Ирина РОДНИНА: «Внешний вид меня никогда не устраивал — мечтала быть худой длинноногой блондинкой»

Ровно пять лет назад, вопреки прогнозам недоброжелателей, легендарная Ирина Роднина вернулась-таки из Соединенных Штатов в Россию. Несмотря на долгое отсутствие, — с 1990 года она тренировала фигуристов за океаном — дома ее не забыли, вот только сомневаюсь, что самой Ирине Константиновне (которая, впрочем, предпочитает обращение без отчества) собственная популярность и назойливое внимание масс-медиа доставляют удовольствие. Российские газеты пестрят «сенсациями»: «У Родниной угнали почти новый «БМВ», «За вождение автомобиля в нетрезвом виде трехкратную олимпийскую чемпионку лишили водительских прав», «После пластической операции Роднина попала в реанимацию»... Этак молодежь, пожалуй, и знать не будет, чем же прославилась величайшая спортсменка ХХ столетия. ...Все началось более полувека назад, когда пятилетнюю Иришу отец привел на каток, залитый в одном из московских парков, и впервые поставил там на коньки. Ботинки старшей сестры были ей велики — пришлось надеть их прямо на валенки, но, несмотря на странную конструкцию, шустрая кроха сразу же отважно покатила вперед и, кажется, с тех пор никогда не оглядывалась... Много лет стремительная, энергичная Роднина бесстрашно выполняла головокружительные поддержки, подкрутки и прыгала, будто подброшенная пружиной. Ее стиль называли фейерверком на льду, бурей и натиском, и хотя менялись партнеры, тренеры и обстоятельства, она неизменно поднималась на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Дотошные поклонники фигурного катания подсчитали, что за свою карьеру Ирина собрала в виде наград почти килограмм золота. Кстати, вес мог быть и больше, но медали из драгоценного металла 750-й пробы вручают только на чемпионатах мира и Европы: олимпийские — позолоченные (как-то у Родниной спросили, где она их хранит, и услышали: «В сейфе»). Увы, к великим в прошлом спортсменам относятся на постсоветском пространстве не так бережно, как к золотому запасу, — вот и Ирина, которую в СССР с помпой именовали национальным достоянием, стала первой советской фигуристкой, уехавшей по частному контракту на Запад. Подписала она его, не веря, что так просто отпустят, но в Федерации необходимые бумаги подмахнули мгновенно, будто спешили избавиться... К тому времени Роднина, которую выжили с должности старшего тренера «Динамо», работала скромным почасовиком в институте физкультуры, и, встретив как-то ее в коридоре, ректор, сам олимпийский чемпион, спросил: «Что ты тут бегаешь? Неужели до сих пор не закончила?». Он даже не знал, кто у него преподает... «Пессимизм — это настроение, а оптимизм — черта характера», — любит повторять Ирина. Ее несгибаемый характер дал сбой только однажды в Америке — в ходе длительного бракоразводного процесса со вторым мужем. Делили они «самую ценную медаль» — так спортсменка называет свою дочь, которую родила в 36. «Общение с Аленой было расписано судом на 10 лет вперед, — вспоминала она. — Четные годы, нечетные, его дни рождения, мои... Оговаривалось даже, что встречаемся на середине пути, что какую-то часть я могу проделывать с ребенком без его согласия, а на какие-то территории входить не имею права». От переживаний Роднина старела, седела, становилась

Крупную слезу на щеке Родниной, поднявшейся на олимпийский пьедестал почета в Лейк-Плэсиде, показали телеканалы всего мира

непохожей на растиражированный коммунистической пропагандой плакатный образ, но однажды сын ей сказал: «Мама, посмотри на себя! Какая ты некрасивая!». Именно это заставило хорошенько встряхнуться... После разлуки Москва увидела ее эффектной, подтянутой, по-боевому настроенной. Увидела и оценила... Сегодня Роднина — председатель общественной организации «Спортивная Россия», член Совета по физкультуре и спорту при президенте, депутат Государственной Думы. Никакие жизненные передряги не способны выбить эту миниатюрную женщину из рабочей колеи, а когда дома, пусть и нечасто, собираются дети: женатый сын, выпускник Строгановского училища, и дочь, студентка американского университета, — Ирина чувствует себя счастливой. Что же касается скандальных публикаций... Глупо, на мой взгляд, обижаться на журналистов, если укусить стараются даже свои, коллеги. Столько лет молчал Олег Протопопов, и вдруг в интервью, зная, что покойный тренер не может ответить, заявил, что Станислав Жук кормил Александра Зайцева допингом. (Еще он сказал, что Зайцев стал импотентом и поэтому, дескать, Роднина его бросила). Бог, как говорится, ему судья, а Ирина... Она научилась отгораживаться от отравляющих жизнь сплетен после первых побед, когда с удивлением обнаружила, что «человек способен простить ближнему все, кроме успеха».

«ВЫХОДЯ НА ЧЕМПИОНСКУЮ ТРОПУ, ЖАЛЕТЬ СЕБЯ СПОРТСМЕН НЕ ИМЕЕТ ПРАВА»

— Я, Ира, хорошо помню, как, затаив дыхание, огромная советская страна следила буквально за каждым вашим движением на льду, молилась за вас, переживала, и вы, надо сказать, всегда наши надежды оправдывали. Если не ошибаюсь, за всю спортивную карьеру у вас не было ни одной серебряной медали — только золото...

— Что да — то да: серебра не имею.

— Вы, я напомню читателям, трехкратная олимпийская чемпионка, десятикратная чемпионка мира, 11 раз выигрывали первенство континента. Как это вам удавалось?

— (Улыбается). Отвечу, что тяжело, — никто не поверит, похвалюсь, что легко, — тем более заподозрят в неискренности. Очевидно, стабильные результаты невозможны без потрясающих родителей, хороших наставников, партнеров, в конце концов, с которыми интересно работать. В общем, у меня это все было, поэтому и не растеряла азарт, желание побеждать.

— Когда, вернувшись после вызванной родами паузы в большой спорт, вы в третий раз подряд поднялись на олимпийский пьедестал почета и в Лейк-Плэсиде зазвучал советский гимн, весь мир увидел, как скатилась по вашей щеке крупная слеза. Это, как говорят сегодня, было по-настоящему круто...

За свою спортивную карьеру Ирина Роднина собрала в виде наград почти килограмм золота. 1984 год

— ...(смеется) с точки зрения молодежи.

— Почему вы заплакали? Вам было жаль себя, затраченных ради возвращения на лед титанических усилий, вы вспоминали, как в очередной раз все превозмогли, или то были слезы усталости?

— Практически вы сами уже на свой вопрос дали ответ... (Пауза). Знаете, спортсмен не имеет права себя жалеть: женщина ты или мужчина, но когда выходишь на чемпионскую тропу, эти чувства забудь.

Может, в тот раз не сдержалась, потому что понимала: подведен итог достаточно большого и очень тяжелого пути. В глубине души сознавала: вряд ли кому-нибудь удастся мой результат повторить, потому что спорт стремительно совершенствуется, правила то и дело меняются. Чего те победы мне стоили, знала одна я — думаю, даже партнеры и тренеры не всегда это понимали...

— Потому что мужчины?

— Да нет, пол тут ни при чем — просто я лучше могла оценить собственные усилия и возможности, чем кто-то со стороны, вдобавок сознательно на все это шла...

Наверное, плакала еще и потому, что атмосфера вокруг была гнетущая. Для меня это были третьи олимпийские игры, но в столь тяжелой обстановке выступала впервые. Нам в фигурном катании грех жаловаться: публика всегда была очень доброжелательная, и зрители никогда не принимали хуже-лучше в зависимости от того, какой ты веры, на каком говоришь языке или из какой страны. Естественно, шла борьба двух направлений: советской школы, которая развивалась бурно и основательно заняла в фигурном катании лидирующие позиции, и принципов, которые исповедовали страны капиталистического мира, — но раньше мы не чувствовали в зале предвзятости...

— Американцы так рьяно поддерживали подпиравших вас чемпионов США Тай Бабилонию и Рэнди Гарднера?

— Возможно, Тай с Рэнди и хотелось составить нам конкуренцию, но, по большому счету, никого они не подпирали, и говорю так не потому, что могу уже быть откровенной. Эту пару соперниками мы никогда не считали: высшим их достижением в соревнованиях, где вместе участвовали, было пятое место, а у нас всегда было первое...

— ...и это, как говорят в Одессе, две большие разницы...

— При таких исходных позициях вряд ли можно ожидать серьезного накала страстей — просто политическая обстановка была очень тяжелой, так как накануне Советский Союз, как вы помните, ввел войска в Афганистан. Мы, повторяю, впервые столкнулись с нежеланием публики нас воспринимать, и если в футболе, баскетболе, хоккее — особенно когда играют мужские команды! — на площадке идет маленькая война, то в фигурном катании, поскольку это вид неконтактный и очень красивый, такого противостояния никогда не было.

В 1976-м Ирине вручили орден Ленина. Она и сама понимала: то, что делает, — «это всерьез и надолго»

— Думаю, если бы хороший голливудский режиссер задумал снять фильм о третьей победе Ирины Родниной на Олимпийских играх, он обязательно бы схватил крупный план: огромные глаза, слезы... Наши спортивные руководители не советовали вам накануне: «Ирина, если все будет нормально, заплачь»?

— Господь с вами! (Эмоционально). Ну, разумеется, нет.

— Все равно лучший кадр трудно представить...

— Это смешно, но я и не знала, что меня снимали, — пьедестал почета был установлен в самом центре катка, и я не видела, как телекамеры подобрались. Поблизости не было даже фотографов — их, как правило, подпускают уже после церемонии награждения, когда отыграют гимн. Я не догадывалась, что мою минутную слабость кто-то заметил, а тем более зафиксировал, пока на пресс-конференции не стали задавать об этом вопросы. Помню, так удивилась: откуда это известно, ведь стояли мы далеко от публики? Сама я увидела эти кадры только во время Олимпиады в Москве, когда их повторили.

«ГЕНЕРАЛЬСКОЙ ДОЧКОЙ БЫЛА МИЛА ПАХОМОВА, А МОЙ ОТЕЦ ДО ЛАМПАСОВ НЕ ДОСЛУЖИЛСЯ»

— Насколько я знаю, ваша мама родом из Украины...

— Не просто из Украины, а украинка — по женской линии у меня абсолютно украинские корни...

— Наверняка многое вас с Украиной связывает: детские воспоминания, многочисленная родня?

— Сегодня (грустно) там практически никого уже не осталось — разъехались по всему Союзу.

— С мамой разобрались — перейдем теперь к папе. Говорили, я помню, что ваш отец — генерал и сильно вам якобы помогал...

— Ох уж эти слухи! Генеральской дочкой у нас была Мила Пахомова — за глаза все ее так и называли. Миле отец, действительно, помогал и очень ею гордился, а мой папа хотя и военный, но в отставку ушел полковником, до лампасов не дослужился.

— Авторитетнейшие издания и специалисты признали вас величайшей спортсменкой ХХ века, и думаю, в этом нет никакого преувеличения. Вы осознаете себя самой-самой?

— По-моему, лучше с такими оценками не спешить — пусть время все по местам расставит. Да, я считаю себя одной из самых удачливых: уже почти 30 лет не выступаю, а все равно обо мне говорят, меня помнят... Это, конечно, приятно, тем более что на моих глазах уходили не менее великие, как мне кажется, спортсмены, о которых достаточно быстро забывали.

Многое просто зависит от вида спорта, от ситуации. Я в этом плане человек счастливейший, но жить с чувством собственной уникальности или значимости для истории, с моей точки зрения, невозможно. Даже не знаю, какие мозги для этого надо иметь, хотя, если рассматривать то, что было сделано мной вместе с партнерами и наставниками, то, конечно, я понимала: это всерьез и надолго.

— Вообще-то, в голове не укладывается, как слабенькое московское дитя, хилая девчонка с Таганки, до школы 11 раз переболевшая воспалением легких и состоявшая на туберкулезном учете, стала великой спортсменкой. Как эта болезненность переросла в громкие победы?

Визитной карточкой Ирины Родниной и Александра Зайцева стала «Калинка». 1980 год

— В принципе, большинство детей, рожденных, как и я, после войны, были ослаблены, но нам очень повезло с родителями: вернувшись домой с фронтов Великой Отечественной, они были поколением победителей, и нам от них многое передалось. Эти люди перенесли самое страшное, что может быть, и поэтому на ценность жизни, на ее значимость совершенно по-другому смотрели.

Помню, мы жили в большой коммуналке, где размещалось ни много ни мало пять семей. Все соседские дети занимались в кружках, обязательно ходили в бассейн, а когда у нас первых появилось пианино, практически вся квартира взялась этот инструмент осваивать. Когда меня повели на фигурное катание, взяли и девочку помладше, то есть одной компанией мы и в школу ходили, и на всевозможные секции. Тогда наши увлечения не считались спортом, да и детских спортивных школ еще не было.

В бытность тренером меня страшно коробило то, что, приведя ребенка, многие родители просили: «Посмотрите, получится из моего сына или дочери — даже не спортсмен! — чемпион?». Никто из наших отцов и матерей таких планов не строил, задача была одна: чтобы дети росли здоровыми, чтобы их времяпровождение было интересным, насыщенным и приносящим радость.

Наши родители ценили все, что укрепляло тело и дух, будь то комплекс ГТО или уроки физической культуры. Многие из этих людей в юности занимались спортом совершенно не ради каких-либо достижений (до войны в международных соревнованиях Советский Союз участия не принимал) — это было нормально, в порядке вещей. Если в те годы на свитере или на пиджаке у парня не было значка «Мастер спорта», к нему относились снисходительно, считали слюнтяем и тюфяком, чего-то недопонявшим в жизни. Сейчас это, конечно, ушло, и к спорту отношение другое.

— Теперь не на бицепсы смотрят, а, скорее, на банковский счет...

— (С укоризной). Ну зачем же нас, женщин, так обижать? Или вы сами неуверенно себя чувствуете?

— Да нет, речь-то как раз не обо мне...

— Можно подумать, если у вас нет счета, вы чем-то значимым обделены.

— Просто мужчины жалуются на излишнюю меркантильность современных дам...

— Как по мне, наши «супермены» сами до такого состояния ситуацию в обществе довели. Не надо на нас, кого вы так любите называть слабым полом, списывать ваши моральные комплексы и проблемы.

«ФИГУРНОЕ КАТАНИЕ БЫЛО ДЛЯ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ ОКНОМ В МИР»

— Ира, сейчас и в России, и в Украине люди постоянно смотрят сериалы — от телеэкранов их просто за уши не оторвать, а я хорошо помню время, когда буквально все взрослое и детское население СССР не пропускало никаких состязаний по фигурному катанию: от турнира на приз газеты Nouvelles de Mockou до чемпионатов мира, Европы и Олимпийских игр...

— (С улыбкой). Так больше ведь ничего не показывали!

— Ой, я вам такое сейчас расскажу... В конце 70-х в Киеве было легкое землетрясение — из Румынии докатилось, так вот, когда у нас дома закачались люстры и ходуном заходил сервант, когда соседи стали выскакивать на улицу, моя бабушка не покинула кресло перед телевизором, потому что выступали вы с Зайцевым и она это не могла пропустить ни при каких обстоятельствах. Почему у нас так любили фигурное катание?

Ирина Роднина и Александр Зайцев поженились в 1977 году, а развелись в 1985-м

— Частично я уже ответила: мало что показывали. Вы вспоминаете 70-е годы, а я застала еще времена, когда телевидение только появилось. Стоял «КВН» с линзой, которую вся квартира промывала, меняла по очереди воду. Телевещание в СССР лишь в центральных городах было, и изначально трансляция велась два или три дня в неделю по четыре часа — это потом уже мы доросли до трех каналов и четвертого учебного...

Также, что очень важно, в отличие от футбола и хоккея фигурное катание — очень демократичный вид спорта. Его и мужчины смотрели, и женщины, и дети, и старики — всех, независимо от возраста и пола, оно интересовало, и даже не потому, что мы побеждали. Фигурное катание было для советских людей окном в мир: страна все-таки жила закрыто, а тут выступали иностранцы, звучала музыка, которой мы никогда не слышали (многие, кстати, ее переписывали).

— А какие красивые были на фигуристах костюмы!

— Да, да! Компенсируя недостатки черно-белого телевидения, наши комментаторы пытались описать особенности покроя и оттенки платьев, а если учесть, что дальтониками бывают только мужчины, можно представить (смеется), каких усилий им это стоило.

— Женщины от красавцев-спортсменов не могли оторвать глаз...

— Да и от спортсменок тоже — они изучали их прически, мэйк ап (хотя нет, тогда этого слова в нашем лексиконе еще не было), пытались понять, как косметикой пользоваться. Было очень много всего, сопутствующего...

— Хорошо вы сказали: это действительно было окно в мир!

— Именно потому фигурное катание и привлекало всех, а потом, это особый вид: на грани спорта и... Нет, в то время я не сказала бы, что искусства, потому что катание на льду все-таки из другой сферы, просто оно еще не было таким сложным. Люди видели детей, которые прыгали, как заведенные, и всем казалось, что этому можно научиться, а ведь когда публика чувствует свою сопричастность, она живее реагирует, воспринимает оценки.

Почему мне кажется, что сейчас, с введением новой системы судейства, мы начинаем терять зрителя? Да потому, что раньше все происходило на глазах: спортсмены и тренеры показывали свою работу, свои, так сказать, заготовки, судья выставлял за них баллы, а тем временем и зритель увиденное оценивал...

— ...и сравнивал со своим восприятием...

— Если его мнение совпадало с судейским, он думал: «Ага, я тоже кое-что понимаю», а если заметно отличалось, он либо вносил в свой подход коррективы, либо осуждал судей.

— Все, иными словами, окрашивалось эмоциями...

— Конечно, и само по себе это было прекрасно.

«ЕСЛИ УЖ ВЫШЕЛ НА СТАРТ: БОЛЬНОЙ, ХРОМОЙ, БЕЗ РУКИ, — ВЫЛОЖИТЬСЯ ДОЛЖЕН НА ВСЕ СТО»

— В 89-м году, беря интервью у Станислава Алексеевича Жука, я спросил, какое воспоминание стало самым в его жизни ярким, и он без промедления произнес: «73-й год, Братислава, чемпионат мира. На лед вышла недавно сформированная пара Роднина — Зайцев, и вдруг посреди программы музыка неожиданно оборвалась... Казалось бы, выход один — прекратить выступление и все повторить сначала, но я крикнул им что есть силы: «Не останавливайтесь!», и они сделали невозможное — откатали положенное до конца. Без музыки! На едином дыхании!»...

Тренер Станислав Жук (слева) с питомцами: Родниной и Улановым. «Он был абсолютным фанатом своего дела...»

— Даже если бы он ничего нам не крикнул, мы все равно бы не остановились, потому что у нас было заведено: если дано задание показать программу или какой-то ее отрезок, выполняй, что бы там ни случилось... Как это — остановиться? Такое было попросту невозможно, тем более у Жука. Если уж вышел на старт: больной, хромой, без руки, — неважно какой, выложиться должен на все сто...

— Выше знамя советского спорта?

— Дело не в знамени, а в том, что задание, которое получил, обязан выполнить.

— Это и есть профессионализм?

— Тогда мы такого слова еще не знали, и вообще, понятие «профессионал» стало проникать в любительский спорт уже после моего ухода... Не потому, что распался такой спортивный монстр, как СССР, а потому, что стала меняться сама система, особенно в олимпийских видах. Союз конькобежцев, который был одной из самых богатых федераций в мире, оказался и самым консервативным. Он дольше всех сопротивлялся новшествам, поэтому у нас любительский статус был совершенно четко прописан, хотя при этом были и профессиональные соревнования, и профессиональные спортсмены.

— После подавления Пражской весны Советский Союз в Чехословакии ненавидели. Как вы думаете, вам специально остановили музыку или это чисто технический был прокол?

— Кто его знает?!. Лично мне кажется, это было как-то продумано и спланировано, а с другой стороны, в тот вечер было много накладок. Когда перед нами выступала пара из Соединенных Штатов Америки, на площадку была выброшена монета (а ведь не секрет, что монеты сразу вмерзают в лед), поэтому вряд ли можно сказать, что это была подножка нам или американцам. Видимо, в стране назрел некий внутренний протест, который именно так выражался.

— Это правда, что судьи дружно поставили вам одни шестерки?

— Ну, не совсем дружно и не совсем шестерки... Вообще, это был достаточно сложный момент. Правила предусматривали, что оценивается программа, прокатанная под музыку, но не было указано, всю ее или какую-то часть следует отработать с музыкальным сопровождением. Подобный случай произошел в 60-е годы на Олимпийских играх, но там музыка не доиграла около восьми секунд, а у нас — половину выступления. Тогда еще не было оговорено, что, если рефери подает сигнал, ты обязан остановиться, и, естественно, произошла жуткая заминка... Судьи решали: что делать?

— Вы были готовы все повторить?

— Нет, только не это. Когда мы подъехали к рефери, он объявил, что у нас есть три варианта: либо показать еще раз все целиком в самом конце (а мы были предпоследними), либо ту часть программы, которую мы откатали без музыки, либо нам снизят оценки за отсутствие музыкального сопровождения. Я сразу поняла, что полностью все повторить невозможно.

— Ушли эмоции...

— ...и силы, что самое главное. Демонстрировать кусок — тоже не выход: потеряется целостность, и я без колебаний сказала: «Нет! Выставляйте оценки». Рефери принялся вновь втолковывать, что балл будет снижен, и вдруг в наш разговор вклинился Жук...

— Он, видимо, популярно, по-русски, объяснил судье, как ему дальше жить...

На льду рождались не только великие пары, но и семейные союзы ... Александр Горшков и Людмила Пахомова, Александр Зайцев и Ирина Роднина. 1976 год

— (Улыбается). В принципе, тренер не должен в такой ситуации вмешиваться, и хотя особых прав у нас не было, я всегда чтила правила: это первое, что нужно знать, когда выходишь на старт, тем более в международных соревнованиях. Впрочем, даже не явление Жука было самым большим нарушением — вскочил, пытаясь подключиться к беседе, советский судья, после чего начал оттаскивать Жука, поскольку понимал: тот, владея только одним языком...

— ...мог и ударить?

— Нет, ну что вы, зачем о нем так грубо? Просто это мешало... Рефери говорил по-немецки, я тоже (благо училась в немецкой спецшколе) — ну чем Жук, который объяснялся по-русски, в этой ситуации мог помочь? Короче, за то, что встал наш судья, и он, и мы, и наш результат подлежали дисквалификации. Спасла публика... Сначала в зале повисла полная тишина. Первый и единственный раз в жизни я каталась на турнире, слыша скрип собственных полозьев.

— Ну и ну!..

— Такая тишина, когда находишься в огромном зале, просто даже неестественна: только наше дыхание и скрежет коньков... Длилось это, правда, всего несколько секунд: потом был разбег, мы выполнили комбинацию прыжков, и когда закончили четвертый, зал разразился шквалом аплодисментов, которые не смолкали уже до конца. На протяжении остававшихся двух минут зрители стали нашими аккомпаниаторами...

«ПО ОТНОШЕНИЮ КО МНЕ СЕКСУАЛЬНЫХ ДОМОГАТЕЛЬСТВ СО СТОРОНЫ ЖУКА НЕ БЫЛО»

— Жук говорил мне, что мороз шел по коже...

— ...и это действительно было так. Когда произошла заминка, публика, тоже все понимая, стала требовать оценку. Очевидно, и судейская бригада отступила от правил, поскольку осознала: это форс-мажор и стандартно тут поступать нельзя...

— Сколько поставили?

— Ну, шестерок не было — все судьи дали 5,9 балла. Нам все-таки снизили оценку за то, что катались без музыки...

— ...но этого для победы хватило?

— С лихвой, поэтому считаю ее коллективной, завоеванной вместе с залом, который поддерживал нас и переживал. Люди видели, что ситуация нездоровая, и были уже, можно сказать, на взводе, потому что дважды приходилось останавливать соревнования, чистить лед... Дело в том, что проблемы возникли еще у двух пар, которым музыку включили не вовремя... Это объяснимо — раньше же были пленки...

— ...бобины...

— ...но самое удивительное то, что накануне ночью все это мне приснилось. Нет, даже не приснилось, а привиделось во время аутогенной тренировки. Сосредоточиться всегда тяжело, и нас специально учили (многие спортсмены это умеют) закрыть глаза и пройти свою программу или дистанцию от начала до конца, от первого шага до последнего. Между прочим, это ужасно сложно: выполнишь тот или иной элемент и на что-то обязательно отвлечешься, так вот, когда я мысленно это проигрывала, остановилась музыка.

Ирина Роднина — Дмитрию Гордону: «Серебра не имею...» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

Я видела, как вдоль борта бежит Жук, а я по ходу ему кричу (потому что мы же продолжаем кататься), с какого момента подключить музыку. Потом у меня даже мелькнула мысль: уж не сама ли накликала на себя неприятности? Не знаю, но когда все случилось, внутренне я была к этому готова. Главное, думала, чтобы Жук не двинулся с места и не начал руководить, потому что это бы точно все нарушило и разорвало какую-то незримую связь.

— За Станиславом Алексеевичем Жуком (и при жизни, и особенно после смерти) тянулся шлейф невообразимых скандальных слухов. Его называли великим тренером и большим хамом, рассказывали, что он много пил, был неравнодушен к женскому полу и требовал от воспитанниц любви. Где, Ира, тут правда, а где ложь?

— Положа руку на сердце, я бы не сказала, что он был хамом. Да, очень жесткий и грубый, может, в чем-то нецивилизованный...

— ...деспотичный?

— Даже не знаю — все-таки слово «деспот» подразумевает какое-то чисто физическое воздействие.

— Ну а ударить мог?

— Меня — нет! На маленьких замахивался, но это было уже после того, как я ушла. Я ведь, когда к нему попала, была одной из самых младших...

— ...и самых наверняка талантливых...

— Не то что талантливых — просто в ЦСКА, где я в тот момент уже занималась в группе, Жук начал готовить взрослых, а мы, молодняк, подкатывались.

— Он злоупотреблял алкоголем?

— Да!

— Мог прийти пьяным на тренировку?

— Приходил много раз, и на соревнованиях это случалось, но когда я начала у него тренироваться, он вообще не пил. В принципе, первый раз Станислав Алексеевич позволил себе у меня на глазах бокал шампанского, когда у него родилась дочка, — с этой новостью на каток примчался его друг, потому что Жук отвел супругу в роддом, а сам побежал на тренировку.

— Фанат!

— Абсолютный, и при этом предельно ответственный человек. Понимаете, фанатизм и ответственность — это чуть-чуть разные вещи: все-таки фанат может быть...

— ...и безалаберным...

— Да, ведь почему я так долго у него тренировалась и мне было с ним интересно? Просто Станислав Алексеевич очень жестко относился прежде всего к себе. Сам в прошлом спортсмен, добившийся больших результатов при весьма ограниченных способностях к фигурному катанию и себя создавший, он и в роли тренера отнюдь не рассчитывал на то, что ученик должен быть талантливым или способным...

— Лепил чемпионов?

— Полагался только на кропотливую работу, на пролитый пот. Его систему можно подвергать сомнениям (позже, когда я стала старше, у меня их было с избытком), но она дала результат...

— Его сексуальные домогательства к фигуристкам — правда?

— По отношению ко мне ничего подобного не было, а что происходило после, когда я ушла, не знаю... Одно могу сказать точно... Думаю, все тренеры: и женского, и мужского пола — своих учеников любят, но это чувство болезненное. Они обожают их, опекают и все равно выводят на большую работу, на сумасшедшие нагрузки. Представляете, как для этого питомца надо ценить, как, по большому счету, следует жить его жизнью, поэтому очень часто тренер, особенно если берет маленького человечка, а затем доводит его до вершины, смотрит на него как на свою собственность.

— И когда тот, повзрослев, вдруг в кого-то влюбляется, начинается ревность?

— Даже не в ревности дело — просто ученик вырастает, а проблема отцов и детей, как мы знаем, непреодолима. Сколько бы книг ни писали на эту тему, сколько бы телепрограмм ни снимали, она не исчезает и настигает, в конце концов, многих.

«ВИНО У НАС ДОМА НЕ ПЕРЕВОДИЛОСЬ, И УЖЕ ЛЕТ С ВОСЬМИ К «БУКЕТУ МОЛДАВИИ» Я ПРИВЫКЛА»

— Я слышал, что поклонялся «зеленому змию» не только Жук — этой слабости были подвержены и многие другие тренеры. Кому-то из них якобы вы даже прилюдно, на тренировке сделали замечание: мол, от вас так перегаром несет, что невозможно стоять рядом...

— Это как раз Жуку я сказала — еще и банку огурцов на опохмел принесла. Вы спросите, почему я так долго терпела и до поры до времени мало кто догадывался, что он пьянствовал? Во-первых, как-то нехорошо выносить сор из избы, а во-вторых, я знала его как человека, который ничего лишнего не употреблял. Напротив, если, скажем, ученикам надо было сбросить вес, он вместе с ними сидел и худел, не ел — вдохновлял, так сказать, личным примером...

Потом, когда Жук стал появляться в нетрезвом виде на люди, это покатилось, как с горы снежный ком. Увы, крайне неприглядную роль сыграло окружение — я просто знаю нескольких людей, которые совершенно сознательно его спаивали. Что делать, у российского человека это в крови: как можно не угостить, как не опрокинуть рюмку-другую за нашу победу? Ах, ты отказываешься со мной выпить? Значит, не уважаешь!

— А меры же нет...

— Главная причина — я это точно знаю! — в другом: в юности у Станислава Алексеевича была сильнейшая контузия. Помню, когда мне вручили первый орден, выходим с Жуком, также получившим правительственную награду, из Кремля (это было весной 72-го года, мы с Улановым уже не катались), и он говорит: «Ириша, пойдем, это нужно как-то отметить». Я удивилась: «Куда? Дома у меня уже стол накрыт». Ну что, поехали ко мне. Мама моя готовила потрясающе, а тут вообще расстаралась (для родителей это была колоссальная радость)... В силу того что мамина сестра вместе с супругом-военнослужащим много лет жили в Молдавии, вино у нас не переводилось. По воскресеньям мы собирались (так было заведено) на семейный обед, и уже лет с восьми я привыкла, что мне дают вино, разбавленное водой...

— «Букет Молдавии» небось?

— Угадали (смеется) — это было настолько нормально... Короче говоря, выпив по торжественному случаю (мне два бокала налили вина, а Жуку, может, три), мы поехали на тренировку. Я прыгаю там, скачу, а он просто весь по бортику растекается, и смотрю, у него портится настроение. «Станислав Алексеевич, — спрашиваю, — в чем дело?». Он нахмурился: «Теперь пойми, когда ты на льду под градусом, а когда нет». У него, кстати, сразу нарушалась координация — сказывалась контузия...

— В голову?

— Да, и поэтому выпивка была ему абсолютно противопоказана... Будучи спортсменом, соблазнам он не поддавался — не пил, не курил, а вот когда тренером стал, понемножку начал...

Я не считаю это болезнью, потому что человеку, страдающему алкоголизмом, мало чего в жизни надо... Жук алкоголиком не был: в сложных ситуациях, когда жизнь буквально загоняла его в угол и спортсмены не показывали результат, он начинал отчаянно вкалывать и все это время держался, не пил. Это как раз показатель того, что причиной его неприятностей была банальная человеческая распущенность и окружение, вдобавок у тренера, который так много работает на других, всегда есть чувство неудовлетворенности: и ученики, дескать, не понимают, и руководство шпыняет...

— ...и семья, наверное, недовольна...

— Естественно! Любой женщине тяжело, когда из 24 часов, составляющих сутки, минимум 18 муж на работе проводит, а приходя домой, говорит только о ней. Нелегкое испытание!

— Ваш уход от Жука сопровождался скандалом или прошел мягко?

— Я вообще слово «скандал» не очень воспринимаю...

— Ну хорошо, вы объявили: «Станислав Алексеевич, мы с Сашей от вас уходим»... Был крик, шум?

— О нет — ничего подобного не наблюдалось, хотя давление, естественно, было. Мало того, никто не хотел принимать решение, то есть назрела совершенно революционная ситуация, когда верхи не могут, а низы не хотят. Министр спорта (я была у него) говорил: «Ира, я целиком и полностью тебя понимаю, но дать добро не могу — вы спортсмены армейские»...

— А что же министр обороны?

— До него еще нужно было дойти. Сначала я встретилась с одним из его замов — известным военачальником Павловским, который в армии отвечал за спорт, но разговор оказался безрезультатным, и тогда я все-таки прорвалась к министру — маршалу Гречко.

С первых же минут почувствовала, что передо мной человек государственного ума, у которого за плечами сложная жизнь и огромный опыт. Он на меня испытывающе посмотрел... «Та-а-ак, — сказал, — для меня главное, чтобы ты по-прежнему выступала за ЦСКА». — «Да-да, конечно», — киваю, а он продолжает: «Это первое, и второе — чтобы был результат. Как ты его покажешь: с этим тренером или с другим, — уже твои проблемы». То есть я увидела...

— ...умение принимать решение...

— Вот именно, но при этом, предоставив мне право выбора, Гречко и ответственность за последствия переложил на меня. Оказалось, кстати, что это самое сложное, — никогда еще мне не было так тяжело. Боялась не оправдать доверие, подвести себя, партнера, нового тренера, свое спортивное общество, не завоевать золото, которое люди уже ждут... Когда на плечах такой груз, не будешь ни есть, ни пить, а только делать дело.

«КРУЖИТЬСЯ ОТ СЛАВЫ МОЕЙ ГОЛОВЕ БЫЛО НЕКОГДА — С УТРА ДО ВЕЧЕРА ПРИХОДИЛОСЬ ТРЕНИРОВАТЬСЯ»

— Много лет вы были символом СССР, лицом страны, и любого школьника тогда спроси: «Кто наши самые большие герои?» — он называл Гагарина и обязательно Роднину — обязательно! Когда вы почувствовали, что, по сути, уже не принадлежите себе, что на вас равняются, с вас берут пример?

— Конечно, я очень остро ощущала свою ответственность... Мало кто уже помнит чемпионат Европы 68-го года в шведском курортном местечке Вастарас — самый для меня первый. Вокруг все было в диковинку, я даже на самолете летела впервые, и мне безумно хотелось оттуда сверху увидеть границу Советского Союза — ту вспаханную полосу, о которой нам столько рассказывали. Поскольку год это был олимпийский, соревнования проходили в самом начале января, и вот мы попадаем в Швецию, которая только-только отметила Рождество, встретила Новый год. В каждом окошке стояли фонарики, свечи...

— Для советской девчонки, даже москвички, это был космос...

— Ну просто рождественская сказка, и на фоне всего этого после короткой программы мы занимаем вдруг третье место — среди пар, которые раньше видели только по телевизору. Меня потрясло уже то, что я вместе с ними катаюсь, а когда еще и обогнала их — это был шок. Помню, перед стартом старший тренер сказал мне: «Ира, ты представляешь, сейчас на тебя весь Советский Союз смотрит», а я... Я, признаюсь, в детстве шкодливой была и немножко попортила дома стену, так вот, не сумев исправить изъян, родители просто завесили его громадной картой СССР.

— То есть немножко вы ориентировались, что это за страна?

— Я очень любила географию, поэтому карту хорошо знала и зрительно себе все представила... Поверьте, это очень тяжелый груз! Может, виновато волнение, может, мы оказались к такому уровню не готовы, но это единственные соревнования, когда по пальцам легко пересчитать, что сделали в полную силу...

— В результате хоть выиграли?

— Увы, с третьего места спустились на пятое, поэтому на Олимпийские игры в том году не попали. Падений, каких-то срывов не было, но катались мы, как в тумане, — сумбур был во всем: в движениях, в исполнении элементов... Зато я отчетливо помнила слова старшего тренера о том, что на нас весь Союз смотрит, и карту...

С другой стороны, выступая на соревнованиях и бывая где-то с показательными выступлениями, мы ездили на предприятия (раньше это было обязательным!) и встречались с нашими тружениками. Множество раз спускались в шахты, посещали металлургические комбинаты и видели сумасшедше тяжелый и очень опасный труд. Боже мой, с каким восторгом и обожанием усталые взрослые люди относились к нам, в общем-то, малолеткам! Волей или неволей это подстегивало, подтягивало, и я уже понимала, что не могу их разочаровать...

— Голова от такой славы не закружилась?

— Когда? Кружиться ей было некогда, потому что с утра до вечера приходилось тренироваться...

— ...лед, лед, лед!..

— ...и конечно, учиться. Тогда никаких специальных классов еще не было, правда, из немецкой спецшколы пришлось уйти. Мы как раз поменяли квартиру, и, поскольку ездить через всю Москву в школу и на каток было крайне тяжело, родители приняли такое решение. Вернее, видя, как я устаю, дрогнула мама и перевела меня в обычную общеобразовательную школу. Когда папа наш заговор вскрыл, в семействе — впервые в жизни! — разразился страшный скандал. До этого я никогда не слышала, чтобы родители друг на друга повысили голос, а когда еще через полгода мне пришлось перейти в школу рабочей молодежи, я думала, что все закончится разрывом-разводом. (Пауза). Больше мне поблажек не давали...

У меня, так получилось, было несколько напряженнейших лет, и, если честно, даже не знаю, как это выдержала (потом уже, когда все вспоминала, сама удивлялась). В шесть утра мне надо было уже войти в метро, которое в это время открывало двери. От дома до станции было пять остановок на автобусе, но транспорт ходил редко и переполненный, поэтому легче было добежать, и где-то без четверти шесть я пулей вылетала на улицу. После утренней тренировки ехала в школу рабочей молодежи на три урока, буквально на немножечко успевала заскочить домой, затем отправлялась еще на три урока, а отзанимавшись, шла на вторую тренировку.

Особенно изматывающими были октябрь, ноябрь, декабрь... В эти месяцы (если, прибегая домой, успевала чуть-чуть поспать), заслышав звон будильника, я первым делом пыталась вспомнить: утро сейчас или день, потому что в пять утра и пять вечера темнота примерно одинаковая. Для меня это имело огромное значение, потому что, если было утро, предстояло решить, как распределить силы на весь день, а если наступил вечер, мне оставалась лишь одна тренировка. Естественно, почти все уроки я делала устно и только в метро — некогда было, а еще и возраст, что называется, сложный...

У меня не было проблем с весом — вернее, я с ним справлялась, но собственный внешний вид никогда не устраивал: почему-то, когда в зеркало на себя смотришь, обязательно хочется большего... Я всегда мечтала быть худой длинноногой блондинкой, но по природе не получалось. Приходилось бороться за то, чтобы приблизиться к идеалу и не поправиться, а это было непросто, поскольку, повторяю, мама готовила, как, наверное, и все украинские женщины, очень вкусно.

Родители давали мне деньги только на проезд — пять копеек на автобус, пять на метро и, соответственно, на обратную дорогу, а поскольку бесплатно в метро не проскочишь, единственное, на чем можно было сэкономить, — это автобус. Правда, в таком случае рано утром или поздно вечером приходилось бежать, но в то время 10 копеек были суммой... Ну, пирожки с маслом и повидлом я не очень любила, но за два дня можно было скопить на мороженое.

Такие моменты приходилось учитывать, а зазнаваться было некогда. Уставала дико, но не дай Бог сказать директору школы, что уезжаю на соревнования, или попросить: «Отпустите меня пораньше!» — это никак не приветствовалось. На тренировке у Жука тем более не посачкуешь — он совершенно не воспринимал словосочетание «не могу» (о «не хочу» или «не получится» вообще не шло речи!). Если я говорила: «Не могу этого выполнить» — ответ был один: «Обязана сначала попробовать, а уж потом я решу, можешь ты или нет».

«ВРУЧИВ БРЕЖНЕВУ ЦВЕТЫ, ДЕВОЧКА НЕУВЕРЕННО НАЧАЛА: «ДОРОГОЙ ЛЕОНИД...», И ОН ПОДСКАЗАЛ: «...ИЛЬИЧ»

— В те годы радио, телевидение и газеты твердили, как заклинание: «Политбюро ЦК КПСС и лично Леонид Ильич Брежнев»... Лично Леонид Ильич Брежнев с вами общался, вы разговаривали?

— Неоднократно...

— О чем, если не секрет?

— Если честно, особенно ни о чем.

— Не тряслись, стоя перед ним — всесильным Генеральным секретарем ЦК КПСС?

— Да нет — однажды его даже стало жалко. Мы тогда готовились в Казахстане: одна тренировка проходила на высокогорном катке «Медео», а вторая — в Алма-Ате, и в это время Брежнев прибыл туда с визитом. Во-первых, накануне алмаатинцы остановили сель — я сама видела плотину, которую ударно нарастили, по-моему, метров на 10 (она вся сочилась, но держалась — если бы обрушилась, половина города бы погибла), а во-вторых, республика собрала сумасшедший урожай зерна.

Естественно, хозяева решили продемонстрировать Брежневу главные местные достопримечательности, в том числе спортивный комплекс в урочище Медео. Там умудрились заморозить лед на вираже беговой дорожки, и мы должны были Леониду Ильичу на этом пятачке что-то показывать.

Сначала нас, правда, изрядно помурыжили... Уже в девять утра велели надеть ботинки и ждать Генерального секретаря, хотя любому трезвомыслящему человеку было ясно: Брежнев, который прилетел из Москвы (а там четыре часа разницы с Алма-Атой), в это время будет еще спать. Вообще, такие вещи никогда спозаранку не начинают, но мы уже с девяти катались...

— Вы же советские спортсмены!

— Какие бы ни были, все равно и кушать хотелось, и, извините, в туалет, а на коньках, понимаете ли, неудобно. Короче говоря, час прошел, два, три...

— ...а Брежнева все нет...

— Во-первых, нет, а во-вторых, за каждым углом куча охранников. Организаторы обо всем, кажется, позаботились, но о том, чтобы предложить нам поесть или попить воды, никто даже не побеспокоился. Естественно, Брежнев приехал лишь в третьем часу, а где-то с полудня, когда в горах начинается самая жара, лед на Медео тает — каток-то открытый. Сцена разыгралась удивительная... Вот стоит нормальный человек — Леонид Ильич, и все: министр спорта Казахстана, куча каких-то чиновников — в один голос рассказывают ему об уникальности катка под открытым небом (там, действительно, вода необыкновенная, лед фантастический), с восторгом расписывают его особенности: мол, на такой высоте над уровнем моря мировые рекорды бьем... Между тем Брежнев же не слепой и видит: никакого льда нет, вдоль труб, проложенных для замораживания, журчит вода, все тает...

Потом — ему всех представили! — с недоверием спросил у нашего тренера: правда ли это? Жук, глядя ему в глаза, подтвердил: «Лед замечательный». Леонид Ильич повторил вопрос нам с Зайцевым... Ну, я промолчала, а Саше пришлось вроде головой покивать. В общем, все дружно пожилого человека обманывали.

— Как он к вам обратился: Ира?

— Ирочка! Было, с одной стороны, неловко, а с другой — так смешно: никогда этого не забуду. Все-таки тогда, в 74-м году, любили в глаза пыль пустить — да вы и сами эти наши советские дела помните. По замыслу организаторов надо было найти девочку-казашку, которая бы умела не только стоять на коньках, но и говорить по-русски.

— Чтобы хлебом-солью высокого гостя встретить?

— Нет, требовалось просто вручить цветы. Почетную миссию возложили на семилетнюю малышку — ей нужно было выучить всего лишь одно предложение: «Дорогой Леонид Ильич, спасибо вам за вашу отеческую заботу». (Видите, как я запомнила!). Эту мизансцену репетировали все... Девочка говорила: «Дорогой Леонид Лукич...», «Дорогой Леонид Фомич...», «Дорогой Леонид Кузьмич...», в общем, что угодно, только не Ильич, и сколько ни бились, все равно она путала или забывала отчество напрочь, от чего начальники падали в обморок. Дальше было не лучше. «Спасибо вам за вашу... — она еще произносила, но на слове «отеческую» повисала пауза, потом следовал вздох (это слово я все равно не воспроизведу), — заботу о нас, спортсменах».

В конце концов, решили, что мы с Зайцевым будем стоять у нее за спиной и в случае чего подстрахуем. Вручив Брежневу букет, девочка неуверенно начала: «Дорогой Леонид...», а он, видно, как человек, у которого уже растут свои внуки, подсказал: «...Ильич». — «Спасибо вам за вашу, — продолжает она, пауза, — заботу о нас, спортсменах». Коварное слово «отеческую» она так и не выговорила.

Брежнева усадили за столик: перед ним фрукты, боржоми, над головой зонтик. Дети стали кататься, мы с Зайцевым танцуем «Калинку», а льда уже нет — под ногами вода...

«МНЕ ВООБЩЕ ГРЕХ ЖАЛОВАТЬСЯ — Я БЫЛА НАРОДНОЙ ЛЮБИМИЦЕЙ»

— Это ж такую можно было получить травму, что карьере вообще бы пришел конец...

— Ну, во-первых, никто нашего согласия не спрашивал, а во-вторых, мы что, совсем уже? Естественно, делали то, что худо-бедно позволяли условия, а когда откатали, Брежнев попросил: «Еще что-нибудь покажите». Было видно, как утомил его перелет из Москвы, как не хочется ему подниматься, куда-то ехать, что-то смотреть... Он так устал от своих государственных дел!

— Живой человек!

— К тому же немолодой... Ой, вспомнила... Когда в «Калинке» звучали слова: «Спать положите вы меня...», я принимала такую позу, что едва не касалась головой льда. Естественно, телевидение все снимало, работали камеры, а я снизу вижу, что под столом, на котором фрукты и минералка, Леониду Ильичу наливают коньяк. Мне кажется, он был куда человечнее, чем все его окружение, и, надо отдать ему должное, таким и остался...

— Чувствовалось, что он к вам хорошо относится?

— Да, да... Мне вообще грех жаловаться — я была народной любимицей.

— Не говорите «была» — нехорошее слово!

— Сейчас, 30 с лишним лет спустя, смотрю на все по-другому, но в то время... Щеки румяные, глаза блестят! Я обожала кататься, делала то, что нравилось, и не очень-то задумывалась о проблемах страны, общества. Все это, очевидно, приходит с возрастом.

— Вы ощущали, что Советский Союз в мире не любят?

— Ой, не то слово. Сегодня вот иногда говорят, что к России с предубеждением, плохо относятся... Господь с вами! — хочется сказать: это несравнимо с тем, что в свое время испытывали мы...

Кстати, даже такого названия — Советский Союз — никто толком не знал. Помню, когда первый раз, в 69-м, мы чемпионами мира стали, встречались в Колорадо-Спрингс с американскими студентами, изучавшими русский язык, и даже им, как мы убедились, объяснять, что такое СССР, было без толку — они знали только Россию. Пришлось и нам называть так свою страну задолго до того, как она вернула себе историческое имя...

— В душе тем не менее вы понимали, за что СССР так не празднуют?

— Честно говоря, не очень.

— Даже после того, как побывали в Швеции?

— Как вам сказать... Мы же ни с кем особенно не общались — смотрели на чужую жизнь из окон автобуса, когда куда-то передвигались. В том же, 69-м, выиграв чемпионат Европы, мы прилетели домой буквально на три дня — нужно было поменять паспорта, сделать прививку (если не ошибаюсь, от оспы, потому что в США без нее не пускали) — и сразу махнули в Штаты на чемпионат мира.

Затем целый месяц — показательные выступления по американскому континенту, еще пару недель — турне по Европе, и вот, наконец, мы в Москве... Естественно, в первый же вечер я родителям все рассказываю, подарки им достаю. Мы стоsлько успели поменять стран и городов, за два месяца научились понимать практически любого, на каком языке он бы ни говорил, но я очень хорошо помню лицо папы, когда в красках описывала увиденное, — он у меня был все-таки военный политработник, ревностный, можно сказать, служака. «Это американская пропаганда», — вымолвил он. Я удивилась: «Как — я же по-английски ни слова не знаю и делюсь только тем, что сама видела и пережила». Не исключаю, что многое оценивала по-своему, но все равно для него это была пропаганда. Мама тихо произнесла: «Ира, ты нам тут кое-что рассказала...

— ...теперь забудь!..

— ...и больше никому об этом не надо».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter