Прощай, королева!

Без малого четыре года мы вопреки здравому медицинскому смыслу верили: Гундарева вернется. На постсоветской театральной ткани - зияющая дыра с рваными краями, сквозь которую не ветер даже - сквозняк... Без ее энергии, без ее заразительности - той живой воды, которой сегодня так не хватает искусству - и русскому, и украинскому, и мировому. Потому что и заразительность, и энергия рождаются только из человеческой истинности, "настоящести" тех, для кого звание "актер" - и часть жизни, и продолжение жизни, и, может быть, больше, чем жизнь. Инсульт... кома... дикая надежда, почти возвращение... еще инсульт... Она вернулась в жизнь, но не в профессию. Может быть, поэтому утром 15 мая, через годы ежедневной сверхчеловеческой схватки со смертью, жизнь ее все-таки предала.

"В ИСПЫТАНИИ, В ГОРЕ ИЩИ СЧАСТЬЕ, РАДОСТЬ"

- Алло, Михаил Иванович? Я должна вам... Наталья Георгиевна... она однажды мне сказала: "С мужем повезло неимоверно, поэтому о любви я и не люблю говорить - может быть, сглазить боюсь...". Я хочу, чтобы вы знали об этом...

Наверное, это она, Наташа, позаботилась о том, чтобы бесконечно уставший за четыре года тихого подвига любви и преданности и, кажется, навсегда зарекшийся общаться с журналистами Филиппов не положил по обыкновению трубку, а стал разговаривать. Я на его месте не стала бы. Потому что именно в моей стране несколько серьезных изданий незадолго до смерти актрисы зачем-то перепечатали грязную московскую сплетню: мол, выдохся примерный муж и тому подобное. Зачем, люди добрые?! Вы забыли, что лживое слово порой убивает эффективнее пули? Она ведь могла это прочесть!!! И на сколько же процентов увеличила объемы продаж душевная боль великой женщины и ее близких - бесконечно любящих, четыре года не отдающих ее смерти?

- Поймите меня, ваши коллеги за эти годы нанесли столько грязи к порогу тяжелобольного человека, - твердый вначале голос Филиппова срывается.

- Это не мои "коллеги", Михаил Иванович. Не мои! - отвечаю с почти библейской горечью...

Память услужливо выдает картинку: Гундарева, дерзко откидывающая голову жестом Дульсинеи Тобосской: "Нет, совершенно непонятное для меня это новое состояние умов - "отрицательная реклама тоже реклама". Я бы от такой рекламы удавилась! Но твоя жизнь - это ты и все, что рядом с тобой...".

По тому же закону всемирной подлости жизнь подобных женщин так и норовит превратиться в сюжет. Верховный режиссер пожелал, чтобы последней работой Гундаревой, сыгравшей больше 60 ролей во всех жанрах, известных современному драматическому искусству, и, по ее словам, всегда просившей у Бога только одного - чтобы ее профессия как можно дольше жила в ней, стала трагическая роль "Маресьева сцены".

Мне казалось, пока она под прицелом всенародной любви, сплетен и вранья любителей некрологов, продираясь сквозь ежеминутную страшную боль "отторженности" от театра и все чаще перемещая действие в больницу Московской патриархии, играет ее и живет - есть надежда. Вообще - надежда... Как там в "Братьях Карамазовых", которых Наталья Георгиевна читала и перечитывала из-за спектакля, где у мужа главная роль: "В испытаниях, в горе ищи счастье, радость"...

Она старше меня на 20 лет, но у нас одна и та же любимая книга детства - "Четвертая высота" (про пионерку Гулю Королеву). Когда однажды во время интервью мы выяснили это, Гундарева долго хохотала: "Вот она, сила идеологии!". - "Ну и кем вы себя в детстве представляли, наверное, Королевой?". - "Ну что ты, я себя представляла королевой!".

- Спасибо вам, Михаил Иванович, - говорю невпопад.

- За что? - удивленно откликается Филиппов.

- За то, что вы у нее были.

- А я у нее и есть.

"Я ЗАСЛУЖИЛА ПРАВО БЫТЬ СОБОЙ И ГОТОВА ИДТИ ПРОТИВ ВСЕХ"

- Вот "Театральная жизнь" написала, что я - "ля анима аллегро", веселая душа, - говорила мне Гундарева. - Так называли когда-то мастеров комедии дель арте. Душа-то веселая, это правда, но все впечатления, которые я выношу на сцену, для меня связаны с мучениями. Настрадавшись, можно играть комедию - потому что знаешь, что такое счастье...

Жизнь - это все-таки трагедия, потому что трагичен финал: мы умираем. На определенных этапах мы склонны считать ее комедией, но сознание у нас у всех, я думаю, все-таки катастрофическое. А театр - как увеличительное стекло. Взять хотя бы "Викторию?": ну чего все эти страсти стоят после того, как генерал Нельсон погибает? Мне кажется, что изнутри все люди несчастны и одиноки...

- Вот так! И вы, Брут...

- Я же сказала - "изнутри"! Нет, я никогда не чувствовала себя несчастной - у меня всегда была работа, роль. И потом, я, как дочь советских инженеров, жизнь строю по закону сопротивления материала. Я упругая... Я заслужила право быть собой. Не вижу оснований скрывать свои взгляды, подстраиваться, говорить неправду... Готова идти против всех.

..."За всех - противу всех", - мысленно поправила я, поперхнувшись пронзительной цветаевской интонацией, немного неожиданной из уст роскошной Смеральдины (непревзойденный по количеству экспрессии и мастерства на один кадр дуэт с Райкиным в "Труффальдино из Бергамо"), неистовой Альдонсы и обожаемой Жужу из трагикомедии Рязанова "О бедном гусаре замолвите слово"...

Впрочем, и мать-героиня Надя Круглова ("Однажды 20 лет спустя"), и судья Люба ("Личное дело судьи Ивановой"), и сваха Вера ("Одиноким предоставляется общежитие"), и все эти Дуси, Таси, Кати Никаноровы, Аэлиты и прочие "сладкие женщины" горькой судьбы развитого социализма, начиная с дебютной в 1972 году буфетчицы Наденки из мелодрамы Виталия Мельникова "Здравствуй и прощай", - все и каждая из этих "русских Кабирий", гордо несущих свой крест и верующих, воскресает в этом "против всех" ее, гундаревским, фирменным знаком абсолютно подлинного содержания, плюющего на формы - соцреалистические или какие-либо другие. Попробуйте подсчитать, сколько раз на первый взгляд грубоватая и неуемная гражданка Никанорова раздавала свое барахло односельчанам и иноходью неслась за очередным избранником, мысли не допуская о тех же граблях... Дура или святая? Просто Женщина-такая-же-как-ты.

Мы еще долго будем смотреть это кино, потому что "веселая душа" Гундарева обладает потрясающим чувством юмора на мировоззренческом уровне. Умением построить в чужих, порой фальшивых, сценарно-режиссерских рамках свою философию жизни, помогающую и героине, и нам существовать в обстоятельствах, в которых по определению существовать нельзя. Гундарева как бы говорит: все в наших силах, одно и то же может казаться счастьем и горем, жизнь загадочна и страшна, но слегка подчиняема искусству...

- И все же вы, Наталья Георгиевна, десятой музе служите, а театру поклоняетесь.

- Так и есть. Кино дает мне популярность, без которой актеру очень трудно, как бы талантлив он ни был. Но кино - оно не питает, оно отбирает все, что у тебя есть... Чем бездарнее был режиссер, тем больше хотелось ему помочь. Я практически могла бы за него снимать кино... А театр ведет с тобой подспудную, почти незаметную работу, заставляет на каждом спектакле ворошить свою душу, - потому что зритель вправе требовать, чтобы из булгаковской коробочки и звезды падали, и голоса были слышны, как в первый раз...

Как бы там ни было, а ураган, поднятый крыльями мхатовской "Синей птицы" в душе маленькой пухлой москвички из коммуналки на Варварке, сперва занес ее в Театр юных москвичей при городском Дворце пионеров, а позже, коварно пользуясь тем, что мама Елена Михайловна уехала в отпуск, выдернул "едва помещавшуюся за кульманом" помощницу главного инженера бюро по реконструкции железобетонных и керамических комбинатов со вступительных экзаменов в МИСИ и, украсив кустодиевские формы бледно-розовым платьем с бледно-голубыми цветочками в комплекте с кудрями, накрученными на льняное семя, доставил прямиком в Щукинское, на звездный курс знаменитого Джузеппе - Катина-Ярцева... А четыре года спустя в Театре имени Маяковского нос к носу столкнул с одним из лучших режиссеров 20-го века Андреем Гончаровым.

Дальнейший внешний абрис действий хулиганистого урагана целиком вписывается в рамки "звездной истории": безнадежно отсутствующая за 10 дней до премьеры "Банкрот, или Свои люди - сочтемся" главная героиня, знающая назубок роль дебютантка, симпатизирующая ей жена режиссера, уговорившая мужа "попробовать девочку", триумф, разговоры о "конопатом чуде"... Встреча с пришедшим в театр Михаилом Филипповым - "филологом, питомцем знаменитой студии Розовского, человеком удивительного юмора и столь же ушибленным театром, чем меня и покорил"...

За рамками "звездной истории" - сверхчеловеческое напряжение этой нестерпимой любви: на гастролях в Германии она сыграла "Леди Макбет" четыре раза подряд и оглохла, за рамками - гипертонические кризы и сердце, после лихого канкана леди Гамильтон во втором действии "Виктории?" улетающее "куда-то через горло", за рамками - физическая непереносимость халтуры, часы и дни, когда "ешь себя поедом", за рамками - муж, который "не критик, а друг", талантливый, тонкий актер, бесконечно понимающий и прощающий "звездной" жене актерский "грех напористости" и бесконечное стремление кому-то выбивать квартиру, кого-то устраивать в больницу и учреждать благотворительные фонды...

- Ненавижу себя в состоянии "все равно", мне лучше муки адовы. Нас Гончаров учил: художник в сегодняшнем мире должен что-то очень любить и что-то очень ненавидеть. Но сначала - любить...

"ЕСТЬ ТИХАЯ НАДЕЖДА, ЧТО УЙДЕШЬ, ОТТОЛКНУВШИСЬ НОГОЙ ОТ ЗЕМЛИ"

- Алло, Наталья Георгиевна, это вы?

- Говорит автоответчик, оставьте ваше сообщение...

- Наталья Георгиевна, я же слышу, что это вы!

- Говорит автоответчик, оставьте...

- Ну Наталья Георгиевна, это же вы!

- Нет, это автоответчик... Ох! Ха-ха-ха!

Это не анекдот, это попытка дозвониться Гундаревой перед киевскими гастролями "Маяковки" со спектаклями "Кин IV" и "Жертва века".

- Мне обязательно нужно забиться куда-нибудь в тень. И это при патологической любви к солнцу! Гончаров, впервые попав к нам в дом, назвал меня "сумеречной женщиной"... Должно быть, из-за темных штор.

Театр предполагает пышность жизни, а я люблю осень, домик свой маленький в 140 километрах от Москвы... Меня всегда интересовал театр, а теперь интересует жизнь... Я в детстве была светлым, веснушчатым, очень живым созданием, обожавшим конфеты и сказки Бажова. А мама меня почему-то называла "мой грустный ребенок"... Да нет, на самом деле я очень веселый человек, Бог помог позаимствовать немного чувства юмора у Миши...

- Вообще-то, я это заметила еще в первую встречу, когда осаждала вас после "Виктории?", как адмирал Нельсон - крепость... Да-а, вам смешно!

...Ревя, как влюбленный Труффальдино, я ломилась в дверь с темпераментом буйного ухажера буфетчицы Наденки, временами выкрикивая что-то про одну из самых любимых актрис и смертельную катастрофу возвращения без интервью. Но прежде чем крепость пала, "одна из", коварно улыбаясь, заставила меня минут пять перечислять "остальных любимых" Раневских, Нееловых и Фрейндлих, признав на Бабановой, что "компания хорошая"...

Жизнь весьма склонна какие-то свои отрезки "закольцовывать". Тогда, в середине 90-х, подсвеченный окнами, медленно опускался на землю пушистый февральский снег, и спокойный ровный голос Гундаревой обещал, что неразбериха пройдет и разруха в душах пройдет, потому что никакой "новой" морали нет, есть мораль и аморальность, а люди - всего лишь только люди... Теперь, когда, подсвеченный фонарем, на подоконник медленно опускается всего лишь похожий на "тот" снег тополиный пух, я внушаю себе ту же спасительную мысль - и чувствую сиротство.

Гончаров и Гундарева. С их тандемом из театра ушло легкое дыхание. Неприятие того, что мир алогичен и абсурден. Понимание, что русская классика по духу, по сути, по морали своей антибуржуазна - нравится это кому-то или нет.

От спектаклей, как от любви, осталась только эмоциональная память. Не удержать ее метафоры - прозрачные в почти первородном театральном символизме, но... "простите мне, я так люблю Наташу милую мою"...

Последний фильм - сериал "Саломея", последний спектакль накануне беды летом 2001-го - "Любовный напиток"...

- Как думаете, чем придется платить за славу?

- Наверное, одиночеством в старости. Хотя есть тихая надежда, что Бог не оставит своей милостью: все закончится в одночасье, и ты не будешь висеть тяжким грузом на тех, кто рядом с тобой. А уйдешь, оттолкнувшись ногой от земли...

Смерть была быстрой - нянечка не успела вернуться в палату с врачом. А до того была жизнь. Наполненная болью, мучительными процедурами, любовью, книгами, помощью тем, кому "хуже, чем тебе", и страстным, последние полтора года безнадежным для всех, кроме нее самой, желанием играть.

- Театр - это храм. Как в храме живут души умерших, так живут они в моем театре, и это продолжение жизни...

И я не верю, что ее душа покинет нас завтра.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter