В оккупированной Варшаве на чердаке немецкого штаба капитан вермахта Вильм Хозенфельд скрывал еврейского пианиста. Даже не зная его имени...

Этот драматический эпизод запомнился, думается, каждому, кому посчастливилось посмотреть фильм выдающегося режиссера Романа Полански "Пианист". В восставшей Варшаве в полуразрушенном доме встречаются двое: в прошлом известный в Польше музыкант, теперь изгой, узник уже несуществующего гетто, и капитан вермахта - обреченная дичь и охотник. Немецкий офицер не выдал беглеца, более того - помог ему выжить. Имя спасенного Владислава Шпильмана, благодаря талантливому фильму режиссера Романа Полански, теперь известно миллионам. О спасителе - Вильме Хозенфельде - лишь короткая строка в титрах: "Умер в лагере для военнопленных под Сталинградом в 1952 г.". В игровом фильме крупным планом единственный документальный кадр: семейное фото на рабочем столе капитана Хозенфельда. Крайний слева, рядом с матерью и сестрами, черноволосый мальчик с тонкими чертами лица. Это сын Вильма, ныне доктор медицины Детлеф Хозенфельд. Минувшим летом, собираясь в дальнюю поездку в Германию, я про себя твердо решил, что обязательно с ним встречусь. Встреча, долгие беседы в гостеприимном доме доктора медицины состоялись не без содействия моих давних друзей Мюллеров из Кельна и Каасманов из Гамбурга.

"ДЛЯ ОТЦА БЫЛО ОЧЕНЬ ВАЖНО, ЧТО ФЮРЕР ИЗ БЫВШИХ ФРОНТОВИКОВ"

Уже в первых разговорах с Хозенфельдом-младшим - тут я забегаю несколько вперед - нам открылось много общего в наших довоенных семейных биографиях. Мирная профессия его отца Вильма Хозенфельда - учитель. В год рождения Детлефа (1927) будущий капитан вермахта получил место директора сельской начальной школы (фольксшулле) в маленькой деревне близ Фульды. Мой отец Наум Хандрос с начала 20-х годов до самой войны тоже заведовал начальной евтрудшколой в местечке Озаринцы на Виннитчине. При этом они преподавали все предметы.

Их сближал и общий интерес к этнографии, истории родного края, к фольклору. В домашнем репертуаре моего отца - сотни еврейских народных песен. "Немецкие народные песни и сказки, - вспоминает Детлеф, - отец записывал со слов старух. Он не только обладал хорошим голосом, но знал ноты, играл на многих инструментах".

В деревенском доме доктора медицины ("Моя квартира в Киле - для работы, а эта - в деревне Брамер - больше для души") хранится внушительный семейный архив.

...Сидим, обложившись старыми фотографиями, письмами, книгами, школьными тетрадями Детлефа. Я долго рассматриваю снимки, где Вильм Хозенфельд позирует в форме штурмовика со своими сыновьями. На более поздних фото - знакомые, знаковые усики.

- Что это? Случайность? Дань моде?

- Очень нелегко обрисовать своего отца. Он был очень милым человеком, доброжелательным, чувствительным. У него было много друзей, которых он согревал своей теплотой. Папа много знал, всем интересовался и постоянно хотел узнать еще больше...

В начале прошлого века учитель в Германии был, как царь, а дети его - подданные. У моего отца была идея: дети, школьники - его друзья. У нас была песочница, в которой мы играли. Из этого песка мы делали ландшафты нашей страны: и реки, и деревья, и горы. Так он старался показать детям родину. Мы жили при школе, и у нас не было собственного дома, но отец ухаживал за деревьями, за огородом, как будто это было нашим личным хозяйством. Сажал деревья, помогал соседям во время огородных работ. И мы все с радостью помогали ему.

На премьере фильма "Пианист", за который режиссер Роман Полански (третий слева) получил "Оскар". Берлин, 2000 г. Полански и семья Хозенфельдов. Первый справа - Детлеф

Очень любил книги, много читал - был настоящей "ходячей энциклопедией". Эти книги - по педагогике, философии, литературе - вот они на столе - из библиотеки отца. Перечитывая их, я как бы общаюсь с ним, стараюсь проникнуть в его внутренний мир, понять.

Он ненавидел "педагогику муштры", которую испытал на себе еще до Первой мировой войны. Готовясь стать учителем, отец в 1911 году вступил в молодежное движение "Походная птица". Во время Веймарской республики там определилось несколько направлений: "религиозное", "пролетарское", "свободной немецкой молодежи"... "Народное", к которому примкнул отец, считало силу, единомыслие фундаментом для сплочения нации. Это сделало его идеологически близким к нарождающемуся фашизму.

Поэтому фотография - отнюдь не дань моде. Штурмовики - одна из самых массовых гитлеровских организаций. В 1934 году отец в ее активе. Это тоже страница нашей семейной биографии. Ее не вычеркнуть.

- Народный учитель, гуманист, воспитанный на традициях Гете, Шиллера, Гегеля, "партнер детей"... Чем привлек его Гитлер?

- Мы, к сожалению, не всегда помним о том, что фюрер, мечтавший о мировом господстве, пришел к власти легитимным, демократическим путем. На выборах за него голосовали не только лавочники, мясники, но и рабочие, крестьяне, представители интеллигенции. Помните легенду о флейтисте из Хамельна? Сначала он своей игрой спас город от нашествия крыс. Затем волшебной игрой на флейте увел за собой навсегда всех детей. Словом, Гитлер был тоже своего рода флейтистом. Вот что я писал в одном из своих школьных сочинений:

"В Святой вечер 1937 года перед Рождеством мы обедали раньше, чем обычно... В гостиной мы пели рождественские песни, отец аккомпанировал нам на пианино. А потом он читал нам из Библии".

Германия, измученная, обескровленная, униженная Версальским миром, наконец-то начала возрождаться. Отец с надеждой наблюдал за устранением безработицы, строительством дорог, подъемом производства. Он приветствовал "оздоровление". Роспуск парламента и запрещение партий? Закрытие оппозиционных газет? Наконец, "перевоспитание" спекулянтов и "чуждых" элементов в концентрационных лагерях? Явления малопривлекательные, но... необходимые. Во имя великой цели ("сила и единомыслие") можно пожертвовать малым.

Отец был одним из большинства, проголосовавшего за "новый порядок". Думаю, здесь сыграло свою роль и то, что он воевал в Первую мировую, был ранен. Для него было очень важно, что канцлер, фюрер Германии - из бывших фронтовиков.

"К СОЖАЛЕНИЮ, Я НЕМЕЦ. И МНЕ СТЫДНО ЗА МОЙ НАРОД"

- Как пришло прозрение? Что сделало Вильма Хозенфельда убежденным критиком, противником режима, антифашистом?

- Антифашист... Ни в письмах, ни в дневниках отца это слово не встречается, но по своим убеждениям, действиям он действительно стал им.

Тут надо бы сказать о нашей маме. Она выросла в либеральной, пацифистской семье и в отличие от отца с самого начала почувствовала, что Гитлер ведет страну к катастрофе. Ей претило в фюрере все: его популизм, мания величия, все - от его голоса до содержания его речей. Помню споры за нашим столом. Ни отец, ни мама не скрывали от нас, детей, своих взглядов.

О своей встрече с Хозенфельдом пианист Владислав Шпильман написал книгу воспоминаний "Смерть одного города"

Прозрение... Для отца это был процесс весьма болезненный, длительный. "Теперь, - писал он в своем дневнике в мае 1938 года, - я часто чувствую себя среди них (штурмовиков. - Авт.) одиноким". Он критикует людей в СА, возмущается муштрой в штурмовых отрядах, очень остро высказывается в адрес чиновников, начальников.

Еще одна дневниковая запись после печально известной "Хрустальной ночи" (12 ноября 1938 года): "Еврейские погромы по всей Германии. Ужасная ситуация в рейхе, без права и порядка. И при этом - с неприкрытой ложью и лицемерием".

1938 год, "Заняты Судеты....Будет война. Я считаю, что это исключено, - последствия были бы слишком велики".

Осень 1939 года, отец призван в армию "как резервист, годный к службе в административных, нефронтовых частях". В первых числах сентября он уже в Польше. Гигантское колесо войны только раскручивалось. Отпуска предоставлялись исправно.

В один из приездов отец рассказал о случае, возмутившем его до глубины души. На учительский совет пригласили с согласия оккупационных властей группу польских учителей. Как только те появились, подъехали машины с эсэсовцами. Учителей увезли и расстреляли.

Однажды он оказался свидетелем того, как эсэсовец повел на расстрел подростка, школьника. О своей реакции и о том, что последовало за этим, отец лишь два года спустя рассказал моему старшему брату. Он бросился наперерез эсэсовцу: "Вы не можете убить ребенка!". Эсэсовец наставил пистолет и сказал угрожающе: "Если ты, капитан, тотчас не уберешься, ляжешь рядом с ним".

В окрестностях Варшавы, в Польше, отцу пришлось впервые наблюдать, как людей выселяют из домов, подвергают побоям, расстреливают, как работает машина уничтожения - она убедительно воспроизведена в "Пианисте". Родителей, сестер, брата Владислава Шпильмана в 1943 году отправляют в Треблинку, в газовую камеру, как и еще 400 тысяч обитателей Варшавского гетто. Сам Шпильман, выброшенный из колонны обреченных знакомым полицейским, еще два года скрывается в полуразрушенных домах.

Встреча с капитаном вермахта почти полностью воспроизведена по книге воспоминаний Владислава Шпильмана "Смерть одного города": "Позади меня стоял... стройный и элегантный немецкий офицер... Внезапно я понял окончательно и бесповоротно, что выбираться из этой очередной западни у меня уже нет сил: "Делайте со мной что хотите, я не двинусь с места". - "Я не собираюсь делать вам ничего плохого! Вы кто?". - "Я - пианист...". Он присмотрелся ко мне внимательно, с явным недоверием: "Идите за мной". Мы вошли в комнату, где у стены стоял рояль. "Сыграйте что-нибудь". Я опустил дрожащие пальцы на клавиши. На этот раз мне для разнообразия придется выкупить свою жизнь игрой на рояле... Годы в гетто не прошли бесследно: пальцы окостенели, их покрывал толстый слой грязи.

Я начал играть ноктюрн до диез минор Шопена... Когда я закончил, тишина, висевшая над целым городом, стала еще более глухой и зловещей. Офицер постоял молча, потом вздохнул и сказал: "Я вывезу вас за город. Там вы будете в безопасности". - "Мне нельзя выходить отсюда". - "Вы еврей?". - "Да". - "Вам действительно нельзя выходить отсюда... Я принесу вам еду". - "Вы немец?". - "Да, к сожалению, я немец. Я хорошо знаю, что здесь творилось, и мне стыдно за мой народ".

Капитан Хозенфельд сдержал слово. Он не только приносил еду, он скрывал пианиста на чердаке дома, где размещался немецкий штаб обороны Варшавы. Скрывал, не зная даже имени человека, которого спасал.

12 декабря 1944 года. Из воспоминаний Владислава Шпильмана: "Держитесь. Осталось еще несколько недель. Самое позднее к весне война закончится. Вы должны выжить. - Голос звучал твердо, почти как приказ.

- Вы не знаете моего имени... Если с вами что-нибудь случится плохое и понадобится моя помощь, запомните: Владислав Шпильман, Польское радио".

...В доме Детлефа Хозенфельда как-то по-новому воспринимаются и фильм, и не раз перечитанные строки... И снова вопросы, вопросы.

- Дорогой Детлеф, капитан Хозенфельд спасает пианиста, зная, что тот еврей. Но "Майн Кампф", любимая газета штурмовиков "Дер Штюрмер", вся гитлеровская пропаганда была пропитана ядом антисемитизма. Как случилось, что эта мутная волна его не коснулась?

- Нашу деревеньку эта напасть и впрямь миновала: в Талау не было евреев, не было синагоги. Значит, нечего и некого было громить.

У моего отца до Польши никаких контактов с евреями не было, а мама не раз говорила мне, что среди евреев много талантливых людей. Очень любила Гейне. Думается, влияние мамы и в этом сказалось на отце. Кроме того, у него не было расистских стереотипов. Не было такого, чтобы он плохо относился к людям из-за расы, цвета кожи.

"КАРА ПАДЕТ НА НАС И НАШИХ ДЕТЕЙ, ПОТОМУ ЧТО МЫ СТАНОВИМСЯ СОУЧАСТНИКАМИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ"

- "Я пытался спасти каждого", - писал ваш отец. Известны ли вам имена и других спасенных?

- В 1946 году освобожденный из советского плена солдат - он находился в одном лагере с отцом - привез нам крошечный листок с фамилиями спасенных. Владислав Шпильман значился в нем четвертым. Вот их имена: варшавский ксендз Цицера - отец буквально вытащил его из лагеря, снабдил фальшивыми документами, устроил учителем польского языка на курсах для немецких солдат. Цицеру разыскивало гестапо. Отец отлично осознавал, что случится, если дело раскроется.

Еще одного поляка он спас - вытащил из машины, которая везла его среди других заложников на расстрел. Среди спасенных отцом были немецкий коммунист Херли, знакомый по Варшаве польский еврей Леон Варм - ему удалось соскочить с поезда смерти, направлявшегося в Треблинку. Отец снабдил Варма "правильными" документами, взял к себе на работу в спортзал. Леону удалось первому разыскать нашу семью... Вскоре после освобождения Леон Варм уехал в Австралию. Уже оттуда он переслал Шпильману фото Вильма Хозенфельда и сообщил о его судьбе.

Судьба спасенного пианиста хорошо известна: Владислав Шпильман после войны создал знаменитый Варшавский квинтет, объездил с ним многие страны, придумал знаменитый фестиваль в Сопоте, но всю жизнь его не оставляло чувство вины перед родителями, сестрами, погибшими в огне Холокоста. И, чтобы не сойти с ума, он по совету друзей написал в 1946 году книгу о пережитом - "Смерть одного города". (Заглавие "Пианист" появляется уже в русском издании 2002 г.).

Эту историю я не раз слышал из уст его сына Анджея. Мы с ним перезваниваемся, встречаемся. Сейчас он врач, музыкант, давно живет в Германии. Книгу отца он подростком случайно обнаружил в домашней библиотеке и был ею потрясен, так же как это случилось десятилетия спустя со многими зрителями фильма, снятого по материалам этой книги. Но все это было после смерти ее главного героя. Шпильман умер в 2000 году.

На четвертый день нашего знакомства Детлеф за завтраком неожиданно предложил: "Борис, мы можем перейти на ты? Я подарил моему новому другу первые две книги моей трилогии "Местечко, которого нет". Детлеф с неподдельным интересом посмотрел мой фильм "Млын" - восемь новелл о спасителях и спасенных. Фотографии в книгах, фотокадры в фильме не нуждались в переводе. Так сын Хозенфельда познакомился с нашим местечком, со школой моего отца...

...Июнь 1941 года. Последний довоенный выпуск озаринецкой начальной еврейской школы. На фотографии в центре - "лэрэр" (учитель) Хандрос, мой отец. Не пройдет и месяца, как его выпускники, запечатленные на фотографии, дети местечка и мой младший брат Марк - еще дошкольник, станут узниками гетто. Всех их в первый же день оккупации загнали в старую синагогу. Приехал немец на мотоцикле с канистрой бензина: "Блестящий фейерверк. Евреи хорошо горят". Фейерверк не состоялся, но 30 молодых мужчин в этот первый день оккупации были расстреляны.

Адриан Броуди в роли Владислава Шпильмана и Томас Кретчман в роли Вильма Хозенфельда в картине "Пианист"

Я встретил Победу на Эльбе конногвардейцем-разведчиком, а до этого и в моей жизни было гетто, лагерь, откуда удалось бежать, расстрел. Я чудом выжил - пуля прошла в полусантиметре от сердца. Пять человек, которые в разное время спасали меня, стали Праведниками мира. Их имена на Стеле Памяти в Яд Вашеме. Младший брат Бэбик (Борис) - почти ровесник Детлефа - с больными после тифа ногами сразу после освобождения уехал на фронт на приблудившейся лошадке мстить за брата. Он был смертельно ранен при форсировании Одера и покоится на армейском кладбище неподалеку от Цыбинки.

Перед отъездом меня ждал сюрприз: Детлеф подарил мне книгу своего отца Вильма Хозенфельда "Я пытаюсь спасти каждого. Жизнь одного немецкого офицера в письмах и дневниках" с очень теплой дарственной надписью.

Вильм Хозенфельд вел дневники много лет. Но свой главный, военный дневник, он начал в 42-м году под Варшавой в карманной записной книжке (такую книжку легко было спрятать). А прятать было что. Попадись дневник в руки гестапо, автору и семье его несдобровать.

"Какие же мы трусы, если молчим, когда такое творится. Вот почему кара за это падет на нас и на наших невинных детей, потому что, допуская такие преступления, мы становимся их соучастниками".

(Август 1943 г.). "Мне стыдно выходить на улицу. Каждый поляк имеет право плюнуть нам в лицо... Дальше будет только хуже, и мы не имеем нрава жаловаться, потому что иного не заслужили".

Для Вильма как бы не существуют ни военная цензура, ни грозный призрак гестапо. А ведь многие письма и дневники он посылал домой обычной почтой. Видно, уж очень велико было желание, дабы жена и дети узнали, что он видит, чувствует, осуждает, к чему стремится.

ИМЯ СВОЕГО СПАСИТЕЛЯ ПИАНИСТ УЗНАЛ ЛИШЬ В 50-М ГОДУ

- 600 писем горячо любимой жене, 200 писем детям, в том числе и письма старшему сыну Гельмуту на фронт, дневники. Как удалось все это собрать, сохранить, прятать до поры до времени от всевидящего ока гестапо?

- Появлением книги мы в первую очередь обязаны нашей маме. Это она собирала, хранила письма, дневники, прятала от недоброго взгляда. А после войны по каким-то своим соображениям (может быть, считала их очень личными, не подлежащими публикации) прятала от нас. Мы, конечно, знали и о дневниках, и о письмах, но считали их потерянными.

Вильм Хозенфельд пытался спасти всех, кого можно. "Мне стыдно выходить на улицу, - вспоминал он. - Каждый поляк имеет право плюнуть нам в лицо". Польша, 1940 год, Хозенфельд с польским ребенком

Незадолго до смерти наша мама Анна-Мария Хозенфельд - она умерла в 1971 году - переехала к младшей дочери, перевезла кое-какие вещи. В 1998-м сестра обнаружила коробку с письмами и дневниками. Появление фильма подогрело интерес к ним. Изданная в позапрошлом году книга сразу же привлекла к себе внимание. За весьма короткий срок продано 10 тысяч экземпляров. Учитывая объем книги (1200 страниц!) и цену (32 евро) - явление само по себе уникальное. Теперь готовится дополнительный выпуск: две тысячи экземпляров. Книга недавно вышла в переводе на английский язык. Из интернета и по почте наша семья (мы, наши дети, внуки) получаем сотни и сотни откликов со всех концов света.

В предисловии к немецкому изданию "Пианиста" "Мост между Владиславом Шпильманом и Вильмом Хозенфельдом..." Вольф Бирман - талантливый поэт, эссеист - пишет: "Наконец и мы, немцы, приводя прекрасные слова Вацлава Гавела: "В истории остаются, живут: Иоганн Себастьян Бах и Геринг, Гете и Геббельс, Гейне и Гиммлер... Можем добавить: Хозенфельд и Гитлер". Думаю, тут нет преувеличения. Разве в поединке с Гитлером не победил мой отец? Он нашел в себе мужество не подчиниться главному приказу фюрера, требовавшего от немцев освободиться от "химеры, именуемой совестью".

- Доходили ли к вам в Талау вести из лагеря? Что тебе известно о последних днях отца в Варшаве? О его жизни и смерти в плену?

- Он остался в осажденном городе - последнее письмо было датировано 16 января 1945 года. Днем позже был взят (или сдался) в плен. Первые открытки из советского лагеря военнопленных - они приходили через Красный Крест - полны радужных надежд: "У меня теперь хорошая работа. Я почтмейстер и сортирую почту". Отец, столько сделавший для спасения людей в тех невыносимых условиях, искренне верил в скорое освобождение, полагая, что ему ничего не грозит: "Следующий Новый год мы обязательно встретим вместе...".

Мы уже знаем, что имя своего спасителя Владислав Шпильман узнал лишь в 50-м году. Известный тогда в Польше музыкант, он тут же обратился к шефу польского НКВД Якубу Берману, к человеку с репутацией жестокого палача. (О своем визите к Берману Шпильман рассказывал маме, а много лет спустя большому другу нашей семьи Вольфу Бирману). Он поведал всесильному энкавэдисту свою историю и добавил, что Хозенфельду обязаны своим спасением многие дети и взрослые, назвал их имена. Страшный Берман подобрел, пообещал приложить все усилия. Несколько дней спустя он сам появился в доме Шпильмана и сказал: "Ничего сделать нельзя. Будь этот немец в Польше, мы бы его освободили. Но наши советские коллеги Хозенфельда не отпускают, так как часть, в которой он служил, якобы занималась шпионажем". И посоветовал Шпильману забыть эту историю...

С нашей семьей, с мамой Владислав Шпильман встретился лишь в 1957 году, когда его, наконец, выпустили на гастроли в ФРГ. К этому времени отца уже не было в живых.

ХОЗЕНФЕЛЬД БЫЛ НЕ ПЕРВОЙ И НЕ ПОСЛЕДНЕЙ ЖЕРТВОЙ ПРАВОСУДИЯ ПО-СТАЛИНСКИ

- Что вы знаете о жизни и смерти отца в плену?

- Шли годы и надежды на скорое освобождение таяли, таяло и его здоровье, что отразилось в письмах, которые становились все реже и короче.

Германия, 2005 год. Борис Хандрос и Детлеф Хозенфельд

- К 50-му году отец перенес два инсульта. И в том же 50-м году, не принимая во внимание показания Вильма, его "список" спасенных, военный трибунал войск МВД в Минске именем Союза Советских Социалистических Республик осудил Хозенфельда как военного преступника. "...Проходил службу в офицерских должностях в Варшавской комендатуре, где в августе 1944 года участвовал в карательных действиях против восставших польских граждан, которых лично допрашивал и отправлял в тюрьму, чем способствовал укреплению германского фашизма и враждебной СССР деятельности".

А вот что об этом периоде писал отец маме. 23.08.44: "Каждый день я провожу допросы. Сегодня снова активист (речь идет о Варшавском восстании) и 16-летняя девушка... Возможно, девушку я смогу спасти. Вчера была доставлена студентка... Потом польский обервахмистр, 56 лет. Эти люди действовали из чистого патриотизма, а мы не имеем возможности их щадить... Я пытаюсь спасти каждого, кого можно".

Однако это не смягчило судей, его "приговорили к лишению свободы в местах заключения сроком на 25 лет". При этом срок отбытия наказания трибунал постановил исчислять с 1950 года - при том, что отец был взят в плен пятью годами раньше. Попытки обжаловать приговор ни к чему не привели.

Отец, который к этому времени стал уже глубоким инвалидом 1-й группы, скончался 13 августа 1952 года. Семья получила "Извещение о смерти осужденного военного преступника в госпитале спецлагеря 57/71, дислоцированного на территории Сталинградской области". В нем указано, что Хозенфельд Вильгельм Адальберт похоронен в квадрате 26 в могиле 20. На могиле опознавательный знак - таблица".

Хозенфельд был не первой и не последней жертвой правосудия по-сталински. Вспомним трагическую судьбу Валленберга.

Так кто же он, капитан Вильм Хозенфельд? Военный преступник или Праведник мира?

Теперь, когда мы знаем его жизнь, его книгу, один из самых значительных человеческих документов Второй мировой войны, ответ, казалось, не должен вызывать сомнения. Но на знаменитой Аллее Праведников мира Яд Вашема до сих пор нет дерева в память о Вильме Хозенфельде. На запрос Детлефа члены Комиссии по присвоению званий ответили, что считают невозможным признать его отца Праведником по одной-единственной причине - он осужден как военный преступник и приговор не отменен.



P. S. Не идут из головы слова Владислава Шпильмана. Однажды на презентации "Пианиста" его спросили: "С какими ощущениями вы приезжаете в Германию? Как общаетесь с представителями старшего поколения? Как относитесь к молодежи?". Он ответил: "Я не был бы человеком, если бы не умел прощать. И если бы разучился помнить".

Бывший узник гетто, переживший расстрел, я готов подписаться под каждым этим словом.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter