«Но обстоят великолепно мои плачевные дела»

Татьяна ЧЕБРОВА. «Бульвар Гордона» 12 Марта, 2009 00:00

Игоря Губермана лучше читать — желательно в толстом многотомнике и строго про себя (то есть про меня, тебя, его, нас). Его сложно слушать: все время хочется перебивать, громко цитируя, а так можно сорвать концерт — любое из многочисленных выступлений отца-создателя гариков, например: «Я кошусь на жизнь веселым глазом», состоявшееся на днях в столичном Доме офицеров.

Кроме Киева, поэт-философ, 21-й год обитающий в Израиле, побывал с гастролями в Донецке, Днепропетровске, Запорожье и родном Харькове, в котором прожил первые девять дней жизни (его мама в тайне от папы ездила туда рожать Гарика, чтобы сделать мальчику обрезание).

Губерман у каждого свой — из шести, а может, и семи тысяч гариков мы конструируем для интимного употребления только нам подходящий образ современного Омара Хайяма, вернее, Абрама Хайяма, как его когда-то называл один из друзей-драматургов:

В душе осталась кучка пепла,
И плоть изношена дотла.
Но обстоят великолепно
Мои плачевные дела.

Ему, познавшему отнюдь не запоздалую славу, не нужны «мнимореальные доски» — стихотворные миниатюры Губермана породили девятый вал подражаний: «мариков», «юриков», «ириков». То, что он — классик, понимает даже его жена Таточка, с которой поэт живет 44 года и, заполняя всевозможные анкеты, в графе «Семейное положение» пишет: «Безвыходное». Недавно Тата выгоняла за окно голубя, случайно залетевшего в кабинет супруга весьма стремительно: «...а то он на тебя насрет, как на литературный памятник».

О ненормативной лексике, которую Губерман по-прежнему активно употребляет, он сделал на концерте 333 китайское предупреждение: она была, есть и будет! «Я в Запорожье получил записку: «Игорь Миронович, как вы можете употреблять слово «жопа», когда сзади вас находится орган, на котором играл Петр Ильич Чайковский?»...

Вполне возможно, многие слышали заморского гостя живьем далеко не впервые, но никого не смущало ощущение некоторой накатанности программы и отрепетированности экспромтов.

Игорь Миронович коснулся своим пламенным глаголом и другими частями речи многих животрепещущих тем: боевых походов налево и тихих подвигов супружества («Семья от Бога нам дана — замена счастию она»), отсутствия страха кануть в «непитие» («...лучшая настольная игра — это все же выпивка с закуской») — и приправил все это значительной порцией самоиронии:

В объятьях водки и режима
Лежит Россия недвижимо,
И только жид, хоть и дрожит,
Но по веревочке бежит.

Слава пришла к нему даже раньше времени, нарушив правила техники безопасности, — в воздухе еще пахло несвободой, и папа не напрасно предупреждал: «Гаринька, тебя посадят прежде, чем ты этого захочешь». Таки посадили — по счастью, просто за решетку, хотя могли и в психушку, а там, кто его знает, как смирительный галоперидол подействовал бы на точность рифмы и чувство юмора...

Полвека назад Губерман познакомился с Александром Гинзбургом, издававшим один из первых самиздатских журналов «Синтаксис». Так инженер-электрик плавно трансформировался из рифмача-хохмача в поэта-диссидента:

Я государство вижу статуей —
Мужчина в бронзе, полный властности,
Под фиговым листочком спрятан
Огромный орган безопасности.

Когда Губерману предложили дать показания против редактора журнала «Евреи в СССР» Виктора Браиловского, Игорь отказался: «Мое дело было «гэбэшное», поэтому сначала меня арестовали, а потом стали собирать материалы, чтобы впаять срок».

Сел как «барыга» — против него сфабриковали дело о скупке краденых икон. В места не столь отдаленные на границе Красноярского края и Иркутской области попал на пять лет, по советской костоломной традиции наказание отбывал в лагере с уголовниками, где вел дневники. Потом в сибирской ссылке написал книгу «Прогулки вокруг барака». Вернувшись в Москву, долго не мог прописаться и устроиться на работу. Уехать его заставили, о чем Губерман ничуть не жалеет.

Нынешний год для Абрама Хайяма трижды юбилейный: 30 лет назад его посадили, 25 лет назад — выпустили, ровно 20 лет он — на сцене: «...тюрьма хотя и заключенье, но уж отнюдь не эпилог».

В антракте Игорь Миронович подписывал книги и диски — можно было практически вплотную подойти и разглядеть: для своих 72 лет живой классик выглядит абсолютно живым, а ведь во время концерта не без явного кокетства подчеркивал: «Я уже достиг возраста, который в некрологах называется «цветущим». Стишки-то сейчас пишу грустные, потому что старенький очень».

Впрочем, о старости он кропает заветные четверостишия лет с 35-ти — «Закатные гарики» сменили «Гарики предпоследние»:

Любил я книги, выпивку и женщин,
И большего у Бога не просил.
Теперь огонь мой старостью уменьшен,
Теперь уже на книги нету сил.

Кроме книг, выпивки и женщин, Губерман любит повторять: «Я гораздо меньший дурак, чем кажусь». И ужасно гордится, что в Америке, на его «экономической родине», где он регулярно выступает, «...книжки гариков лежат в сортирах десятков домов. Американо — он человек только в сортире, в остальное время работает, оплачивает счета или высчитывает, как их оплачивать. Поэтому то, что лежит в сортире, — самое ценное».

Пока в утомленных диафрагмах публики стихали раскаты смеха, я пыталась определить, какой из сонма гариков, из гипертекста единой губерманиады — только мой Губерман. Может, этот:

Ты люби, душа моя, меня.
Ты уйми, душа моя, тревогу.
Ты ругай, душа моя, коня,
Но терпи, душа моя, дорогу.