бы все повернулось...

— Глупостью это было, полной, но тут, так сказать, надо считать на счетах. Моя официальная ставка за сольный концерт составляла тогда 200 с чем-то рублей, а импресарио Леонидов предложил мне за выступление на 45-тысячном стадионе в три раза больше. Он заверил меня, что по решению Министерства культуры СССР исполнение двух-трех песен перед многотысячной аудиторией оплачивается в тройном размере, а значит, мне полагаются целых 600 рублей. Арифметика тут простая, однако... Никакого приказа министра культуры на сей счет, как оказалось, не было, но я-то об этом не знал, поэтому поехал в Ростов, спел...

Набежала довольно приличная для того времени сумма, а потом к «ростовскому» делу прибавилось «пензенское» — там обнаружили концертного администратора, который внес мою фамилию в ведомость, сам расписался и получил деньги. Вызвали меня в ОБХСС — отдел борьбы с хищениями социалистической собственности. «Да я в Пензе ни разу не был!» — сказал им, и тогда нам устроили очную ставку.

Ребята из ОБХСС быстро поняли, что я чист, — меня просто подставили, а вот один из заместителей Фурцевой, большой мой недоброжелатель, за эту историю ухватился: «Мальчика надо показательно наказать, а то много себе позволяет». Досталось и Чингизу Садыхову. «Ладно, — сказали ему, — Магомаев еще молодой, не знал этих тонкостей, но вы-то неужто не понимаете, что такие вещи делать нельзя?». На нас смотрели, как на хапуг, которые последний рубль у государства отняли, и потребовали все деньги вернуть...

— А они давно уже разошлись?

— Дело не в этом — просто если бы их отдал, это означало бы, что признал вину. Приехав к себе в Баку, я проконсультировался у Генерального прокурора Азербайджана — главного авторитета по всем вопросам юриспруденции. Он спросил: «Ты в ведомости расписывался?». — «Конечно». — «Ну и все, не отдавай ни копейки. Вот если бы просто брал деньги и в карман себе клал, тогда дело другое, а так это заработано честно». В общем, в Министерстве культуры поняли, что ничего не могут мне сделать, и тогда на год запретили в России петь: ни гастролей, ни выступлений на радио и телевидении... В Москве, Питере нельзя, а в Азербайджане — пожалуйста, езжай туда! «Вот и хорошо, — я обрадовался, — наконец-то смогу закончить консерваторию» (из-за бесконечных правительственных концертов и поездок туда-сюда мне не удавалось никак доучиться)...

Пока я безвыездно жил в Баку, весь консерваторский курс экстерном и прошел. Благодаря знаниям, полученным еще в музыкальном училище, легко сдал экзамены по гармонии, общему фортепиано... Хуже всего обстояло с историей КПСС: пару лекций прослушал и понял, что больше не выдержу. Повезло, что преподаватели были хорошие, тоже поклонники... Помню, один из них спрашивает: «Что такое «товар»?». Я начал: «Товар — это...» — а что дальше, не знаю. Все-таки выкрутился: «Товар — это то, что продают и покупают». Профессор искренне удивился: «Откуда вам это известно?». — «Ну как? — говорю. — Это же естественно». Он засмеялся: «А футболист Эдуард Маркаров сказал, что товар — это «шмотки»...

За месяц я сдал все экзамены и решил отдохнуть, как вдруг вызывают — и не куда-нибудь, а в наш азербайджанский Комитет госбезопасности, председателем которого тогда был Алиев. Принял меня его заместитель. «Муслим, — огорошил с порога, — в Москву тебя требуют». — «Что значит требуют? Снова судить будут?». — «Нет, на концерт по случаю юбилея КГБ». Я сразу завелся: «Никуда не поеду. Они меня наказали? Я еще в отпуске». — «Придется лететь — это личная просьба товарища Андропова». — «Не хочу», — упираюсь, а он спокойно, но жестко сказал: «Ну что вы, Муслим Магометович! Нельзя так... Это с Министерством культуры вы разругались, но ссориться с КГБ, тем более лично с Юрием Владимировичем Андроповым, не советую». Пришлось согласиться: «Ну что ж...», а он уже руку мне пожимает: «Счастливо. Завтра же мы усадим вас в самолет и отправим». На этом мое «тюремное заключение» благополучно закончилось...

— Возвращаясь к Фурцевой... Однажды вы вспоминали, как с ней познакомились, — после одного из мероприятий Хрущев вытолкнул ее к вам и сказал: «Иди, Катя, подпой комсомольцам»...

— Кстати, комсомольцем я не был...

— ...но Никита Сергеевич об этом не знал. По слухам, всесильный министр культуры СССР любила без памяти двух артистов: Ефремова и Магомаева, а вас ласково называла Мальчик и Мусик...

— Нет, только Мальчиком — Мусиком я был лишь для тех, кто знал меня с детства...

— Вы чувствовали, что нравились ей не только как певец, но и как мужчина?

— Об этом у нас разговора не было, просто после несколько случаев она, видимо, ко мне прониклась... Не знаю, стоит ли это рассказывать, но как-то раз на приеме по случаю закрытия фестиваля «Крымские зори» Екатерина Алексеевна так много выпила, что ей стало плохо и она уже не могла самостоятельно передвигаться. К этому времени мы оставались втроем: Фурцева, я и директор (забыл фамилию)... По-моему, Зимина, так вот, эта женщина мне сказала: «Муслим, вы тут единственный мужчина — придется ее нести».

— И вы понесли?

— Ну конечно — она же легенькая... Где-то посреди пути Екатерина Алексеевна вдруг открыла глаза и спрашивает: «А почему я у вас?»... Посмотрела так: «А, ну ладно!» — дескать, тебе можно, свой. Тогда я и понял, что она ко мне очень хорошо относится.

Спустя какое-о время мы летели вместе на Кубу. У нее был отдельный салон, куда она пригласила тех, кого посчитала нужным. Соседи начали забрасывать удочки: «А не сыграть ли в картишки?». Она замялась: «Да неудобно». Я попросил: «Екатерина Алексеевна, ну, пожалуйста, — мы немножко». Потом предложил: «А может, чуть-чуть водочки?». Она разрумянилась: «Ой, вы меня заставляете!», а у меня полный был дипломат (вез «стратегический запас», чтобы угощать молодых кубинцев), и мы не остановились, пока его не опустошили. Короче, назаставлялись... Часов через пять у самолета была дозаправка в каком-то маленьком государстве — сейчас уже не вспомню название. Все, кто рядом с нами сидел, еле-еле продрали глаза...

— ...а она как огурчик?

— Вскочила, побежала, смотрим — уже интервью кому-то дает, а мы еле ходим. Вот что такое партийная школа! Ну и здоровье железное...

— Другие наверх и не попадали — естественный, понимаете ли, отбор...

— Это была гениальная женщина, настоящая железная леди...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter