Главный редактор газеты "ФАКТЫ" Александр ШВЕЦ: "Когда я учился в школе, гадалка предсказала: жить буду до 42 лет"

Как однажды заметил Швец, жизнь не просто удалась, а продолжает удаваться. Между тем этому человеку ничто в жизни не преподносилось на блюдечке. У него было сиротское, интернатское детство. Его по зрению освободили от службы в армии, но он сам туда напросился, написав письмо маршалу Гречко. Окончил с красным дипломом факультет журналистики Киевского госуниверситета имени Шевченко, но долго не мог устроиться по специальности. Подрабатывал грузчиком, пока, наконец, не попал в газетный мир. 10 лет он работал в "Вечернем Киеве" - самой тиражной вечерней газете Советского Союза. В 1992 году создает уникальное, невиданное для того времени (по качеству, популярности, коммерческому результату) издание "Киевские ведомости", становится его главным редактором. Когда же обстоятельства вынуждают его покинуть этот пост, основывает новую газету - "Всеукраинские ведомости". Через три года его оттуда, по сути, изгоняют. Напрасно недруги, завистники, недоброжелатели, которых всегда достаточно вокруг людей неординарных, пытались сломить дух профессионала. 10 сентября 97-го года Александр Швец открывает новую всеукраинскую ежедневную газету - "ФАКТЫ и комментарии". С тех пор ее тираж и популярность приводят конкурентов в отчаяние.

"РАЗБИЛСЯ НА МАШИНЕ. СЛОМАЛ КОЛЕНО. ПОШЕЛ ЗУБ ВЫРЫВАТЬ - СЛОМАЛИ ЧЕЛЮСТЬ. 42 ДНЯ ХОДИЛ С ЗАШИТЫМ РТОМ. НЕ РОПЩУ"

- Александр Ефимович, какое у вас оригинальное кресло, первый раз такое вижу (разговор проходил в служебном кабинете главного редактора "ФАКТОВ").

- Это ортопедическое кресло, специальное. Обострились боли в спине.

- Что-то серьезное?

- Так, спокойно. Не делайте из меня инвалида. Я вчера был у доктора. И когда он начал расспрашивать, что предшествовало этому обострению, я сказал, что до 40 лет вообще никогда ничем не болел, кроме аллергии - с детства. А потом начались испытания. Пять лет назад разбился на машине. Вот висит фотография... Каждый день об этом вспоминаю.

Играл в футбол (я всю жизнь этим увлекаюсь), сломал колено. Пришлось делать сложную операцию. Пошел зуб вырывать - сломали челюсть (смеется). 42 дня ходил с зашитым ртом. Вы можете себе представить хотя бы один день жизни в таком состоянии?

- Не могу.

- Ночью просыпаешься, хочешь глубоко вдохнуть, а у тебя тут все металлом связано. И это круглосуточно! Меня Димка, третий мой по возрасту ребенок (у меня их четверо) спросил: "Папа, ты ходил на работу?". - "Да". - "А как ты разговаривал?". - "Вот так и разговаривал. Даже планерки проводил".

- Ужасали сотрудников?

- Внешне это не выглядело устрашающе. И знаете, что я хочу отметить? Я никогда в жизни не роптал. Андрюша, мое четвертое дитя, самый маленький сын, интеллигентный такой мальчик, лапочка, все остро чувствует... Можно я расскажу о детях, пленки ведь хватит? Приятно о них говорить.

Он страшно не любит врачей. Когда что-то случается и нужно его просто продиагностировать, начинает: "Ну почему я? Ну что, нельзя было сделать так, чтобы у меня ничего не болело? Зачем эти трубочки надо в носик вставлять? (Ему вырезали аденоиды). Почему как беда, так обязательно со мной?". В общем, возмущается, а потом вынужден соглашаться.

Я не могу пока объяснить ему, что это не рациональный подход. Помню, в его возрасте я не задавал вопросов, почему на меня свалилось то или другое. Интуитивно не задавал. Я был седьмым ребенком в семье. В шесть лет у меня умерла мама, в семь попал в интернат. И я вам скажу: мне там было хорошо. Хотя в то время всех детей интернатом пугали. Играем во дворе с ребятами в футбол, а мамаша своему сыну кричит: "Не пойдешь сейчас кушать, я тебя отдам в интернат". Я думал: "Нашли чем пугать".

До этого отец, я и старшая сестра жили на улице Саксаганского в коммуналке, в одной комнате - 14 квадратных метров. Три комнаты - три семьи. Человек 15 - на один унитаз, на один умывальник, на один телефон, на одну плиту. Рос вместе с Толей Дьяченко, ныне достаточно популярным актером, он младше меня на пару лет. Бегал толстенький такой.

Жильцы были разных национальностей, разных возрастов. Но, кстати, практически не ссорились. Наоборот, помогали друг другу. В той жизни были свои прелести. У нас имелся телевизор "КВН" с экраном 10 на 10 сантиметров. За счет линзы с глицерином можно было, условно говоря, увеличивать изображение. Я смотрел чемпионаты страны по футболу и чемпионаты мира по хоккею, которые транслировались ночью. Отключал звук, чтобы не мешать спящим.

Помню себя все время бегающим. Где-то с четвертого класса работал по выходным почтальоном, разносил телеграммы - от Саксаганского до площади Толстого. За это давали 10, 25 копеек, иногда даже рубль. Несколько раз приносил телеграммы, не заглядывая в них. А потом понял, что надо знать их содержание. Потому что были извещения о смерти. Такие телеграммы я сразу отдавал и убегал, чтобы не слышать криков.

Я покупал пирожок с мясом с хрустящей корочкой за четыре копейки, брал газированную воду с двойным сиропом за семь копеек, а потом шел в родные кинотеатры - Ватутина и "Киев". Ну что вы! Наше счастье.

Заработал деньги и купил себе настольную игру в футбол. Проводил свои чемпионаты СССР - на время, все по-честному. Вел таблицу. Знал по номерам всех игроков команд высшей лиги...

- Вы ведь не сразу привыкли к интернату?

- Я вначале обижался, конечно. Мог бы жить на свободе, а оказался как бы в неволе. Но когда в седьмом классе отец решил забрать меня из интерната, я не захотел: там мне было лучше, чем в коммуналке. К тому же у отца уже была другая женщина.

- Не было к ней ревности?

- Нет, она была хорошим человеком. Я тепло к ней относился. У меня такой длинный список ушедших, которых я с благодарностью вспоминаю каждое утро. В последнее время, к сожалению, он часто пополняется.

Отец работал грузчиком, много пил. Я тогда его осуждал, и теперь мне стыдно за это. Лишь после окончания университета я узнал, что он начал войну капитаном, а завершил рядовым. Мне сестры рассказали, а сам он мне ничего не говорил, так и умер.

У меня сохранился его военный билет, где написано: "Капитан, командир артиллерийского взвода". Просто однажды рассказал при доносчиках какой-то анекдот. Или присутствовал при рассказе. Его судили за антисоветскую пропаганду, отправили в штрафбат. Получил несколько ранений, искупил вину кровью, был реабилитирован. Но с войны пришел без наград. Пил, заглушая в себе боль, а я этого не понимал. Уже потом, как ветеран, он получал все эти юбилейные ордена и медали.

Такая была наша жизнь в те годы. Иной я себе даже представить не мог. Вы находили деньги в детстве?

Александр Швец, молодые годы

- Редко.

- А я часто. Мелкие в основном. Большие я находил позже, когда старшие дети подрастали - Юля, Саша. У Саши-маленького была привычка интересная. Зимой - особенно когда он хотел пописать на улице - он это делал в сугроб. И вдруг там оказывалась крупная банкнота. 25 рублей или 10 - несколько раз так было. Я тогда работал в "Вечерке", получал 127 рублей, и 25 рублей в то время, безусловно, были большой суммой.

Не кривлю душой: когда я поднимал эти деньги, первое желание мое было - посмотреть по сторонам. Я это испытывал и в детстве, когда находил деньги. Если бы кто-то подошел и сказал, что это он обронил, я бы тотчас отдал. Но никто не появлялся, и меня охватывало такое ощущение: "Боже мой! Почему это мне досталось? Чем я заслужил?".

В интернате мне было хорошо, потому что там нас любили. Я почти не знал маминой любви, но мне кажется, что воспитатели ее как могли восполняли. Думал: "Почему меня любят? Почему мне дано это счастье?". И словно оглядывался по сторонам, как в случае с найденными в детстве копеечками: "Не забираю ли чужого?".

А когда случается беда, по сторонам не озираюсь, знаю, что это мое.

- Много выпало на вашу долю?

- Нет, не очень. Трудно взвесить на весах, сколько было хорошего и плохого, теплого и холодного, сладкого и горького. Но, честно вам скажу, светлого было больше. Грех роптать.

Больное, хорошее в человеке... На этом все построено! Наша профессия в том числе. Потому что нужно все время прислушиваться - к своим ощущениям и к ощущениям человека, о котором пишешь, уметь их достоверно передавать словом. Чтобы и читатель все прочувствовал. Только тогда ты профессионал.

"КРИЧУ БАНДИТАМ: "СУКИ, ЛЕЖАТЬ! СТРЕЛЯТЬ БУДУ!". А У САМОГО ТОЛЬКО РУЧКА И БЛОКНОТ"

- Анекдот. Котенок приходит в редакцию вечерней парижской газеты "Франс Суар" и говорит: "Примите меня на работу. Я хочу заняться журналистикой". - "Ах вот как... И в какой рубрике хотели бы попробовать?". - "В хронике "раздавленных собак". Вы ведь с этого начинали?

- Да, это обо мне. Лет пять или шесть в "Вечерке" я работал криминальным репортером, хотя тогда такого амплуа не было. Первый мой рабочий день начался с того, что в понедельник, в восемь утра, я пришел к начальнику уголовного розыска Анатолию Сергеевичу Золотых, полковнику.

С великим кардиохирургом Николаем Амосовым

А накануне, в воскресенье, ограбили нашу двухкомнатную квартиру, которую получила моя первая жена. Тогда у нас была только Юлька, ей исполнилось полгода. Мы с ней поехали к теще. Я читал много детективных романов и между прочим рассказал: "Был такой случай, когда человек, находясь в гостях, позвонил к себе на квартиру, трубку поднял грабитель, и они мило поговорили". Шутки ради, набираю номер своего домашнего телефона. Слышу - частые гудки: занято. Да что ж такое? А мы здесь.

Быстро поехали домой. Поднялись на 12 этаж. Дверь открыта. Заходим, в квартире все перевернуто. У нас ничего не было, кроме раскладушки и детской кроватки. Обнаруживаем, что исчезли книги, начатый флакончик духов...

На следующий день я прихожу к начальнику уголовного розыска, там сидит какой-то парень, и Анатолий Сергеевич, показывая на него, говорит: "Это один из тех, кто тебя вчера ограбил. У нас была засада на "малине" возле Московской площади, мы их взяли с поличным. Вот тебе телефон следователя райотдела, поедешь к нему, заберешь книги".

Это вообще детективная история. Стучу в дверь, захожу к следователю. "Кто такой?". - "Потерпевший". - "Подождите". Жду. А к нему мужики заходят, друзья его. Прихорашиваются. Принюхался: что такое? Запах знакомый.

Наконец он освободился: "Что украли?". - "Да вот, - говорю, - дипломат старый, зонтик-автомат японский, книги...". Он говорит: "Мы взяли грабителей, но у них ничего не было". - "Как не было? Мне полковник Золотых сказал...". - "Он ошибается". - "Хотя бы книги можно забрать?". - "Нету книг, нету, они их успели продать".

Тянулась эта история три-четыре месяца. А я подружился с начальником отдела следственного управления МВД Валентиной Федоровной Поленовой, полковником, чудесной женщиной. Красивая была, елки зеленые!

С Марком Захаровым и Олегом Янковским

Я ей обо всем рассказал. Говорю: "Вот такое дело. Книг жалко". - "Езжай туда, скажи, что от меня. Позвони сначала". Приезжаю, меня встречают. Следователь умоляет: "Мы вам сейчас отдадим все книги, только не ходите больше никуда". Заводят меня в Ленинскую комнату. На столах выложены книги. Я о таких даже мечтать не мог - собрания сочинений Пастернака, Ахматовой, Булгакова. В шикарных переплетах. Но моих - ни одной.

Говорю: "А где мои?". - "Да зачем они тебе? Бери все, что хочешь, только чтобы Поленова нам голову не оторвала". - "Не могу, это не мои. Чужого мне не надо". И не взял ничего.

Грабителей потом судили. Они говорили: "Мы у него украли, но все у нас забрала милиция". Судьи им не поверили, и я на протяжении нескольких лет получал по 1 рублю 59 копеек как возмещение материального ущерба. Потому что номинальная цена книги Булгакова была 1 рубль 70 копеек. А мне она досталась на толкучке за 70 рублей. Я ее купил еще в студенческие годы, при моей повышенной стипендии в 46. Но как докажешь?

Обидно, что эти милиционеры, по сути, второй раз меня ограбившие, к сожалению, остались безнаказанными. Хороших людей там, конечно, больше. Со многими из них я подружился, писал об их работе.

- Расскажите, как вы однажды участвовали в задержании преступников...

- На тот момент я уже был достаточно известным криминальным репортером. У меня были постоянные подвалы на третьей полосе. Я писал хронику "Из зала суда", "Криминальные истории". Готовилась операция по поимке бандитов в Голосеевском парке. Командовал ею Николай Олегович Поддубный (сейчас он генерал-лейтенант СБУ). Он меня пригласил: "Посмотришь, как мы будем брать".

Приехали ночью. Оперативники рассеялись по парку. Горело несколько фонарей. Я сидел в автобусе с группой подкрепления. И тут началась такая пальба, что вообще кошмар. Все выскочили с автоматами из автобуса, я тоже, с ручкой и блокнотом. Побежали, я - за ними. Бегу, страха не было, потому что я просто не осознавал, насколько это опасно. На войне не был. В армии служил в стройбате, огнестрельное оружие в руках не держал. А тут - бах, бах, бах!

С Николаем Басковым и Таисией Повалий

Смотрю - рядом бежит сержант. И какая-то тень между нами промелькнула. Вдруг сержант схватился за живот, начал падать: видно, пробежал бандит и пырнул ножом. Я схватил его, начал тащить по склону к автобусу. А я ж не крепкий парняга, еле доволок. Водителя нет, никого нет.

Полпервого ночи. Выскакиваю на дорогу, пытаюсь остановить какой-нибудь транспорт. От меня все шарахаются. Я ж не в форме. Подбежал кто-то из оперативников, остановил машину, раненого увезли. Я потом его навещал. Ему повезло: только поверхностно его вспороли, в глубине не порезали.

Но операция продолжается. Четырех бандюг завели в автобус, положили на проходе мордой вниз. Мне в запарке говорят, принимая, видимо, за оперативника: "Так, ты остаешься здесь". И все опять убежали брать остальных.

Вижу: бандюки начали поднимать головы. А у меня руки трясутся, кроме блокнота и ручки, ничего нет. Кричу: "Суки, лежать! Стрелять буду!". Они - бух снова мордой вниз. Не знают же, кто я такой. Тут Поддубный появился. В общем, пережил я страшный момент.

Николай Олегович в отношении меня превышал свои полномочия. Для криминальных историй приходилось встречаться с преступниками, с мошенниками. Он каким-то образом узнавал, куда я направляюсь, и подсылал своих людей, чтобы подстраховать меня. Я обижался: "Ну что вы делаете? Вы же мне срываете работу". А он говорил: "Ты нам нужен живой".

"Я БОЯЛСЯ ЗАПУСТИТЬ В СЕБЯ ЗАВИСТЬ"

- Образ "каменного мешка" применим к тем драматичным ситуациям, в которые вы попадали? Когда вас пытались устранить, раздавить...

- Такие ситуации возникали, но не было ощущения каменного мешка. Когда я уходил из "Киевских ведомостей", было чувство безысходности, страшила неизвестность. Я не был готов к этому. Все-таки около двух лет был главным редактором популярнейшей газеты, которую создал не только своими руками, но и с помощью талантливейших ребят.

И вдруг оказаться без них. Я шел пешком с Дегтяревской, где находилась редакция, к площади Победы, где тогда жил, и мне было страшно. Я не знал, что меня ждет, не видел конкретных очертаний будущего.

С фигуристской Оксаной Баюл

Потом уже было легче. Покидая "Всеукраинские ведомости", я нахально знал, что откуда-то придет решение. Мы уже жили с Галей на Красноармейской - в бывшей коммуналке, рядом с другой квартирой, которая запомнилась мне тем, что я часто заносил туда телеграммы о похоронах. Где-то часов в 11 я ее позвал. Взял чистые листы и начал ей рисовать: "Газета будет называться "ФАКТЫ". Вот такая будет верстка, вот таким будет логотип".

- Есть люди, которые утверждают, что они всего добились сами, своими силами, своим талантом...

- Про себя я так не скажу. Сам бы я ничего не добился. Это однозначно. Не хочу преуменьшать своего участия, но и не хочу казаться выше. Мне посчастливилось, что я нашел людей, которые стали моей командой. Сейчас я могу говорить: это моя команда. С 92-года, с момента создания "Киевских ведомостей", со мной по жизни идут около 70 человек. Это не только журналисты, но и технические работники, компьютерщики, уборщицы, водители.

- Молодой Чехов, когда сотрудничал со многими изданиями, говорил: "У нас, газетчиков, есть болезнь - зависть". Вам знакомо это чувство?

- Я очень боялся запустить в себя зависть, хотя она пробивается постоянно: мы ведь творческие люди и просто обречены на это. Помню ситуацию, когда мне завидовали редакторы. Дмитрий Гордон (у него прекрасная память) часто вспоминает мои колонки в "Вечерке", когда я был ответственным секретарем, а потом заместителем редактора.

Я писал о таких вещах, о которых тогда не принято было открыто говорить. Например, об отъезде евреев из Советского Союза. Резонанс от этих публикаций был достаточно большой. И на каком-то этапе меня стали ограничивать. Я недоумевал: почему? Ведь я работал на популярность газеты. А потом понял, что начальство ревнует меня к моему успеху.

И, став редактором, я все время прислушивался к себе: есть ли у меня зависть к успехам коллег? Нет! Они действующие журналисты, они заметнее меня. И это естественно: игрок, забивающий голы сейчас, лучше, чем тренер, который голы забивал давно, да и не каждый помнит, как он это делал. Я получаю удовольствие, когда они забивают голы.

- Приведу несколько цитат из произведений классиков, которые мне запомнились. "И уродится же на земле такое зловредное племя, как репортеры!" (из Драйзера). "Эти навязчивые негодяи, именующие себя репортерами" (из Конан Дойла). "Он несомненно станет первоклассным журналистом. У него совершенно нет совести" (из Джека Лондона). Ну и общеизвестное определение нашей профессии - "вторая древнейшая" (после проституции, разумеется, но такая же продажная). Скажите что-нибудь в защиту журналиста...

- Защитить журналиста словами невозможно. Я всегда считал и считаю, что главное мерило защиты, главная оценка - спрос на тебя. Все! Что бы при этом ни говорили, понимаете? Возьмем пример

"ФАКТОВ". При Кучме говорили, что "ФАКТЫ" - газета президентской семьи, что она прокучмовская. И я этого никогда не отрицал.

Но сказалось это как-то на спросе на самую дорогую ежедневную газету Украины? Никак. Все определяет качество продукта. И читатель вот уже восемь лет подходит к прилавку и выкладывает гривну за газету, на которую пытались вешать ярлыки, а они не прилипали. И когда кто-то говорит, что не понимает, почему и в Западной Украине "ФАКТЫ" очень популярны, я отвечаю: "Спросите об этом у вуйка, который не говорит на русском языке. Он читает "ФАКТЫ", газета ему нужна. Потому что она отвечает каким-то его ощущениям". То есть защищать себя лучше всего своим делом.

"НЕ ЗАВЯЗЫВАЮ УЗЕЛКИ НА ПЛОХОМ, ТОЛЬКО НА ХОРОШЕМ"

- С каким настроением вы встречаете юбилей? Принято подводить итоги...

- Да какие итоги? Я вас прошу. Я не люблю дни рождения. 50 - ну и что? Что случилось с Машей, когда ей девять лет исполнилось? Знаете? Да ничего, десятый пошел. Собирается много людей, пусть даже знакомых, близких. Нужно говорить тосты, и начинается ярмарка неловкости. Одним неловко, что они должны повторяться, другим - что они должны все это слушать... Мне близкие говорят, что надо пройти через это. Я нашел для себя такое объяснение, которое меня успокаивает. Свои именины, как День благодарения в Америке, я могу использовать, чтобы поблагодарить тех, кто меня любит, без кого я бы не состоялся. Вот и все.

Вообще, я боюсь дней рождения, особенно такого рубежного, который считал для себя недосягаемым. Когда учился в 9 или в 10 классе, гадалка на Владимирском спуске сказала мне: "Ты будешь жить до 42 лет".

- Ничего себе предсказание...

- И я все время ждал этого рубежа. Успокаивал себя тем, что многие известные писатели, артисты, спортсмены уходили из жизни примерно в этом возрасте. Владимир Высоцкий, Джо Дассен... Думал: "Господи, стоит ли этого страшиться?". Не сравниваясь с величайшими людьми, я считал, что тоже кое-чего достиг.

Александр Швец с женой Галиной и сыновьями Димой и Андрюшей

У меня было несколько жизней в этой жизни. В 37 лет я стал главным редактором "Киевских ведомостей", что для меня вообще было невероятным. Я всегда был вторым номером и не представлял, что могу взять на себя главную ответственность за принятие решений.

Роковые 42 года мне исполнилось в июне 97-го, когда я почти уходил из "Всеукраинских ведомостей", хотя фактический разрыв случился в июле.

- Этот год, на который вам предсказали смерть, прошел в нервном напряжении, в жутком ожидании неизбежного?

- Ничего такого не было. Я спокойно к этому относился, потому что не знал, как это может произойти, в какой форме. Я всегда думаю о смерти и считаю, что это нормально. При этом постоянно сравниваешь. Иначе не получаешь реальности ощущений, чувств, вкуса. К примеру, сладкое ты можешь понять только в сравнении с менее сладким или с горьким.

Думая о смерти, понимаешь всю прелесть бытия. Несмотря на то, что оно сопровождается массой неприятностей, не мне вам рассказывать. Но это бытие, это ведь и есть счастье! Может быть, есть счастье небытия, но мы его не знаем и не можем сравнивать. Вот сейчас я могу общаться с вами спокойно, мне не нужно говорить сквозь зубы, ощущая скованность и боль. Разве это не счастье?

Я сижу за удобным столом, в удобном кресле, которое поддерживает мою приболевшую спину, меня окружает огромное количество любимых вещей, с каждой из которых связана целая история. Вот фигурки, привезенные из 75 стран, в которых я побывал. Я помню, где их покупал, с кем был рядом в это время. Они напоминают мне о хорошем. Это антураж счастья.

А его стержень - то, что я на любимой работе. Сплошное счастье! Я люблю, и меня любят, я это знаю, чувствую каждый день. И коллеги это ощущают, я уверен. Я не спрашиваю у них каждую минуту: "Ну как, ты меня любишь?". Хотя детей своих спрашиваю, мне это приятно. Кто-нибудь мне отвечает: "Да, люблю". - "А почему?". Все, пауза. Не знает, почему. Да мне и не нужно, чтобы он объяснял.

В армии подъем был в шесть часов, я просыпался без десяти и кайфовал от мысли, что у меня еще целых 10 минут! А на улице - пурга, мороз 30 градусов. Я служил под Москвой.

- Сырость там ужасная, порежешь руку - заживает очень долго. Но дело не в этом. Лежишь и думаешь: "Пурга закончится, выглянет солнышко. У меня еще 10 минут. Я молодой. Пишу стихи. Господи, ну кто, в конце концов, может меня здесь обидеть?". Хотя были попытки, но я не поддался.

Я был сержантом, мог командовать не грубя, что в армии воспринималось дико, но я получал от этого дополнительное ощущение приятности. И для меня было бы огромным достижением, если бы я своих детей научил забывать горькое и плохое и помнить только хорошее, ощущать всю прелесть этой жизни.

- В этот год, юбилейный для вас, произошло многое, пришла новая власть. У вас было предощущение столь сокрушительных событий?

- Какие-то предчувствия были. Хотя представить, что все будет так, - нет, наверное, не мог. Я ведь не провидец. Меня радует, что осуществились мечты миллионов сограждан. Как меня это может не радовать? Мы же частичка общей жизни.

Постоянно хочется верить в лучшее, потому что, как я говорил, наша жизнь преходяща, а у нас дети. Мне кажется, что мои дети всю жизнь проживут здесь. И я работаю на это. У меня нет другой жизни, другой страны. Знаю: то, что я делаю, за меня не сделает никто. И с этим, наверное, вынуждены считаться.

- Какие для вас существуют табу?

- Нельзя проклинать. Нельзя ненавидеть. Нельзя мстить. Установка такая: нельзя! Я считаю себя достаточно организованным человеком. Если мне нужно что-то запомнить, я делаю узелок в памяти.

Узелок - это момент обостренного привлечения внимания к чему-то. Если кто-то сделал мне добро, я завязываю узелок, и, когда вспоминаю этого человека, у меня все в узелке высвечивается - до мельчайших подробностей.

Эта теория применима и к резонансным материалам, где через штрих, через деталь, через ощущение передается состояние человека, попавшего в ту или иную экстремальную ситуацию. А на плохом я узелки не завязываю. Впустишь негативные чувства в себя, и они тебя сломают, погубят, будут изъедать внутри, как ржавчина. Узелок - только на хорошем, на добром, его ведь тоже немало.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter